Неточные совпадения
— Ах
ты, окаянный! — кричал старик, и всякий раз с каким-то бессильным гневом, который походил скорее на жалобу, чем на угрозу. — Ах
ты, шавель
ты этакая! Ступай сюда,
говорят!.. Постой, погоди ж
ты у
меня! Ишь те!.. Постой! Постой, дай срок!.. Вишь, куда его носит!.. Эхва!.. Эхва, куда нелегкая носит!.. Чтоб те быки забодали… У-у… Ах
ты, господи! Царица небесная! — заключал он, ударяя руками об полы прорванной сермяги.
— А, так
ты опять за свое, опять баловать!.. Постой, постой, вот
я только крикну: «Дядя Глеб!», крикну — он те даст! Так вот возьмет хворостину да
тебя тут же на месте так вот и отхлещет!.. Пойдем,
говорю, до греха…
—
Я не о том совсем речь повел, — снова заговорил Петр, —
я говорю, примерно, по нашей по большой семье надо бы больше прибыли… Рук много:
я,
ты, брат Василий… Не по работе рук много — вот что
я говорю.
— Доставай, пожалуй;
я тебе правду
говорю.
— Оставь, батюшка:
я с
тобой не к смеху
говорю, — сказал Петр, встряхивая волосами и смело встречая отцовский взгляд, —
я говорю тебе толком: отпустишь на заработки —
тебе лучше; и сам смекаешь, только что вот на своем стоишь.
— Ох, Глеб Савиныч, батюшка, и рад бы жил, — заговорил Аким с оживлением, какого вовсе нельзя было ожидать от него, — и рад бы…
Я ж
говорил тебе: нынче старыми-то людьми гнушаются…
— Сдается
мне, отпускать его незачем, — сказал Глеб, устремляя пытливый взгляд на жену, которая стояла понуря голову и глядела в землю, — проку никакого из этого не будет — только что вот набалуется… Ну, что ж
ты стоишь?
Говори!
— Да что
ты, в самом-то деле, глупую, что ли, нашел какую? — нетерпеливо сказала она. — Вечор сам
говорил: не чаял
я в нем такого проку! Вчера всем был хорош, а ноне никуда не годится!.. Что
ты, в самом-то деле, вертишь
меня… Что
я тебе! — заключила она, окончательно выходя из терпения.
— А
я и сам не знаю, за что, — отвечал со вздохом Ваня. —
Я на дворе играл, а он стоял на крыльце; ну,
я ему
говорю: «Давай,
говорю, играть»; а он как пхнет
меня: «Я-те лукну!» —
говорит, такой серчалый!.. Потом он опять
говорит: «Ступай,
говорит,
тебя тятька кличет».
Я поглядел в ворота: вижу,
ты меня не кличешь, и опять стал играть; а он опять: «
Тебя,
говорит, тятька кличет; ступай!»
Я не пошел… что
мне!.. Ну, а он тут и зачал
меня бить…
Я и пошел…
—
Я о
тебе не
говорю: век буду помнить добро твое.
Ведь сам ноне сказал: ступай,
говорит,
тебя мне не надыть!
— Ну да, видно, за родным…
Я не о том речь повел: недаром,
говорю, он так-то приглядывает за
мной — как только пошел куда, так во все глаза на
меня и смотрит, не иду ли к вам на озеро. Когда надобность до дедушки Кондратия, посылает кажинный раз Ванюшку… Сдается
мне, делает он это неспроста. Думается
мне: не на
тебя ли старый позарился… Знамо, не за себя хлопочет…
— Силой выдадут! Уж коли старый забрал что в голову, вой не вой, а будет, как ему захочется…
Я давно
говорю тебе: полно спесивиться, этим ничего не возьмешь…
Ты мне одно только скажи, — нетерпеливо произнес Гришка, — одно скажи: люб
я тебе или нет?.. Коли нет…
Отколь ни возьмись, подходит к нему старуха: «Подвези
меня,
говорит, дедушка!» — «Куда
тебя?» —
говорит…
«Вот, родимый, —
говорит этто она ему, — вот,
говорит,
я лечейка, коров лечу!» — «Где ж
ты,
говорит, лечила?» — «А лечила
я,
говорит, у добрых у людей, да не в пору за
мной послали; захватить не успела — весь скот передох!» Ну, посадил он это ее к себе в сани, поехал.
