Неточные совпадения
Жена его, существо страдальческое, безгласное, бывши при жизни родителей единственной батрачкой и ответчицей за мужа, не смела ему перечить; к тому
же,
как сама она говорила, и жизнь ей прискучила.
Бывало, день-деньской сидит он над мальчиком и дует ему над ухом в самодельную берестовую дудку или
же возит его в тележке собственного изделия, которая имела свойство производить такой писк, что,
как только Аким тронется с нею, бывало, по улице, все деревенские собаки словно взбесятся: вытянут шеи и начнут выть.
К тому
же в эти пять лет Аким окончательно уже обленился и стал негоден ни к
какой работе.
— Э, э! Теперь так вот ко мне зачал жаться!.. Что, баловень? Э? То-то! — произнес Аким, скорчивая при этом лицо и
как бы поддразнивая ребенка. — Небось запужался, а?
Как услышал чужой голос, так ластиться стал: чужие-то не свои, знать… оробел, жмешься… Ну, смотри
же, Гришутка, не балуйся тут, — ох, не балуйся, — подхватил он увещевательным голосом. — Станешь баловать, худо будет: Глеб Савиныч потачки давать не любит… И-и-и, пропадешь — совсем пропадешь… так-таки и пропадешь…
как есть пропадешь!..
Такие
же точно изображения наполняли подол матери; и тогда
как одна рука ее поддерживала складки подола, другая брала поочередно одну птицу за другою и высоко подбрасывала их на воздух.
Но рыбак сделал вид,
как будто не слыхал последних слов Акима: он тотчас
же отвернулся в сторону, опустил на землю верши и, потирая ладонью голову, принялся осматривать Оку и дальний берег.
— Экой ты, братец ты мой,
какой человек несообразный! Заладил: пособи да пособи! Застала, знать, зима в летней одежде, пришла нужда поперек живота, да по чужим дворам: пособи да пособи! Ну, чем
же я тебе пособлю, сам возьми в толк!
К тому
же своя семья на руках, дети: мало ли нужда
какая бывает!..
—
Как нам за тебя бога молить! — радостно воскликнул Аким, поспешно нагибая голову Гришки и сам кланяясь в то
же время. — Благодетели вы, отцы наши!.. А уж про себя скажу, Глеб Савиныч, в гроб уложу себя, старика. К
какому делу ни приставишь, куда ни пошлешь, что сделать велишь…
— Ах я, глупый! Ах я, окаянный! — заговорил он, отчаянно болтая головою. — Что я наделал!.. Что я наделал!.. Бить бы меня, собаку! Палочьем бы меня хорошенько, негодного!.. Батюшка, Глеб Савиныч, — подхватил Аким, простирая неожиданно руки к мальчику, мешаясь и прерываясь на каждом слове, — что ж я…
как же?..
Как…
как же я без него-то останусь?.. Батюшка!
Так
как же, Петрушка, в рыбацкие слободки, ась? — продолжал, подтрунивая, отец.
Трудно предположить, однако ж, чтоб холод именно мог пробудить Глеба Савинова. Вот жар разве, ну, то совсем другое дело! Жар,
как сам он говаривал, частенько донимал его; холод
же не производил на Глеба ни малейшего действия.
Заря только что занималась, слегка зарумянивая край неба; темные навесы, обступившие со всех сторон Глеба, позволяли ему различить бледный серп месяца, клонившийся к западу, и последние звезды, которые пропадали одна за другою,
как бы задуваемые едва заметным ветерком — предшественником рассвета. Торжественно-тихо начиналось утро; все обещало такой
же красный, солнечный день,
как был накануне.
Простояв несколько минут на одном месте и оставшись, по-видимому, очень доволен своими наблюдениями, рыбак подошел к крылечку, глядевшему на двор. Тут, под небольшим соломенным навесом, державшимся помощию двух кривых столбиков, висел старый глиняный горшок с четырьмя горлышками; тут
же, на косяке, висело полотенце, обращенное морозом в какую-то корку, сделавшуюся неспособною ни для
какого употребления.
По обыкновению своему, он не показал вчера только виду, но тотчас
же смекнул,
как выгодно оставить их у себя в доме.
Ничего этого не случилось однако ж; она ограничилась тем только, что потупила глаза и придала лицу своему ворчливое, досадливое выражение — слабые, но в то
же время единственные признаки внутреннего неудовольствия,
какие могла только дозволить себе Анна в присутствии Глеба.
