Неточные совпадения
—
Не плачь! — говорил Павел ласково и тихо, а ей казалось, что он прощается. — Подумай, какою жизнью мы живем? Тебе сорок лет, — а разве ты жила? Отец тебя бил, — я теперь понимаю, что он на
твоих боках вымещал свое горе, — горе своей жизни; оно давило его, а он
не понимал — откуда оно? Он работал тридцать лет, начал работать, когда вся фабрика помещалась в двух корпусах, а теперь их — семь!
—
Не свяжешь стачку! — сказал Рыбин, подходя к Павлу. — Хоть и жаден народ, да труслив. Сотни три встанут на
твою сторону,
не больше. Этакую кучу навоза на одни вилы
не поднимешь…
— Можно! Помнишь, ты меня, бывало, от мужа моего прятала? Ну, теперь я тебя от нужды спрячу… Тебе все должны помочь, потому —
твой сын за общественное дело пропадает. Хороший парень он у тебя, это все говорят, как одна душа, и все его жалеют. Я скажу — от арестов этих добра начальству
не будет, — ты погляди, что на фабрике делается? Нехорошо говорят, милая! Они там, начальники, думают — укусили человека за пятку, далеко
не уйдет! Ан выходит так, что десяток ударили — сотни рассердились!
— Кабы я был губернатором, я бы
твоего сына — повесил!
Не сбивай народ с толку!
— Бумажки-то! Опять появились! Прямо — как соли на хлеб насыпали их везде. Вот тебе и аресты и обыски! Мазина, племянника моего, в тюрьму взяли — ну, и что же? Взяли сына
твоего, — ведь вот, теперь видно, что это
не они!
— Обидно это, — а надо
не верить человеку, надо бояться его и даже — ненавидеть! Двоится человек. Ты бы — только любить хотел, а как это можно? Как простить человеку, если он диким зверем на тебя идет,
не признает в тебе живой души и дает пинки в человеческое лицо
твое? Нельзя прощать!
Не за себя нельзя, — я за себя все обиды снесу, — но потакать насильщикам
не хочу,
не хочу, чтобы на моей спине других бить учились.
Потом, пройдет немного времени, увидишь ты, что хороший кусок
твоей души и в других грудях
не хуже — тебе станет легче.
И немножко совестно — зачем на колокольню лез, когда
твой колокольчик такой маленький, что и
не слышно его во время праздничного звона?
— Так? Врешь! Ей ты говорил ласково, ей говорил — нежно, я
не слыхал, а — знаю! А перед матерью распустил героизм… Пойми, козел, — героизм
твой стоит грош!
—
Не тронь ты меня! — тоскливо крикнула она, прижимая его голову к своей груди. —
Не говори ничего! Господь с тобой, —
твоя жизнь —
твое дело! Но —
не задевай сердца! Разве может мать
не жалеть?
Не может… Всех жалко мне! Все вы — родные, все — достойные! И кто пожалеет вас, кроме меня?.. Ты идешь, за тобой — другие, все бросили, пошли… Паша!
— Еще поспорим! Ты играй на своей сопелке — у кого ноги в землю
не вросли, те под
твою музыку танцевать будут! Рыбин верно сказал — мы под собой земли
не чувствуем, да и
не должны, потому на нас и положено раскачать ее. Покачнем раз — люди оторвутся, покачнем два — и еще!
— Надо! — ответил он угрюмо. — Надо, чтобы
твои волосы
не зря седели. Ну, что же, — убили ее этим? Ниловна, книжек принесла?
— Намедни, — продолжал Рыбин, — вызвал меня земский, — говорит мне: «Ты что, мерзавец, сказал священнику?» — «Почему я — мерзавец? Я зарабатываю хлеб свой горбом, я ничего худого против людей
не сделал, — говорю, — вот!» Он заорал, ткнул мне в зубы… трое суток я сидел под арестом. Так говорите вы с народом! Так?
Не жди прощенья, дьявол!
Не я — другой,
не тебе — детям
твоим возместит обиду мою, — помни! Вспахали вы железными когтями груди народу, посеяли в них зло —
не жди пощады, дьяволы наши! Вот.
— Мой-то Григорий? От защитника отказался и разговаривать
не хочет. Первый он, слышь, выдумал это. Твой-то, Пелагея, стоял за адвокатов, а мой говорит —
не желаю! И тогда четверо отказались…
— Ты, Ниловна,
не сердись, — давеча я тебе бухнула, что, мол,
твой виноват. А пес их разберет, который виноват, если по правде говорить! Вон что про нашего-то Григория жандармы со шпионами говорили. Тоже, постарался, — рыжий бес!
Неточные совпадения
Хлестаков. Я уж
не помню
твоих глупых счетов. Говори, сколько там?
Анна Андреевна. Ну, Машенька, нам нужно теперь заняться туалетом. Он столичная штучка: боже сохрани, чтобы чего-нибудь
не осмеял. Тебе приличнее всего надеть
твое голубое платье с мелкими оборками.
Анна Андреевна. У тебя вечно какой-то сквозной ветер разгуливает в голове; ты берешь пример с дочерей Ляпкина-Тяпкина. Что тебе глядеть на них?
не нужно тебе глядеть на них. Тебе есть примеры другие — перед тобою мать
твоя. Вот каким примерам ты должна следовать.
Городничий. Ах, боже мой, вы всё с своими глупыми расспросами!
не дадите ни слова поговорить о деле. Ну что, друг, как
твой барин?.. строг? любит этак распекать или нет?
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе, да за дело, чтоб он знал полезное. А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за то, что
не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша»
не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на
твою голову и на
твою важность!