— Перестань, братец! Кого
ты здесь морочишь? — продолжал Ваня, скрестив на груди руки и покачивая головою. — Сам знаешь, про что
говорю.
Я для эвтаго более и пришел, хотел сказать вам: господь, мол, с вами;
я вам не помеха! А насчет, то есть, злобы либо зависти какой,
я ни на нее, ни на
тебя никакой злобы не имею; живите только по закону, как богом показано…
— Не
говорил я тебе об этом нашем деле по той причине: время, вишь
ты, к тому не приспело, — продолжал Глеб, — нечего было заводить до поры до времени разговоров, и дома у
меня ничего об этом о сю пору не ведают; теперь таиться нечего: не сегодня, так завтра сами узнаете… Вот, дядя, — промолвил рыбак, приподымая густые свои брови, — рекрутский набор начался! Это, положим, куда бы ни шло: дело, вестимо, нужное, царство без воинства не бывает; вот что неладно маленько, дядя: очередь за
мною.
—
Я его недавно видел подле медведя, на том конце села — должно быть, и теперь там!.. Медведя, вишь
ты, привели сюда на ярмарку: так вот он там потешается… всех, вишь, поит-угощает; третий раз за вином сюда бегал… такой-то любопытный. Да нет же,
говорю, исчезни моя душа, не годится он
тебе!..
За что,
говорю, за что
ты меня, старика, обманула?
— Нет, матушка… Разве
я через него?.. Так, сама не ведаю… Не
говори батюшке… Христом-богом прошу, не
говори ты ему…
— Что говорить-то? И-и-и, касатка,
я ведь так только… Что говорить-то!.. А коли через него, беспутного, не крушись,
говорю, плюнь, да и все тут!..
Я давно приметила, невесела
ты у нас… Полно, горюшица! Авось теперь перемена будет: ушел теперь приятель-то его… ну его совсем!.. Знамо, тот, молодяк, во всем его слушался; подучал его, парня-то, всему недоброму…
Я сама и речи-то его не однова слушала… тьфу! Пропадай он совсем, беспутный… Рада до смерти: ушел он от нас… ну его!..
— Нет, рыбы не видал: платили деньгами; да все ведь одно… Ну, право же слово, не годится он
тебе, не тот человек…
Я говорил тогда… Право, не годится; он и парня-то твоего споит! — усердствовал племянник мельника.
—
Я… батюшка… где?..
Я не знаю, про что
ты говоришь, — пробормотал Гришка, пятясь назад и украдкою косясь на Захара.
—
Ты со
мной толком
говори! — сказал Глеб, возвышая голос. — Что
ты мне турусы путаешь…
говори — ну!..
— Не о себе
говорю, дружище! — произнес, поддразнивая, Захар. — Мое дело сторона; нонче здесь, завтра нет
меня! Не с чего шуму заводить: взял пачпорт, да и был таков; сами по себе живем; таким манером, Глеб ли, другой ли хозяин, командовать нами не может никто; кричи он, надсаживайся: для нас это все единственно; через это нас не убудет!
Тебе с ним жить: оттого, примерно, и
говорю; поддавайся ему, он те не так еще скрутит!..
— Ну, что
ты, полоумный! Драться, что ли, захотел!
Я рази к тому
говорю… Ничего не возьмешь, хуже будет… Полно
тебе, — сказал Захар, —
я, примерно,
говорю, надо не вдруг, исподволь… Переговори, сначатия постращай, таким манером, а не то чтобы кулаками. Баба смирная: ей и того довольно — будет страх иметь!.. Она пошла на это не по злобе: так, может статься,
тебя вечор запужалась…
Разве
я не
говорил тебе?..
— Глупый! Что
ты делаешь-то, а?
Я рази не
говорил тебе? — примирительно подхватил Захар, все еще не выпуская Гришку, хотя они были уже довольно далеко от дому. — Полно ершиться-то, бешеный! Хошь бы отозвал ее куда, а то при старухе!..
