Неточные совпадения
Но, по одной из тех странных, для обыкновенного читателя, и очень досадных для автора, случайностей, которые
так часто повторяются в нашей бедной литературе, — пьеса Островского не
только не была играна на театре, но даже не могла встретить подробной и серьезной оценки ни в одном журнале.
Таким образом, восторженные хвалители Островского немного сделали для объяснения публике его значения и особенностей его таланта; они
только помешали многим прямо и просто взглянуть на него.
Есть, напр., авторы, посвятившие свой талант на воспевание сладострастных сцен и развратных похождений; сладострастие изображается ими в
таком виде, что если им поверить, то в нем одном
только и заключается истинное блаженство человека.
И
так через всю жизнь самодуров, через все страдальческое существование безответных проходит эта борьба с волною новой жизни, которая, конечно, зальет когда-нибудь всю издавна накопленную грязь и превратит топкое болото в светлую и величавую реку, но которая теперь еще
только вздымает эту грязь и сама в нее всасывается, и вместе с нею гниет и смердит…
Вследствие
такого порядка дел все находятся в осадном положении, все хлопочут о том, как бы
только спасти себя от опасности и обмануть бдительность врага.
Решиться на
такое преступление может человек
только при ложных убеждениях или вследствие каких-нибудь особенно неблагоприятных нравственных влияний.
Иной подличает перед начальником, соображая: все равно, — ведь если не меня,
так он другого найдет для себя, а я
только места лишусь.
Только о «суде владычнем» вспоминает он; но и это
так, больше для формы: «второе пришествие» играет здесь роль не более той, какую дает Большов и «милосердию божию» в известной фразе своей: «Бонапарт Бонапартом, а мы пуще всего надеемся на милосердие божие, да и не о том теперь речь».
Но она заметна и в Большове, который, даже решаясь на
такой шаг, как злостное банкротство, не
только старается свалить с себя хлопоты, но просто сам не знает, что он делает, отступается от своей выгоды и даже отказывается от своей воли в этом деле, сваливая все на судьбу.
Но, во-первых, что же возбудило в нем
такую решимость, противную его собственной выгоде, и почему воля его выражается
только в криках с Подхалюзиным, а не в деятельном участии в хлопотах?
Сила его характера выражается не
только в проклятиях дочерям, но и в сознании своей вины пред Корделиею, и в сожалении о своем крутом нраве, и в раскаянии, что он
так мало думал о несчастных бедняках,
так мало любил истинную честность.
Такое суждение обнаруживает полное непонимание не
только Шекспира и Островского, но и вообще нравственного свойства драматических положений.
Нет этих следов, да и не с тем писана комедия, чтобы указать их; последний акт ее мы считаем
только последним мастерским штрихом, окончательно рисующим для нас натуру Большова, которая была остановлена в своем естественном росте враждебными подавляющими обстоятельствами и осталась равно бессильною и ничтожною как при обстоятельствах, благоприятствовавших широкой и самобытной деятельности,
так и в напасти, опять ее скрутившей.
Только у Островского комические черты проведены здесь несколько тоньше, и притом надо сознаться, что внутренний комизм личности Большова несколько замаскировывается в последнем акте несчастным его положением, из-за которого проницательные критики и навязали Островскому
такие идеи и цели, каких он, вероятно, никогда и во сне не видел.
Самодурствует он потому, что встречает в окружающих не твердый отпор, а постоянную покорность; надувает и притесняет других потому, что чувствует
только, как это ему удобно, но не в состоянии почувствовать, как тяжело это им; на банкротство решается он опять потому, что не имеет ни малейшего представления об общественном значении
такого поступка.
И до того заразителен этот нелепый порядок жизни «темного царства», что каждая, самая придавленная личность, как
только освободится хоть немножко от чужого гнета,
так и начинает сама стремиться угнетать других.
На Липочке тоже видна печать домашнего деспотизма:
только при нем образуются эти черствые, бездушные натуры, эти холодные, отталкивающие отношения к родным;
только при нем возможно
такое совершенное отсутствие всякого нравственного смысла, какое замечается у Липочки.
Цель их не та, чтобы уничтожить самодурство, от которого они
так страдают, а та, чтобы
только как-нибудь повалить самодура и самим занять его место.
Теперь же мы можем, в заключение разбора «Своих людей»,
только спросить читателей: откажут ли они изображениям Островского,
так подробно анализированным нами, в жизненной правде и в силе художнического представления?
И
только бы ему достичь возможности осуществить свой идеал: он в самом деле не замедлит заставить других
так же бояться, подличать, фальшивить и страдать от него, как боялся, подличал, фальшивил и страдал сам он, пока не обеспечил себе право на самодурство…
Тут критика может рассмотреть
только: точно ли человек, выставляемый автором как благородный дурак действительно таков по понятиям критики об уме и благородстве, — и затем:
такое ли значение придает автор своим лицам, какое имеют они в действительной жизни?
