Неточные совпадения
Я ведь не утверждаю, что он совсем нисколько не пострадал; я лишь убедился теперь вполне, что он
мог бы продолжать о своих аравитянах сколько ему угодно,
дав только нужные объяснения.
Все три наши доктора
дали мнение, что и за три дня пред сим больной
мог уже быть как в бреду и хотя и владел, по-видимому, сознанием и хитростию, но уже не здравым рассудком и волей, что, впрочем, подтверждалось и фактами.
Сделка для молодого человека была выгодная: он получал с отца в год до тысячи рублей в виде дохода с имения, тогда как оно при новых порядках не
давало и пятисот (а
может быть, и того менее).
Первоначально все имение
могло стоить тысяч тринадцать или четырнадцать, теперь вряд ли кто бы
дал за него и пять.
И вдруг теперь эти восемь тысяч, разрешающие дело, вылетают из предложения Варвары Петровны, и при этом она
дает ясно почувствовать, что они ниоткуда более и не
могут вылететь.
Умоляю вас, наконец (так и было выговорено: умоляю), сказать мне всю правду, безо всяких ужимок, и если вы при этом
дадите мне обещание не забыть потом никогда, что я говорила с вами конфиденциально, то
можете ожидать моей совершенной и впредь всегдашней готовности отблагодарить вас при всякой возможности».
— Да мне еще Петр Степанович в Швейцарии именно на вас указал, что вы
можете вести типографию и знакомы с делом. Даже записку хотел от себя к вам
дать, да я забыла.
— Мама, мама, милая ма, вы не пугайтесь, если я в самом деле обе ноги сломаю; со мной это так
может случиться, сами же говорите, что я каждый день скачу верхом сломя голову. Маврикий Николаевич, будете меня водить хромую? — захохотала она опять. — Если это случится, я никому не
дам себя водить, кроме вас, смело рассчитывайте. Ну, положим, что я только одну ногу сломаю… Ну будьте же любезны, скажите, что почтете за счастье.
— Я ведь не сказал же вам, что я не верую вовсе! — вскричал он наконец, — я только лишь знать
даю, что я несчастная, скучная книга и более ничего покамест, покамест… Но погибай мое имя! Дело в вас, а не во мне… Я человек без таланта и
могу только отдать свою кровь и ничего больше, как всякий человек без таланта. Погибай же и моя кровь! Я об вас говорю, я вас два года здесь ожидал… Я для вас теперь полчаса пляшу нагишом. Вы, вы одни
могли бы поднять это знамя!..
Тогда все
могли бы убедиться на деле, чей дом лучше и где умеют лучше принять и с большим вкусом
дать бал.
— Подождите, молчите,
дайте мне сказать, потом вы, хотя, право, не знаю, что бы вы
могли мне ответить? — продолжала она быстрою скороговоркой.
— Вы ужасно расчетливы; вы всё хотите так сделать, чтоб я еще оставалась в долгу. Когда вы воротились из-за границы, вы смотрели предо мною свысока и не
давали мне выговорить слова, а когда я сама поехала и заговорила с вами потом о впечатлении после Мадонны, вы не дослушали и высокомерно стали улыбаться в свой галстук, точно я уж не
могла иметь таких же точно чувств, как и вы.
Бедная
дама (я очень сожалею о ней)
могла достигнуть всего, что так влекло и манило ее (славы и прочего), вовсе без таких сильных и эксцентрических движений, какими она задалась у нас с самого первого шага.
Я хоть и
дал, где следует, объяснения, возвратясь из-за границы, и, право, не знаю, почему бы человек известных убеждений не
мог действовать в пользу искренних своих убеждений… но мне никто еще тамне заказывал вашего характера, и никаких подобных заказов оттудая еще не брал на себя.
Вникните сами: ведь
мог бы я не вам открыть первому два-то имени, а прямо тудамахнуть, то есть туда, где первоначальные объяснения
давал; и уж если б я старался из-за финансов али там из-за выгоды, то, уж конечно, вышел бы с моей стороны нерасчет, потому что благодарны-то будут теперь вам, а не мне.
