Неточные совпадения
Но иногда некоторые из них говорили что-то неслыханное в слободке. С ними
не спорили, но слушали их странные речи недоверчиво. Эти речи у одних возбуждали слепое раздражение, у других смутную тревогу, третьих беспокоила легкая тень надежды на что-то неясное, и они начинали
больше пить, чтобы изгнать ненужную, мешающую тревогу.
—
Будет! — сказал Павел. —
Больше я
не дамся…
Резкие слова и суровый
напев ее
не нравились матери, но за словами и
напевом было нечто
большее, оно заглушало звук и слово своею силой и будило в сердце предчувствие чего-то необъятного для мысли. Это нечто она видела на лицах, в глазах молодежи, она чувствовала в их грудях и, поддаваясь силе песни,
не умещавшейся в словах и звуках, всегда слушала ее с особенным вниманием, с тревогой более глубокой, чем все другие песни.
— Надо, Андрей, ясно представлять себе, чего хочешь, — заговорил Павел медленно. — Положим, и она тебя любит, — я этого
не думаю, — но, положим, так! И вы — поженитесь. Интересный брак — интеллигентка и рабочий! Родятся дети, работать тебе надо
будет одному… и — много. Жизнь ваша станет жизнью из-за куска хлеба, для детей, для квартиры; для дела — вас
больше нет. Обоих нет!
Мать, закрыв окно, медленно опустилась на стул. Но сознание опасности, грозившей сыну, быстро подняло ее на ноги, она живо оделась, зачем-то плотно окутала голову шалью и побежала к Феде Мазину, — он
был болен и
не работал. Когда она пришла к нему, он сидел под окном, читая книгу, и качал левой рукой правую, оттопырив
большой палец. Узнав новость, он быстро вскочил, его лицо побледнело.
— Вот. Гляди — мне сорок лет, я вдвое старше тебя, в двадцать раз
больше видел. В солдатах три года с лишком шагал, женат
был два раза, одна померла, другую бросил. На Кавказе
был, духоборцев знаю. Они, брат, жизнь
не одолеют, нет!
— Насчет господа — вы бы поосторожнее! Вы — как хотите! — Переведя дыхание, она с силой, еще
большей, продолжала: — А мне, старухе, опереться
будет не на что в тоске моей, если вы господа бога у меня отнимете!
Теперь ей
не было так страшно, как во время первого обыска, она чувствовала
больше ненависти к этим серым ночным гостям со шпорами на ногах, и ненависть поглощала тревогу.
Мать старалась
не двигаться, чтобы
не помешать ему,
не прерывать его речи. Она слушала его всегда с бо́льшим вниманием, чем других, — он говорил проще всех, и его слова сильнее трогали сердце. Павел никогда
не говорил о том, что видит впереди. А этот, казалось ей, всегда
был там частью своего сердца, в его речах звучала сказка о будущем празднике для всех на земле. Эта сказка освещала для матери смысл жизни и работы ее сына и всех товарищей его.
И громко зевнул. Павел спрашивал ее о здоровье, о доме… Она ждала каких-то других вопросов, искала их в глазах сына и
не находила. Он, как всегда,
был спокоен, только лицо побледнело да глаза как будто стали
больше.
—
Будь я дома — я бы
не отпустил его! Что он понес с собой?
Большое чувство возмущения и путаницу в голове.
—
Не молчу. У меня с собой захвачены все здешние листочки — тридцать четыре их. Но я
больше Библией действую, там
есть что взять, книга толстая, казенная, синод печатал, верить можно!
Всегда напряженно вслушиваясь в споры, конечно
не понимая их, она искала за словами чувство и видела — когда в слободке говорили о добре, его брали круглым, в целом, а здесь все разбивалось на куски и мельчало; там глубже и сильнее чувствовали, здесь
была область острых, все разрезающих дум. И здесь
больше говорили о разрушении старого, а там мечтали о новом, от этого речи сына и Андрея
были ближе, понятнее ей…
— Ничего!
Не один я на земле, — всю правду
не выловят они! Где я
был, там обо мне память останется, — вот! Хоть и разорили они гнездо, нет там
больше друзей-товарищей…
— Все, которые грамотные, даже богачи читают, — они, конечно,
не у нас берут… Они ведь понимают — крестьяне землю своей кровью вымоют из-под бар и богачей, — значит, сами и делить ее
будут, а уж они так разделят, чтобы
не было больше ни хозяев, ни работников, — как же! Из-за чего и в драку лезть, коли
не из-за этого!
Сзади матери
был огород, впереди кладбище, а направо, саженях в десяти, тюрьма. Около кладбища солдат гонял на корде лошадь, а другой, стоя рядом с ним, громко топал в землю ногами, кричал, свистел и смеялся.
Больше никого
не было около тюрьмы.
— Все так, так! Но —
не будем больше говорить об этом. Пусть оно останется таким, как сказалось. — И более спокойно продолжала: — Вам уже скоро ехать надо, — далеко ведь!
Неточные совпадения
Хлестаков. Черт его знает, что такое, только
не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (
Ест.)Мошенники, канальи, чем они кормят! И челюсти заболят, если съешь один такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора, ничем вытащить нельзя; и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)
Больше ничего нет?
Городничий. Я бы дерзнул… У меня в доме
есть прекрасная для вас комната, светлая, покойная… Но нет, чувствую сам, это уж слишком
большая честь…
Не рассердитесь — ей-богу, от простоты души предложил.
Хлестаков. Вы, как я вижу,
не охотник до сигарок. А я признаюсь: это моя слабость. Вот еще насчет женского полу, никак
не могу
быть равнодушен. Как вы? Какие вам
больше нравятся — брюнетки или блондинки?
Городничий. И
не рад, что
напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и
не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь
не прилгнувши
не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем
больше думаешь… черт его знает,
не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Слуга. Да хозяин сказал, что
не будет больше отпускать. Он, никак, хотел идти сегодня жаловаться городничему.