Неточные совпадения
Когда герои были уничтожены, они — как это всегда бывает — оказались виновными в том, что, возбудив надежды,
не могли осуществить их. Люди, которые издали благосклонно следили за неравной борьбой, были угнетены поражением более тяжко, чем друзья борцов, оставшиеся в живых. Многие немедля и благоразумно закрыли двери домов своих пред осколками группы героев, которые еще
вчера вызывали восхищение, но сегодня могли только скомпрометировать.
Вчера надел мой папа шляпу
И стал похож на белый гриб,
Я просто
не узнала папу…
Варавки жили на этой квартире уже третий год, но казалось, что они поселились только
вчера, все вещи стояли
не на своих местах, вещей было недостаточно, комната казалась пустынной, неуютной.
— Я еще
вчера, когда они ругались, видела, что она сошла с ума. Почему
не папа? Он всегда пьяный…
— Оставь, кажется, кто-то пришел, — услышал он сухой шепот матери; чьи-то ноги тяжело шаркнули по полу, брякнула знакомым звуком медная дверца кафельной печки, и снова установилась тишина, подстрекая вслушаться в нее. Шепот матери удивил Клима, она никому
не говорила ты, кроме отца, а отец
вчера уехал на лесопильный завод. Мальчик осторожно подвинулся к дверям столовой, навстречу ему вздохнули тихие, усталые слова...
Его очень заинтересовали откровенно злые взгляды Дронова, направленные на учителя. Дронов тоже изменился, как-то вдруг. Несмотря на свое уменье следить за людями, Климу всегда казалось, что люди изменяются внезапно, прыжками, как минутная стрелка затейливых часов, которые недавно купил Варавка: постепенности в движении их минутной стрелки
не было, она перепрыгивала с черты на черту. Так же и человек: еще
вчера он был таким же, как полгода тому назад, но сегодня вдруг в нем являлась некая новая черта.
—
Вчера,
не желая волновать Веру, я
не хотел, да и времени
не нашел сообщить тебе о Дронове.
— Знаю. Я так и думала, что скажешь отцу. Я, может быть, для того и просила тебя
не говорить, чтоб испытать: скажешь ли? Но я
вчера сама сказала ему. Ты — опоздал.
—
Вчера я подумал, что вы
не любите его.
—
Вчера я с ним поссорилась; ссориться —
не значит
не любить.
— В университете учатся немцы, поляки, евреи, а из русских только дети попов. Все остальные россияне
не учатся, а увлекаются поэзией безотчетных поступков. И страдают внезапными припадками испанской гордости. Еще
вчера парня тятенька за волосы драл, а сегодня парень считает небрежный ответ или косой взгляд профессора поводом для дуэли. Конечно, столь задорное поведение можно счесть за необъяснимо быстрый рост личности, но я склонен думать иначе.
— Что ж ты как
вчера? — заговорил брат, опустив глаза и укорачивая подтяжки брюк. — Молчал, молчал… Тебя считали серьезно думающим человеком, а ты вдруг такое, детское.
Не знаешь, как тебя понять. Конечно, выпил, но ведь говорят: «Что у трезвого на уме — у пьяного на языке».
— Однако она
не самолюбива. Мне даже кажется, что она недооценивает себя. Она хорошо чувствует, что жизнь — серьезнейшая штука и
не для милых забав. Иногда кажется, что в ней бродит вражда к себе самой, какою она была
вчера.
—
Вчера, на ярмарке, Лютов читал мужикам стихи Некрасова, он удивительно читает,
не так красиво, как Алина, но — замечательно! Слушали его очень серьезно, но потом лысенький старичок спросил: «А плясать — умеешь? Я, говорит, думал, что вы комедианты из театров». Макаров сказал: «Нет, мы просто — люди». — «Как же это так — просто? Просто людей —
не бывает».
Его несколько тревожила сложность настроения, возбуждаемого девушкой сегодня и
не согласного с тем, что он испытал
вчера.
