Неточные совпадения
А у кого
нет народа, у
того нет и бога!
— Вот верьте или
нет, — заключил он под конец неожиданно, —
а я убежден, что ему не только уже известно всё со всеми подробностями о нашемположении, но что он и еще что-нибудь сверх
того знает, что-нибудь такое, чего ни вы, ни я еще не знаем,
а может быть, никогда и не узнаем, или узнаем, когда уже будет поздно, когда уже
нет возврата!..
А если я с вами не излагаю мыслей, — заключил он неожиданно и обводя всех нас твердым взглядом, —
то вовсе не с
тем, что боюсь от вас доноса правительству; это
нет; пожалуйста, не подумайте пустяков в этом смысле…
А я ему (всё под
тем же вчерашним влиянием и уже после разговора с Алексеем Нилычем):
а что, говорю, капитан, как вы полагаете с своей стороны, помешан ваш премудрый змий или
нет?
— Это всё равно. Обман убьют. Всякий, кто хочет главной свободы,
тот должен сметь убить себя. Кто смеет убить себя,
тот тайну обмана узнал. Дальше
нет свободы; тут всё,
а дальше
нет ничего. Кто смеет убить себя,
тот бог. Теперь всякий может сделать, что бога не будет и ничего не будет. Но никто еще ни разу не сделал.
— Как это жестоко и почему-с? Но позвольте, мы о жестокости или о мягкости после,
а теперь я прошу вас только ответить на первый вопрос: правда ли всёто, что я говорил, или
нет? Если вы находите, что неправда,
то вы можете немедленно сделать свое заявление.
— Тактики
нет. Теперь во всем ваша полная воля,
то есть хотите сказать да,
а хотите — скажете
нет.Вот моя новая тактика.
А о нашемделе не заикнусь до
тех самых пор, пока сами не прикажете. Вы смеетесь? На здоровье; я и сам смеюсь. Но я теперь серьезно, серьезно, серьезно, хотя
тот, кто так торопится, конечно, бездарен, не правда ли? Всё равно, пусть бездарен,
а я серьезно, серьезно.
— Что же? Почему вместе? Жизнь особо,
а то особо. Жизнь есть,
а смерти
нет совсем.
—
То есть в каком же смысле? Тут
нет никаких затруднений; свидетели брака здесь. Всё это произошло тогда в Петербурге совершенно законным и спокойным образом,
а если не обнаруживалось до сих пор,
то потому только, что двое единственных свидетелей брака, Кириллов и Петр Верховенский, и, наконец, сам Лебядкин (которого я имею удовольствие считать теперь моим родственником) дали тогда слово молчать.
—
А вы что такое, чтоб я с вами ехала? Сорок лет сряду с ним на горе сиди — ишь подъехал. И какие, право, люди нынче терпеливые начались!
Нет, не может
того быть, чтобы сокол филином стал. Не таков мой князь! — гордо и торжественно подняла она голову.
— Ну еще же бы
нет! Первым делом.
То самое, в котором ты уведомлял, что она тебя эксплуатирует, завидуя твоему таланту, ну и там об «чужих грехах». Ну, брат, кстати, какое, однако, у тебя самолюбие! Я так хохотал. Вообще твои письма прескучные; у тебя ужасный слог. Я их часто совсем не читал,
а одно так и теперь валяется у меня нераспечатанным; я тебе завтра пришлю. Но это, это последнее твое письмо — это верх совершенства! Как я хохотал, как хохотал!
— Видишь ли, ты кричишь и бранишься, как и в прошлый четверг, ты свою палку хотел поднять,
а ведь я документ-то тогда отыскал. Из любопытства весь вечер в чемодане прошарил. Правда, ничего
нет точного, можешь утешиться. Это только записка моей матери к
тому полячку. Но, судя по ее характеру…
Мы вам не враги, отнюдь
нет, мы вам говорим: идите вперед, прогрессируйте, даже расшатывайте,
то есть всё старое, подлежащее переделке; но мы вас, когда надо, и сдержим в необходимых пределах и
тем вас же спасем от самих себя, потому что без нас вы бы только расколыхали Россию, лишив ее приличного вида,
а наша задача в
том и состоит, чтобы заботиться о приличном виде.