— Так
как же, стало, по-твоему, надо взять его? — сказал он.
— Ну, так
как же, по-твоему, стало, и мальчишку надо взять, а? — продолжал допытывать Глеб.
— Ну, на здоровье; утрись поди! — произнес Глеб, выпуская Гришку, который бросился в угол,
как кошка, и жалобно завопил. — А то не хочу да не хочу!.. До колен не дорос, а туда
же: не хочу!.. Ну, сват, пора, я чай, и закусить: не евши легко, а поевши-то все как-то лучше. Пойдем, — довершил рыбак, отворяя дверь избы.
— А должно быть, шустер твой мальчишка-то, сват Аким, не тебе чета! — начал Глеб, снова принимаясь за работу. — Вишь,
как отделал моего парня-то… Да и лукав
же, видно, даром от земли не видок: «Поди, говорит, тятька зовет!» Смотри, не напроказил бы там чего.
Как ни ошеломлен был Глеб, хотя страх его прошел вместе с опасностью, он тотчас
же смекнул, что Аким, запуганный случившимся, легко мог улизнуть вместе с мальчиком; а это,
как известно, не входило в состав его соображений: мальчику можно задать таску и раз навсегда отучить его баловать, — выпускать его из рук все-таки не след.
Во все время обеда Аким не промолвил слова, хотя сидел так
же неспокойно,
как будто его самого высекли.
Как только окончилась трапеза, он улучил свободную минуту и побежал к огороду. Увидев Гришку, который стоял, прислонившись к углу, старик боязливо оглянулся на стороны и подбежал к нему, отчаянно замотав головою.
Это обстоятельство мгновенно,
как ножом, отрезало беспокойство старика. Всю остальную часть дня работал он так
же усердно,
как утром и накануне. О случившемся не было и помину. Выходка Гришки,
как уже сказано, нимало не изменила намерений старого рыбака; и хотя он ни словом, ни взглядом не обнадеживал Акима, тем не менее, однако ж, продолжал оставлять его каждое утро у себя в доме.
К тому
же дядя Аким ясно, кажется, объяснил Глебу и Василию, что трудился над скворечницей единственно с тем, чтобы потешить ребятишек; но ему
как словно не давали веры и все-таки продолжали потешаться.
Со всем тем Аким продолжал так
же усердно трудиться,
как в первые дни пребывания своего в доме рыбака: прозвище «пустого человека», очевидно, было ему не по нутру.
Возвращался он обыкновенно в дом рыбака измученный, усталый, с загрязненными лаптишками и разбитой поясницей, ложился тотчас
же на печку, стонал, охал и так крепко жаловался на ломоту в спине,
как будто в том месте, куда ходил получать должишки, ему должны были несколько палок и поквитались с ним, высчитав даже проценты.
—
Как же не плакать-то, — возразил Гришка, горько всхлипывая, —
как же? Ведь вот он один сапог-то сшил, а другого не сшил… не успел… так один сапог теперь и остался!
—
Как же, дядюшка-то? Ведь, я чай, жаль его! — отвечал Ваня, рыдая на весь двор.
Шумною толпой выбегают ребятишки на побелевшую улицу; в волоковые окна выглядывают сморщенные лица бабушек; крестясь или радостно похлопывая рукавицами, показываются из-за скрипучих ворот отцы и старые деды, такие
же почти белые,
как самый снег, который продолжает валить пушистыми хлопьями.
И уж зато
как же радовался Глеб, когда, покончив дела свои, померзнув день-деньской на стуже, возвращался к вечеру в избу и садился плесть свои сети.
В играх и затеях всякого рода он постоянно первенствовал: он иначе не принимался за игру,
как с тем, чтобы возложили на него роль хозяина и коновода, и в этих случаях жутко приходилось всегда его товарищу, но стоило только Глебу напасть на след какой-нибудь новой шалости и потребовать зачинщика на расправу, Гришка тотчас
же складывал с себя почетное звание коновода и распорядителя, сваливал всю вину на сотрудника и выдавал его обыкновенно с руками и ногами.
— Ну, а
как же мы назад-то поедем, без весла-то? — сказал вдруг Ваня, и личико его снова отуманилось.
— Вишь…
как же… разбойники! — проговорила девочка, ободренная смехом Ванюши.
Вот, примером сказать, знал я одного: так
же,
как мы с тобою, рыбак был, — Ковычкой звали.