Вчера — и даже час тому назад — у него
не было сознания зависимости от нее и
не было каких-то неясных надежд. Особенно смущали именно эти надежды. Конечно, Лидия будет его женою, конечно, ее любовь
не может быть похожа на истерические судороги Нехаевой, в этом он был уверен. Но, кроме этого, в нем бродили еще какие-то неопределимые словами ожидания, желания, запросы.
Глаза его уже
не показались Климу такими огромными, как
вчера, нет, это довольно обыкновенные, жидкие и мутные глаза пожилого пьяницы.
—
Не надо о покойниках, — попросил Лютов. И, глядя в окно, сказал: — Я
вчера во сне Одиссея видел, каким он изображен на виньетке к первому изданию «Илиады» Гнедича; распахал Одиссей песок и засевает его солью. У меня, Самгин, отец — солдат, под Севастополем воевал, во французов влюблен, «Илиаду» читает, похваливает: вот как в старину благородно воевали! Да…
— Да, да, — прошептала она. — Но — тише! Он казался мне таким… необыкновенным. Но
вчера, в грязи… И я
не знала, что он — трус. Он ведь трус. Мне его жалко, но… это —
не то. Вдруг —
не то. Мне очень стыдно. Я, конечно, виновата… я знаю!
— Вы — к нам? — спросила она, и в глазах ее Клим подметил насмешливые искорки. — А я — в Сокольники. Хотите со мной? Лида? Но ведь она
вчера уехала домой, разве вы
не знаете?
— Витте приехал.
Вчера идет с инженером Кази и Квинтилиана цитирует: «Легче сделать больше, чем столько». Самодовольный мужик. Привозят рабочих встречать царя. Здешних, должно быть, мало или
не надеются на них. Впрочем, вербуют в Сормове и в Нижнем, у Доброва-Набгольц.
Пели петухи, и лаяла беспокойная собака соседей, рыжая, мохнатая, с мордой лисы, ночами она всегда лаяла как-то вопросительно и вызывающе, — полает и с минуту слушает:
не откликнутся ли ей? Голосишко у нее был заносчивый и едкий, но слабенький. А днем она была почти невидима, лишь изредка, высунув морду из-под ворот, подозрительно разнюхивала воздух, и всегда казалось, что сегодня морда у нее
не та, что была
вчера.
Я
не хочу никаких отношений с тобою, а
вчера мне показалось, что ты этому
не веришь и думаешь, что я снова буду заниматься с тобою гимнастикой, которая называется любовью.
«Вот, Клим, я в городе, который считается самым удивительным и веселым во всем мире. Да, он — удивительный. Красивый, величественный, веселый, — сказано о нем. Но мне тяжело. Когда весело жить —
не делают пакостей. Только здесь понимаешь, до чего гнусно, когда из людей делают игрушки.
Вчера мне показывали «Фоли-Бержер», это так же обязательно видеть, как могилу Наполеона. Это — венец веселья. Множество удивительно одетых и совершенно раздетых женщин, которые играют, которыми играют и…»
—
Не выношу ригористов, чиновников и вообще кубически обтесанных людей. Он
вчера убеждал меня, что Якубовичу-Мельшину, революционеру и каторжанину,
не следовало переводить Бодлера, а он должен был переводить ямбы Поля Луи Курье. Ужас!
—
Вчера, у одного сочинителя, Савва Морозов сообщал о посещении промышленниками Витте. Говорил, что этот пройдоха, очевидно, затевает какую-то подлую и крупную игру. Затем сказал, что возможно, —
не сегодня-завтра, — в городе будет распоряжаться великий князь Владимир и среди интеллигенции, наверное, будут аресты.
Не исключаются, конечно, погромы редакций газет, журналов.
— Да так… посмотреть, — устало ответил Иноков и, позевнув, продолжал: — Вот и сюда приехал
вчера, тоже
не знаю зачем. Все здесь известно мне, никого у меня нет.
Вход в переулок, куда
вчера не пустили Самгина, был загроможден телегой без колес, ящиками, матрацем, газетным киоском и полотнищем ворот. Перед этим сооружением на бочке из-под цемента сидел рыжебородый человек, с папиросой в зубах; между колен у него торчало ружье, и одет он был так, точно собрался на охоту. За баррикадой возились трое людей: один прикреплял проволокой к телеге толстую доску, двое таскали со двора кирпичи. Все это вызвало у Самгина впечатление озорной обывательской забавы.