—
Нет, он не для
того у меня; он для другого…
А Шатов про Федьку знает?
— Что такое старо? Забывать предрассудки не старо, хотя бы самые невинные,
а, напротив, к общему стыду, до сих пор еще ново, — мигом заявила студентка, так и дернувшись вперед со стула. — К
тому же
нет невинных предрассудков, — прибавила она с ожесточением.
— Однако же позвольте заметить, что вы меня не уважаете; если я и не мог докончить мысль,
то это не оттого, что у меня
нет мыслей,
а скорее от избытка мыслей… — чуть не в отчаянии пробормотал гимназист и окончательно спутался.
— Я предлагаю вотировать, насколько отчаяние Шигалева касается общего дела,
а с
тем вместе, стоит ли слушать его, или
нет? — весело решил офицер.
— Очень жаль, что я родить не умею, — задумчиво отвечал Кириллов, —
то есть не я родить не умею,
а сделать так, чтобы родить, не умею… или…
Нет, это я не умею сказать.
— Эк напорол! Просто дальнейшее развитие организма, и ничего тут
нет, никакой тайны, — искренно и весело хохотала Арина Прохоровна. — Этак всякая муха тайна. Но вот что: лишним людям не надо бы родиться. Сначала перекуйте так всё, чтоб они не были лишние,
а потом и родите их.
А то вот его в приют послезавтра тащить… Впрочем, это так и надо.
— Если бы вы, господин Виргинский, стали вдруг счастливы, — шагнул к нему Петр Степанович, —
то отложили бы вы — не донос, о
том речи
нет,
а какой-нибудь рискованный гражданский подвиг, который бы замыслили прежде счастья и который бы считали своим долгом и обязанностью, несмотря на риск и потерю счастья?
— Да, да… Я даже совершенно напротив… захотел бы быть совершенным подлецом…
то есть
нет… хотя вовсе не подлецом,
а, напротив, совершенно несчастным, чем подлецом.
— Наконец-то догадался. Неужели вы до сих пор не понимали, Кириллов, с вашим умом, что все одни и
те же, что
нет ни лучше, ни хуже,
а только умнее и глупее, и что если все подлецы (что, впрочем, вздор),
то, стало быть, и не должно быть неподлеца?
—
Нет, уж лучше вы меня отпустите в
ту комнату-с, — лепетала она, —
а то, пожалуй, ведь что люди подумают-с.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь.
То есть, не
то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть,
а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается;
нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Городничий. В других городах, осмелюсь доложить вам, градоправители и чиновники больше заботятся о своей,
то есть, пользе.
А здесь, можно сказать,
нет другого помышления, кроме
того, чтобы благочинием и бдительностью заслужить внимание начальства.
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове до сих пор стучит. Здесь, как я вижу, можно с приятностию проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого сердца,
а не
то чтобы из интереса.
А дочка городничего очень недурна, да и матушка такая, что еще можно бы…
Нет, я не знаю,
а мне, право, нравится такая жизнь.
Аммос Федорович.
Нет, я вам скажу, вы не
того… вы не… Начальство имеет тонкие виды: даром что далеко,
а оно себе мотает на ус.
Потом свою вахлацкую, // Родную, хором грянули, // Протяжную, печальную, // Иных покамест
нет. // Не диво ли? широкая // Сторонка Русь крещеная, // Народу в ней
тьма тём, //
А ни в одной-то душеньке // Спокон веков до нашего // Не загорелась песенка // Веселая и ясная, // Как вёдреный денек. // Не дивно ли? не страшно ли? // О время, время новое! // Ты тоже в песне скажешься, // Но как?.. Душа народная! // Воссмейся ж наконец!