— Ах,
ты, бессовестный, бессовестный! — воскликнула Дуня дрожащим от волнения голосом. — Как у
тебя язык не отсохнет
говорить такие речи!.. Кого
ты морочишь, низкий
ты этакой? Разве
я не знаю!
Мне Гришка все рассказал:
ты,
ты, низкая твоя душа, заверил его,
я, вишь, отцу сказала… Да накажи
меня господь после того, накажи
меня в младенце моем, коли сама теперь не поведаю отцу об делах твоих…
— Какие с
тобой расчеты, нищий!
Ты мне еще должен, не
я тебе. За две недели забрал деньги вперед, а еще расчетов требуешь… Вон,
говорю, вон ступай с того места, где стоишь!.. Ступай,
говорю! Не доводи до греха… Вон!
Полно,
говорю, перебирайся-ка
ты взаправду ко
мне — лучше дело-то будет; по душе, примерно,
говорю, не из чего другого; а то: «Нет да нет!» С чего ж нет-то?
— Спасибо, Глеб Савиныч, на добром слове твоем, — ласково возразил дедушка Кондратий. —
Говоришь ты со
мною по душе: точно, в речах твоих нет помышления, окромя
мне добра желаешь; потому и
я должон по душе
говорить: худ буду
я человек, коли
тебя послушаю; право так: неправильно поступлю, согрешу против совести!..
— Вот
ты говоришь: приходи жить ко
мне!
— Опять за свое!
Ты что ни
говори ему, он все свое поет! — воскликнул Глеб, махнув рукою. —
Я ж те
говорю — никто другой, слышь,
я говорю: не твоя, выходит, об этом забота; знаю
я, каков
ты есть такой, мое это дело! Коли зову, стало, толк в этом вижу!..
— Было время, точно, был во
мне толк… Ушли мои года, ушла и сила… Вот толк-то в нашем брате — сила! Ушла она — куда
ты годен?.. Ну, что
говорить, поработал и
я, потрудился-таки, немало потрудился на веку своем… Ну, и перестать пора… Время пришло не о суете мирской помышлять, не о житейских делах помышлять надо, Глеб Савиныч, о другом помышлять надо!..
— Эх, дядя, дядя! Все
ты причиною — ей-богу, так!.. Оставил
меня как есть без рук! —
говорил он всякий раз, когда старик являлся на площадке. — Что головой-то мотаешь?.. Вестимо, так; сам видишь: бьемся, бьемся с Гришуткой, а толку все мало: ничего не сделаешь!.. Аль подсобить пришел?
— Батюшка, отец
ты наш, послушай-ка, что
я скажу
тебе, — подхватывала старушка, отодвигаясь, однако ж, в сторону и опуская руку на закраину печи, чтобы в случае надобности успешнее скрыться с глаз мужа, — послушай нас… добро затрудил себя!.. Шуточное дело, с утра до вечера маешься; что мудреного… не
я одна
говорю…
— Вот то-то, отец родной,
говорила я тебе об этом… все: нет да нет… Что ждать-то, право-ну!.. Сходи-кась завтра в Сосновку, отвори кровь-то; право слово, отпустит… А то ждешь, ждешь; нонче нет, завтра нет… ну, что хорошего? Вестимо, нет
тебе от нее спокою… Полно, кормилец… право-ну, сходи!..
— Вот, дядя,
говорил ты мне в те поры, как звал
тебя в дом к себе,
говорил: «
Ты передо
мной что дуб стогодовалый!» — молвил
ты, стало быть, не в добрый час. Вот
тебе и дуб стогодовалый! Всего разломило, руки не смогу поднять…
Ты десятью годами
меня старее… никак больше… а переживешь этот дуб-ат!.. — проговорил Глеб с какою-то грустью и горечью, как будто упрекал в чем-нибудь дедушку Кондратия.
