Неточные совпадения
Только что он вошел к себе
и, в хлопотливом раздумье,
взяв сигару
и еще не успев ее закурить, остановился, усталый, неподвижно пред раскрытым окном, приглядываясь к легким, как пух, белым облачкам, скользившим вокруг ясного месяца, как вдруг легкий шорох заставил его вздрогнуть
и обернуться.
Бывало
и то:
возьмет с собою в сад Токевиля, а в кармашке несет спрятанного Поль де Кока.
Женат он был во второй раз на молоденькой
и хорошенькой,
взял за ней приданое
и, кроме того, имел трех подросших дочерей.
Варвара Петровна на этот раз не крикнула: «Вздор, вздор!», как повадилась в последнее время покрикивать очень часто на Степана Трофимовича, а, напротив, очень прислушалась, велела растолковать себе подробнее, сама
взяла Шекспира
и с чрезвычайным вниманием прочла бессмертную хронику.
Один из почтеннейших старшин нашего клуба, Павел Павлович Гаганов, человек пожилой
и даже заслуженный,
взял невинную привычку ко всякому слову с азартом приговаривать: «Нет-с, меня не проведут за нос!» Оно
и пусть бы.
Николай Всеволодович
взял шляпу, подошел к оторопевшему среди всеобщего смятения супругу, глядя на него сконфузился
и сам
и, пробормотав ему наскоро: «Не сердитесь», вышел.
И это там, где сам же он скопил себе «домишко», где во второй раз женился
и взял за женой деньжонки, где, может быть, на сто верст кругом не было ни одного человека, начиная с него первого, хоть бы с виду только похожего на будущего члена «всемирно-общечеловеческой социальной республики
и гармонии».
Одним словом (фр.).] поставьте какую-нибудь самую последнюю ничтожность у продажи каких-нибудь дрянных билетов на железную дорогу,
и эта ничтожность тотчас же сочтет себя вправе смотреть на вас Юпитером, когда вы пойдете
взять билет, pour vous montrer son pouvoir.
Лизавета Николаевна Тушина училась у него с восьми лет до одиннадцати (разумеется, Степан Трофимович учил ее без вознаграждения
и ни за что бы не
взял его от Дроздовых).
Платок спрыснул духами, впрочем лишь чуть-чуть,
и, только завидел Варвару Петровну в окно, поскорей
взял другой платок, а надушенный спрятал под подушку.
— Неужели вы думаете, — начал он опять с болезненным высокомерием, оглядывая меня с ног до головы, — неужели вы можете предположить, что я, Степан Верховенский, не найду в себе столько нравственной силы, чтобы,
взяв мою коробку, — нищенскую коробку мою! —
и взвалив ее на слабые плечи, выйти за ворота
и исчезнуть отсюда навеки, когда того потребует честь
и великий принцип независимости?
— Совершенно конфиденциально! Да разрази меня бог, если я… А коли здесь… так ведь что же-с? Разве мы чужие,
взять даже хоть бы
и Алексея Нилыча?
Степан Трофимович постоял с минуту в раздумье, как-то не глядя посмотрел на меня,
взял свою шляпу, палку
и тихо пошел из комнаты. Я опять за ним, как
и давеча. Выходя из ворот, он, заметив, что я провожаю его, сказал...
— Поскорей
возьмите! — воскликнула она, отдавая портрет. — Не вешайте теперь, после, не хочу
и смотреть на него. — Она села опять на диван. — Одна жизнь прошла, началась другая, потом другая прошла — началась третья,
и всё без конца. Все концы, точно как ножницами, обрезывает. Видите, какие я старые вещи рассказываю, а ведь сколько правды!
— Я сама слышала, что он какой-то странный. Впрочем, не о том. Я слышала, что он знает три языка,
и английский,
и может литературною работой заниматься. В таком случае у меня для него много работы; мне нужен помощник,
и чем скорее, тем лучше.
Возьмет он работу или нет? Мне его рекомендовали…
— Да, невесело вы проводите ваши ночи за чаем. — Я встал
и взял фуражку.
Шатов с пачкой в руке, на отлете, как
взял, так
и просидел целую минуту без ответа, смотря в землю.