Святая Русь менее всего на свете
может дать отпору чему-нибудь.
— Нет, не прекрасно, потому что вы очень мямлите. Я вам не обязан никаким отчетом, и мыслей моих вы не
можете понимать. Я хочу лишить себя жизни потому, что такая у меня мысль, потому что я не хочу страха смерти, потому… потому что вам нечего тут знать… Чего вы? Чай хотите пить? Холодный.
Дайте я вам другой стакан принесу.
— Я не признаю никакой обязанности
давать черт знает кому отчет, — проговорил он наотрез, — никто меня не
может отпускать на волю.
Во всех стихах принято, что гусар пьет и кутит; так-с, я,
может, и пил, но, верите ли, вскочишь ночью с постели в одних носках и
давай кресты крестить пред образом, чтобы бог веру послал, потому что я и тогда не
мог быть спокойным: есть бог или нет?
Я слишком понимаю, что я, прибыв сюда и собрав вас сам вместе, обязан вам объяснениями (опять неожиданное раскрытие), но я не
могу дать никаких, прежде чем не узнаю, какого образа мыслей вы держитесь.
— Ставрогин! — крикнул ему вслед Верховенский, —
даю вам день… ну два… ну три; больше трех не
могу, а там — ваш ответ!
Вот в том-то и вина его, что он первый заговорил; ибо, вызывая таким образом на ответ, тем самым
дал возможность всякой сволочи тоже заговорить и, так сказать, даже законно, тогда как если б удержался, то посморкались-посморкались бы, и сошло бы как-нибудь…
Может быть, он ждал аплодисмента в ответ на свой вопрос; но аплодисмента не раздалось; напротив, все как будто испугались, съежились и притихли.
— Тише,
дайте сказать,
дайте высказаться, — вопила другая часть. Особенно волновался юный учитель, который, раз осмелившись заговорить, как будто уже не
мог остановиться.
— Зарезаны, но не сгорели, это-то и скверно, но я вам
даю честное слово, что я и тут не виновен, как бы вы ни подозревали меня, — потому что,
может быть, подозреваете, а?
— Идем, идем! — вскричала как в истерике Лиза, опять увлекая за собою Маврикия Николаевича. — Постойте, Степан Трофимович, — воротилась она вдруг к нему, — постойте, бедняжка,
дайте я вас перекрещу.
Может быть, вас бы лучше связать, но я уж лучше вас перекрещу. Помолитесь и вы за «бедную» Лизу — так, немножко, не утруждайте себя очень. Маврикий Николаевич, отдайте этому ребенку его зонтик, отдайте непременно. Вот так… Пойдемте же! Пойдемте же!
Я тоже, как очевидец, хотя и отдаленный, должен был
дать на следствии мое показание: я заявил, что всё произошло в высшей степени случайно, через людей, хотя,
может быть, и настроенных, но мало сознававших, пьяных и уже потерявших нитку.
— Чего тут согласилась, разумеется соглашусь, какой вы по-прежнему ребенок. Если
можете,
дайте. Как у вас тесно! Как у вас холодно!
Он бы,
может быть, и еще что-нибудь прибавил к своему столь позднему восклицанию, но Лямшин ему не
дал докончить: вдруг и изо всей силы обхватил он и сжал его сзади и завизжал каким-то невероятным визгом.
— Благодарю вас, Эркель… Ай, вы мне больной палец тронули (Эркель неловко пожал ему руку; больной палец был приглядно перевязан черною тафтой). — Но я вам положительно говорю еще раз, что в Петербург я только пронюхать и даже,
может быть, всего только сутки, и тотчас обратно сюда. Воротясь, я для виду поселюсь в деревне у Гаганова. Если они полагают в чем-нибудь опасность, то я первый во главе пойду разделить ее. Если же и замедлю в Петербурге, то в тот же миг
дам вам знать… известным путем, а вы им.
— Однако, Степан Трофимович, как же нам все-таки быть-с? Не
дать ли знать кому из ваших знакомых али,
может, родных?