— Мало ли что, Глеб Савиныч! Года твои не те были. Много на них понадеялся…
Я говорил тебе не однова: полно,
говорил, утруждать себя, вздохни;
ты не слушал тогда…
— Оборони, помилуй бог! Не
говорил я этого;
говоришь: всяк должен трудиться, какие бы ни были года его. Только надо делать дело с рассудком… потому время неровно… вот хоть бы теперь: время студеное, ненастное… самая что ни на есть кислота теперь… а
ты все в воде мочишься… знамо, долго ли до греха, долго ли застудиться…
— Как же… все
мне предоставил! — отвечал приемыш. — «
Тебе,
говорит, предоставляю весь дом, все мое добро,
говорит; сыновьям,
говорит, Петру и Василию, ничего не давай; все твое,
говорит…»
— Было точно целковых два, как расчелся с хозяином; все вышли: то да се. Слушай, Гриша,
ты знаешь, каков
я есть такой! — подхватил вдруг Захар решительным тоном. — Уж сослужу службу — одно
говорю, слышь, заслужу! Теперь возьми
ты: звал ребят, придут — угостить надо: как же без денег-то? Никаким манером нельзя. Ведь Герасим в долг не поверит — право, жид, не поверит; надо как-нибудь перевернуться, а уж насчет себя одно скажу: заслужу
тебе!
— Полно, матушка! Вишь, какую радость послал
тебе господь! Чем плакать-то, ступай-ка лучше скорее к батюшке в Сосновку: он грамотку-то
тебе прочитает… Ступай;
я пособлю одеться, —
говорила Дуня, следуя за старушкой, которая суетилась как угорелая и отыскивала платок, между тем как платок находился на голове ее.
— Где уж тут, матушка!..
Я и тогда
говорил тебе: слова мои не помогут, только греха примешь! — произнес наконец старик тихим, но глубоко огорченным голосом. — Уж когда твоего старика не послушал — он ли его не усовещевал, он ли не
говорил ему! —
меня не послушает!.. Что уж тут!..
Я, признаться, и прежде не видел в нем степенства; только и надежда была вся на покойника! Им только все держалось… Надо бога просить, матушка, — так и дочке скажи: бога просить надобно. Един он властен над каменным сердцем!..
— Чего тут?.. Вишь, половину уж дела отмахнули!.. Рази нам впервака:
говорю, как жил этта
я в Серпухове, у Григорья Лукьянова — бывало, это у нас вчастую так-то пошаливали… Одно слово: обделаем — лучше быть нельзя!.. Смотри, только
ты не зевай, делай, как, примерно,
я говорил; а уж насчет, то есть,
меня не сумневайся: одно слово — Захар! Смотри же, жди где сказано: духом буду… Ну что ж на дожде-то стоять?.. Качай! — заключил Захар, оправляя мокрые волосы, которые хлестали его по лицу.
Перевозил
меня рыбак с той стороны,
говорил: «Пройдешь,
говорит, луга, тут
тебе и будет».
— Ой ли! Вот люблю! — восторженно воскликнул Захар, приближаясь к быку, который, стоя под навесом, в защите от дождя и ветра, спокойно помахивал хвостом. — Молодца; ей-богу, молодца! Ай да Жук!.. А уж
я, братец
ты мой, послушал бы только, какие турусы разводил этим дурням… то-то потеха!.. Ну вот, брат, вишь, и сладили! Чего кобенился!
Говорю: нам не впервые, обработаем важнеющим манером. Наши теперь деньги, все единственно; гуляем теперича, только держись!..
— Ну, вот, поди ж
ты, толкуй поди с ним! Эх, дядя, дядя! — воскликнул Захар, удерживая его. — Ведь
я ж
говорю тебе — слышишь,
я говорю, перед тем как помереть ему, купил в Сосновке у родственника: хотел бить на солонину.
— Не верьте ей, братцы, не верьте! Она так… запужалась… врет… ей-богу, врет! Его ловите… обознались… — бессвязно кричал между тем Захар, обращая попеременно то к тому, то к другому лицо свое, обезображенное страхом. — Врет, не верьте… Кабы не
я… парень-то, что она
говорит… давно бы в остроге сидел…
Я… он всему голова… Бог
тебя покарает, Анна Савельевна, за… за напраслину!