Лиза улыбнулась мне, но была бледна. Она стояла посреди комнаты в видимой нерешимости, в видимой борьбе; но вдруг
взяла меня за руку
и молча, быстро подвела к окну.
— Э, что мне до тебя, да
и грех, — поднялся вдруг со скамьи Шатов. — Привстаньте-ка! — сердито дернул он из-под меня скамью
и,
взяв, поставил ее на прежнее место.
Чтоб объяснить эту совершенную неожиданность, необходимо
взять часом назад
и рассказать подробнее о необыкновенном приключении, происшедшем с Варварой Петровной в соборе.
— Только за этим
и прибыли? — улыбнулась Варвара Петровна с сострадательною улыбкой, но тотчас же быстро вынула из кармана свой перламутровый портмоне, а из него десятирублевую бумажку
и подала незнакомке. Та
взяла. Варвара Петровна была очень заинтересована
и, видимо, не считала незнакомку какою-нибудь простонародною просительницей.
— Если вы, тетя, меня не
возьмете, то я за вашею каретой побегу
и закричу, — быстро
и отчаянно прошептала она совсем на ухо Варваре Петровне; хорошо еще, что никто не слыхал. Варвара Петровна даже на шаг отшатнулась
и пронзительным взглядом посмотрела на сумасшедшую девушку. Этот взгляд всё решил: она непременно положила
взять с собой Лизу!
— Merci, —
взяла чашку Марья Тимофеевна
и вдруг прыснула со смеху над тем, что сказала лакею merci. Но, встретив грозный взгляд Варвары Петровны, оробела
и поставила чашку на стол.
И она задирчиво махнула рукой подносившему ей кофей слуге. (От кофею, впрочем,
и другие отказались, кроме меня
и Маврикия Николаевича. Степан Трофимович
взял было, но отставил чашку на стол. Марье Тимофеевне хоть
и очень хотелось
взять другую чашку, она уж
и руку протянула, но одумалась
и чинно отказалась, видимо довольная за это собой.)
—
И я вас, душа моя, в первый только раз теперь увидала, хотя давно уже с любопытством желала познакомиться, потому что в каждом жесте вашем вижу воспитание, — с увлечением прокричала Марья Тимофеевна. — А что мой лакей бранится, так ведь возможно ли, чтобы вы у него деньги
взяли, такая воспитанная
и милая? Потому что вы милая, милая, милая, это я вам от себя говорю! — с восторгом заключила она, махая пред собою своею ручкой.
Лиза перешла комнату
и молча остановилась пред Варварой Петровной. Та поцеловала ее,
взяла за руки, отдалила немного от себя, с чувством на нее посмотрела, потом перекрестила
и опять поцеловала ее.
— Сделайте мне одолжение, милостивый государь, — выпрямилась Варвара Петровна, —
возьмите место вот там, на том стуле. Я вас услышу
и оттуда, а мне отсюда виднее будет на вас смотреть.
Но одною рукой
возьмет, а другою протянет вам уже двадцать рублей, в виде пожертвования в один из столичных комитетов благотворительности, где вы, сударыня, состоите членом… так как
и сами вы, сударыня, публиковались в «Московских ведомостях», что у вас состоит здешняя, по нашему городу, книга благотворительного общества, в которую всякий может подписываться…
Прошу
взять, наконец, во внимание, что настоящая минута действительно могла быть для нее из таких, в которых вдруг, как в фокусе, сосредоточивается вся сущность жизни, — всего прожитого, всего настоящего
и, пожалуй, будущего.
Наконец он медленно улыбнулся какой-то снисходящей улыбкой
и, не ответив ни слова, тихо подошел к мамаше,
взял ее руку, почтительно поднес к губам
и поцеловал.
Он мигом подхватил ее
и поддержал, крепко
взял под руку
и с участием, осторожно повел к дверям.
Варвара Петровна
взяла всё на себя
и всё выплатила, разумеется приобретя землицу, а Степана Трофимовича только уведомила о том, что всё кончено,
и уполномоченный Варвары Петровны, камердинер ее Алексей Егорович, поднес ему что-то подписать, что он
и исполнил молча
и с чрезвычайным достоинством.
Я, признаться, хотел было
взять дурачка, потому что дурачок легче, чем собственное лицо; но так как дурачок все-таки крайность, а крайность возбуждает любопытство, то я
и остановился на собственном лице окончательно.