Глеб тотчас
же смекнул, зачем Кондратий уводил мальчиков; но так
как сосед не перечил ему в его мнениях касательно грамоты, он смотрел на эти проделки сквозь пальцы.
Да, было чем порадоваться на старости лет Глебу Савинову! Одного вот только не мог он взять в толк: зачем бы обоим ребятам так часто таскаться к соседу Кондратию на озеро? Да мало ли что! Не все раскусят старые зубы, не все смекает старая стариковская опытность. Впрочем, Глеб, по обыкновению своему, так только прикидывался. С чего
же всякий раз,
как только Гришка и Ваня возвращаются с озера, щурит он глаза свои, подсмеивается втихомолку и потряхивает головою?..
Ваня между тем продолжал так
же усердно трудиться. Он, казалось, весь отдался своей работе и, не подымая головы, рубил справа и слева; изредка лишь останавливался он и
как бы прислушивался к тому, что делалось на другой стороне кровли. Но Гришка работал так тихо, что его вовсе не было слышно.
Старый рыбак никогда не ошибался: закат солнца, большая или меньшая яркость утренней зари, направление ветра, отблеск воды, роса, поздний или ранний отлет журавлей — все это осуществляло для него книгу, в которой он читал так
же бойко и с разумным толком,
как разумный грамотей читает святцы.
— Шут их знает, чего они там замешкали! — говорил он обыкновенно в ответ на скорбные возгласы баб, которые, выбежав за ворота и не видя Петра и Василия, обнаруживали всякий раз сильное беспокойство. — Ведь вот
же, — продолжал он, посматривая вдаль, — дня нет, чтобы с той стороны не было народу… Валом валит! Всякому лестно,
как бы скорее домой поспеть к празднику. Наших нет только… Шут их знает, чего они там застряли!
Ну, а народ-то
как же приходит?
— Так
как же, Гришка, а? Реки помешали? — продолжал расспрашивать развеселившийся Глеб.
Все три поспешили к Глебу, Ванюшке и Гришке, которые стояли на самой окраине берега и кричали прохожим, заставляя их принимать то или другое направление и предостерегая их от опасных мест; бабы тотчас
же присоединились к старому рыбаку и двум молодым парням и так усердно принялись вторить им,
как будто криком своим хотели выместить свою неудачу.
Предводитель отступил шаг назад и поправил шапку. Затем он посмотрел направо: вода с этой стороны затопляла реку на далекое расстояние; посмотрел налево: с этой стороны вода простиралась еще дальше. Предводитель снова поправил шапку, тряхнул пилою и пошел отхватывать прямо, останавливаясь, однако ж, кое-где и ощупывая ногами лед, скрытый под водою. Остальные путники,
как бараны, последовали тотчас
же за своим товарищем.
Вскоре все шестеро достигли берега. Лица их выражали такую
же беззаботливость и спокойствие,
как будто они только что прошлись по улице. Все ограничилось тем только, что предводитель тряхнул пилою и сказал...
Во все продолжение предыдущего разговора он подобострастно следил за каждым движением Нефеда, — казалось, с какою-то даже ненасытною жадностию впивался в него глазами;
как только Нефед обнаруживал желание сказать слово, или даже поднять руку, или повернуть голову, у молодого парня были уже уши на макушке; он заранее раскрывал рот, оскаливал зубы, быстро окидывал глазами присутствующих,
как будто хотел сказать: «Слушайте, слушайте, что скажет Нефед!», и тотчас
же разражался неистовым хохотом.
Увидев жену, мать и детей, бегущих навстречу, Петр не показал особой радости или нетерпения; очутившись между ними, он начал с того, что сбросил наземь мешок, висевший за плечами, положил на него шапку, и потом уже начал здороваться с женою и матерью; черты его и при этом остались так
же спокойны,
как будто он расстался с домашними всего накануне.
—
Какие же цены? Почем рыба? — спросил он, разглаживая бороду.
Дом родительский прискучил Петру так
же,
как житье у хозяина; ему хотелось раз навсегда освободиться от власти отцовской, с которой никак не могла ужиться его своевольная, буйно-грубая природа.
Петру стоило только обнаружить свою мысль, и Василий тотчас
же согласился столько
же по слабости духа и тому влиянию,
какое производил на него буйно-несговорчивый нрав брата, сколько и потому, может статься, что он также не прочь был высвободиться из-под грозного отцовского начала и подышать на волюшке.