Самая лучшая похвала ей из уст самого отца — какая же? — та, что «в глазах у нее
только любовь да кротость: она будет любить всякого мужа, надо найти ей
такого, чтобы ее-то любил».
Но и тут она
только понапрасну мучит самое себя: ни на одну минуту не стоит она на твердой почве, а все как будто тонет, — то всплывет немножко, то опять погрузится…
так и ждешь, что вот-вот сейчас потонет совсем…
Только у тебя и разговору-то было, что глупости… все речи-то твои были
такие вздорные.
Если эти черты не
так ярки, чтобы бросаться в глаза каждому, если впечатление пьесы раздвояется, — это доказывает
только (как мы уже замечали в первой статье), что общие теоретические убеждения автора, при создании пьесы, не находились в совершенной гармонии с тем, что выработала его художническая натура из впечатлений действительной жизни.
И однако же эти две пошлости расстраивают всю гармонию семейного быта Русаковых, заставляют отца проклинать дочь, дочь — уйти от отца и затем ставят несчастную девушку в
такое положение, за которым, по мнению самого Русакова, следует не
только для нее самой горе и бесчестье на всю жизнь, но и общий позор для целой семьи.
Из всей комедии ясно, что Гордей Карпыч стал
таким грубым, страшным и нелепым не с тех пор
только, как съездил в Москву и перенял новую моду.
Он и прежде был, в сущности,
такой же самодур; теперь
только прибавилось у него несколько новых требований…
Здесь есть все — и грубость, и отсутствие честности, и трусость, и порывы великодушия, — и все это покрыто
такой тупоумной глупостью, что даже люди, наиболее расположенные к славянофильству, не могли одобрить Тита Титыча Брускова, а заметили
только, что все-таки у него душа добрая…
Во-вторых — он ужасно боится всякого суда, потому что хоть и надеется на свои деньги, но все-таки не может сообразить, прав ли он должен быть по суду или нет, а знает
только, что по суду тоже придется много денег заплатить.
Но всего глупее — роль сына Брускова, Андрея Титыча, из-за которого идет вся, эта история и который сам, по его же выражению, «как угорелый ходит по земле» и
только сокрушается о том» что у них в доме «все не
так, как у людей» и что его «уродом сделали, а не человеком».
Таким образом, доля самодурства Брускова переходит и к жене его, хоть на словах
только, — и Андрюша, при всей своей любви к знанию и при всех природных способностях, должен вырасти неучем, для того чтобы сохранить уважение к отцу и матери.
Нет, это можно была бы говорить
только в
таком случае, если бы все, угнетенные самодурами, были очень довольны собой.
Какой-нибудь Тишка затвердил, что надо слушаться старших, да
так с тем
только и остался, и останется на всю жизнь…
Так, Авдотья Максимовна, отказываясь бежать с Вихоревым, представляет
только ту причину, что отец ее проклянет; а бежавши с ним, сокрушается
только о том, что «отец от нее отступится, и весь город будет на нее пальцами показывать».
И такова темнота разумения в «темном царстве», что не
только сам самодур, но и все, обиженные и задавленные им, признают
такой порядок вещей совершенно естественным.
Отец
только диву дался, услышав
такое вольнодумство.
Эти бесчеловечные слова внушены просто тем, что старик совершенно не в состоянии понять: как же это
так — от мужа уйти! В его голове никак не помещается
такая мысль. Это для него
такая нелепость, против которой он даже не знает, как и возражать, — все равно, как бы нам сказали, что человек должен ходить на руках, а есть ногами: что бы мы стали возражать?.. Он
только и может, что повторять беспрестанно: «Да как же это
так?.. Да ты пойми, что это
такое… Как же от мужа идти! Как же это!..»
Уж на что Тит Титыч Брусков, — и тот не посмел очень вольничать над Ивановым и, пришедши домой, сознавался: «Они
только тем и взяли, что я в их квартире был; а пришли бы они сюда,
так я бы уж бы их уконтентовал».
И позабудь, — говорит, — как ты у меня жила, потому что не для тебя я это делала; я себя
только тешила, а ты не должна никогда об
такой жизни и думать, и всегда ты помни свое ничтожество, и из какого ты звания»…
— Как
только барыня давеча сказала, чтоб не смела я разговаривать, а шла, за кого прикажут,
так у меня все сердце перевернулось.
И до закону-то ей в наследство идет
только четырнадцатая часть, а ежели мимо закона,
так и того не следует…
Беда
только в том, что они мелковаты натурою и лишены серьезного развития,
так что ничто не может пройти в глубину их сознания, ничему не могут они отдаться всею душою.
Юсов с Белогубовым обращается уже не столько грубо; Вышневский же говорит с Юсовым
таким достойным тоном, что нужно
только благоговеть, а шокироваться вовсе нечем.
Если
только к этому приводит нас вся художественная деятельность замечательного писателя,
так это очень печально!..
Только эти попытки ужасны, да притом и остаются все-таки
только попытками.