— Я переменил об вас мысли в ту минуту, как вы после Шатова
взяли руки назад,
и довольно, довольно, пожалуйста, без вопросов, больше ничего теперь не скажу.
Один седой бурбон капитан сидел, сидел, всё молчал, ни слова не говорил, вдруг становится среди комнаты
и, знаете, громко так, как бы сам с собой: «Если бога нет, то какой же я после того капитан?»
Взял фуражку, развел руки
и вышел.
Ах, как кстати: здесь в городе
и около бродит теперь один Федька Каторжный, беглый из Сибири, представьте, мой бывший дворовый человек, которого папаша лет пятнадцать тому в солдаты упек
и деньги
взял.
— Половина десятого, — возгласил он тихим голосом
и, сложив принесенное платье в углу на стуле, поднес на тарелке записку, маленькую бумажку, незапечатанную, с двумя строчками карандашом. Пробежав эти строки, Николай Всеволодович тоже
взял со стола карандаш, черкнул в конце записки два слова
и положил обратно на тарелку.
Кириллов
взял письмо, прочел, положил на стол
и смотрел в ожидании.
— Высылкой денег; подождите, — остановил Шатов, поспешно выдвинул из стола ящик
и вынул из-под бумаг радужный кредитный билет, — вот,
возьмите, сто рублей, которые вы мне выслали; без вас я бы там погиб. Я долго бы не отдал, если бы не ваша матушка: эти сто рублей подарила она мне девять месяцев назад на бедность, после моей болезни. Но продолжайте, пожалуйста…
Оставьте ваш тон
и возьмите человеческий!
— Это-с? — повернулся тоже
и Лебядкин. — Это от ваших же щедрот, в виде, так сказать, новоселья,
взяв тоже во внимание дальнейший путь
и естественную усталость, — умилительно подхихикнул он, затем встал с места
и на цыпочках, почтительно
и осторожно снял со столика в углу скатерть. Под нею оказалась приготовленная закуска: ветчина, телятина, сардины, сыр, маленький зеленоватый графинчик
и длинная бутылка бордо; всё было улажено чисто, с знанием дела
и почти щегольски.
Николай Всеволодович как будто вдруг рассердился. Сухо
и кратко перечислил он все преступления капитана: пьянство, вранье, трату денег, назначавшихся Марье Тимофеевне, то, что ее
взяли из монастыря, дерзкие письма с угрозами опубликовать тайну, поступок с Дарьей Павловной
и пр.,
и пр. Капитан колыхался, жестикулировал, начинал возражать, но Николай Всеволодович каждый раз повелительно его останавливал.
— Я все пять лет только
и представляла себе, как онвойдет. Встаньте сейчас
и уйдите за дверь, в ту комнату. Я буду сидеть, как будто ничего не ожидая,
и возьму в руки книжку,
и вдруг вы войдите после пяти лет путешествия. Я хочу посмотреть, как это будет.
— Нет, я дома, прощайте. — Он встал с лошади
и взял свой ящик под мышку.
— Просвещаешься? — ухмыльнулся Петр Степанович,
взяв книгу со стола
и прочтя заглавие. — Давно пора. Я тебе
и получше принесу, если хочешь.
Дело в том, что молодой Верховенский с первого шагу обнаружил решительную непочтительность к Андрею Антоновичу
и взял над ним какие-то странные права, а Юлия Михайловна, всегда столь ревнивая к значению своего супруга, вовсе не хотела этого замечать; по крайней мере не придавала важности.
— Усладите вперед сердце ваше добротой
и милостию
и потом уже приходите жаловаться на родных детей, кость от костей своих, вот что, должно полагать, означает эмблема сия, — тихо, но самодовольно проговорил толстый, но обнесенный чаем монах от монастыря, в припадке раздраженного самолюбия
взяв на себя толкование.
Причетник
и мальчишка вырвались за решетку. Причетник
взял вдову под руку,
и она, присмирев, потащилась к дверям, озираясь на дареные сахарные головы, которые за нею поволок мальчишка.
— Вот кому! — ткнул пальцем на стотысячника купца Семен Яковлевич. Стотысячник не посмел отказаться
и взял.