Неточные совпадения
Что думал он в то время, когда молчал, —
может быть, он говорил про себя: «И ты, однако ж, хорош, не надоело тебе сорок раз повторять одно и то же», — Бог ведает, трудно знать, что думает дворовый крепостной человек в то время, когда барин ему
дает наставление.
— Да ведь это не в банк; тут никакого не
может быть счастья или фальши: все ведь от искусства; я даже тебя предваряю, что я совсем не умею играть, разве что-нибудь мне
дашь вперед.
— Но позвольте: зачем вы их называете ревизскими, ведь души-то самые давно уже умерли, остался один неосязаемый чувствами звук. Впрочем, чтобы не входить в дальнейшие разговоры по этой части, по полтора рубли, извольте,
дам, а больше не
могу.
— Нет, больше двух рублей я не
могу дать, — сказал Чичиков.
Он спешил не потому, что боялся опоздать, — опоздать он не боялся, ибо председатель был человек знакомый и
мог продлить и укоротить по его желанию присутствие, подобно древнему Зевесу Гомера, длившему дни и насылавшему быстрые ночи, когда нужно было прекратить брань любезных ему героев или
дать им средство додраться, но он сам в себе чувствовал желание скорее как можно привести дела к концу; до тех пор ему казалось все неспокойно и неловко; все-таки приходила мысль: что души не совсем настоящие и что в подобных случаях такую обузу всегда нужно поскорее с плеч.
— «Зачем же Чичикову возиться самому и
давать подзатыльники, он
может найти и управителя».
Дамы города N. были… нет, никаким образом не
могу: чувствуется точно робость.
Губернаторша произнесла несколько ласковым и лукавым голосом с приятным потряхиванием головы: «А, Павел Иванович, так вот как вы!..» В точности не
могу передать слов губернаторши, но было сказано что-то исполненное большой любезности, в том духе, в котором изъясняются
дамы и кавалеры в повестях наших светских писателей, охотников описывать гостиные и похвалиться знанием высшего тона, в духе того, что «неужели овладели так вашим сердцем, что в нем нет более ни места, ни самого тесного уголка для безжалостно позабытых вами».
Он даже не смотрел на круги, производимые
дамами, но беспрестанно подымался на цыпочки выглядывать поверх голов, куда бы
могла забраться занимательная блондинка; приседал и вниз тоже, высматривая промеж плечей и спин, наконец доискался и увидел ее, сидящую вместе с матерью, над которою величаво колебалась какая-то восточная чалма с пером.
Какое произвело следствие это прибытие, читатель
может узнать из одного разговора, который произошел между одними двумя
дамами.
— Это, однако ж, странно, — сказала во всех отношениях приятная
дама, — что бы такое
могли значить эти мертвые души? Я, признаюсь, тут ровно ничего не понимаю. Вот уже во второй раз я все слышу про эти мертвые души; а муж мой еще говорит, что Ноздрев врет; что-нибудь, верно же, есть.
— Я, признаюсь, тоже, — произнесла не без удивления просто приятная
дама и почувствовала тут же сильное желание узнать, что бы такое
могло здесь скрываться. Она даже произнесла с расстановкой: — А что ж, вы полагаете, здесь скрывается?
— Ну, вот вам еще доказательство, что она бледна, — продолжала приятная
дама, — я помню, как теперь, что я сижу возле Манилова и говорю ему: «Посмотрите, какая она бледная!» Право, нужно быть до такой степени бестолковыми, как наши мужчины, чтобы восхищаться ею. А наш-то прелестник… Ах, как он мне показался противным! Вы не
можете себе представить, Анна Григорьевна, до какой степени он мне показался противным.
— Я не
могу, однако же, понять только того, — сказала просто приятная
дама, — как Чичиков, будучи человек заезжий,
мог решиться на такой отважный пассаж. Не
может быть, чтобы тут не было участников.
Дамы наперерыв принялись сообщать ему все события, рассказали о покупке мертвых душ, о намерении увезти губернаторскую дочку и сбили его совершенно с толку, так что сколько ни продолжал он стоять на одном и том же месте, хлопать левым глазом и бить себя платком по бороде, сметая оттуда табак, но ничего решительно не
мог понять.
По движениям губ и рук их видно было, что они были заняты живым разговором;
может быть, они тоже говорили о приезде нового генерал-губернатора и делали предположения насчет балов, какие он
даст, и хлопотали о вечных своих фестончиках и нашивочках.
Самая полнота и средние лета Чичикова много повредят ему: полноты ни в каком случае не простят герою, и весьма многие
дамы, отворотившись, скажут: «Фи, такой гадкий!» Увы! все это известно автору, и при всем том он не
может взять в герои добродетельного человека, но…
может быть, в сей же самой повести почуются иные, еще доселе не бранные струны, предстанет несметное богатство русского духа, пройдет муж, одаренный божескими доблестями, или чудная русская девица, какой не сыскать нигде в мире, со всей дивной красотой женской души, вся из великодушного стремления и самоотвержения.
Так что бедный путешественник, переехавший через границу, все еще в продолжение нескольких минут не
мог опомниться и, отирая пот, выступивший мелкою сыпью по всему телу, только крестился да приговаривал: «Ну, ну!» Положение его весьма походило на положение школьника, выбежавшего из секретной комнаты, куда начальник призвал его, с тем чтобы
дать кое-какое наставление, но вместо того высек совершенно неожиданным образом.
И выбрать вместо этого что же? — переписыванье бумаг, что
может несравненно лучше производить ничему не учившийся кантонист!» И еще раз
дал себе названье дурака Андрей Иванович Тентетников.
Принял он Чичикова отменно ласково и радушно, ввел его совершенно в доверенность и рассказал с самоуслажденьем, скольких и скольких стоило ему трудов возвесть именье до нынешнего благосостояния; как трудно было
дать понять простому мужику, что есть высшие побуждения, которые доставляют человеку просвещенная роскошь, искусство и художества; сколько нужно было бороться с невежеством русского мужика, чтобы одеть его в немецкие штаны и заставить почувствовать, хотя сколько-нибудь, высшее достоинство человека; что баб, несмотря на все усилия, он до сих <пор> не
мог заставить надеть корсет, тогда как в Германии, где он стоял с полком в 14-м году, дочь мельника умела играть даже на фортепиано, говорила по-французски и делала книксен.
— Ведь я губернский секретарь. Какое ж мне
могут дать выгодное место? Жалованье
дадут ничтожное, а ведь у меня жена, пятеро детей.
— Приятное столкновенье, — сказал голос того же самого, который окружил его поясницу. Это был Вишнепокромов. — Готовился было пройти лавку без вниманья, вдруг вижу знакомое лицо — как отказаться от приятного удовольствия! Нечего сказать, сукна в этом году несравненно лучше. Ведь это стыд, срам! Я никак не
мог было отыскать… Я готов тридцать рублей, сорок рублей… возьми пятьдесят даже, но
дай хорошего. По мне, или иметь вещь, которая бы, точно, была уже отличнейшая, или уж лучше вовсе не иметь. Не так ли?