И, как будто они виделись
вчера, Макаров тотчас заговорил о том, что он
не успел договорить в больнице.
— Ага, — помню, старик-аграрник, да-да! Убили? Гм…
Не церемонятся.
Вчера сестренка попала — поколотили ее. — Гогин говорил торопливо, рассеянно, но вдруг сердито добавил: — И — за дело,
не кокетничай храбростью,
не дури!..
— Нет, подожди! Ты думаешь, я — блаженненькая, вроде уличной дурочки? Думаешь —
не знаю я людей?
Вчера здешний газетчик, такой курносенький, жирный поросенок… Ну, —
не стоит говорить!
«Вероятно, Дуняшин «подозрительный». На филера —
не похож. Да ведь подозрительный
вчера уехал…»
—
Вчера гимназист застрелился, единственный сын богатого купца. Родитель — простачок, русак, мать — немка, а сын, говорят, бомбист. Вот как, — рассказывала она,
не глядя на Клима, усердно ковыряя распятие. Он спросил...
— Левой рукой сильно
не ударишь! А — уж вы как хотите — а ударить следует! Я
не хочу, чтоб мне какой-нибудь сапожник брюхо вспорол. И чтоб дом подожгли —
не желаю! Вон
вчера слободская мастеровщина какого-то будто бы агента охраны укокала и домишко его сожгла. Это
не значит, что я — за черную сотню, самодержавие и вообще за чепуху. Но если вы взялись управлять государством, так управляйте, черт вас возьми! Я имею право требовать покоя…
— Лидию кадеты до того напугали, что она даже лес хотела продать, а
вчера уже советовалась со мной,
не купить ли ей Отрадное Турчаниновых? Скучно даме. Отрадное — хорошая усадьба! У меня — закладная на нее… Старик Турчанинов умер в Ницце, наследник его где-то заблудился… — Вздохнула и, замолчав, поджала губы так, точно собиралась свистнуть. Потом, утверждая какое-то решение, сказала...
Мужики повернулись к Самгину затылками, — он зашел за угол конторы, сел там на скамью и подумал, что мужики тоже нереальны, неуловимы:
вчера показались актерами, а сегодня — совершенно
не похожи на людей, которые способны жечь усадьбы, портить скот. Только солдат, видимо, очень озлоблен. Вообще это — чужие люди, и с ними очень неловко, тяжело. За углом раздался сиплый голос Безбедова...
— Избит, но — ничего опасного нет, кости — целы. Скрывает, кто бил и где, — вероятно, в публичном, у девиц. Двое суток
не говорил — кто он, но
вчера я пригрозил ему заявить полиции, я же обязан! Приходит юноша, избитый почти до потери сознания, ну и… Время, знаете, требует… ясности!
— Ну, одним словом: Локтев был там два раза и первый раз только сконфузился, а во второй — протестовал, что вполне естественно с его стороны. Эти… обнаженны обозлились на него и, когда он шел ночью от меня с девицей Китаевой, — тоже гимназистка, — его избили. Китаева убежала, думая, что он убит, и — тоже глупо! — рассказала мне обо всем этом только
вчера вечером. Н-да. Тут, конечно, испуг и опасение, что ее исключат из гимназии, но… все-таки
не похвально, нет!
—
Вчера был веселый, смешной, как всегда. Я пришла, а там скандалит полиция,
не пускают меня. Алины — нет, Макарова — тоже, а я
не знаю языка. Растолкала всех, пробилась в комнату, а он… лежит, и револьвер на полу. О, черт! Побежала за Иноковым, вдруг — ты. Ну, скорее!..
—
Вчера была в Булонском лесу, смотрела парад кокоток. Конечно,
не все кокотки, но все — похожи. Настоящие «артикль де Пари» и — для радости.
Преступление открыто при таких обстоятельствах: обычно по воскресеньям М. П. Зотова закрывала свой магазин церковной утвари в два часа дня, но
вчера торговцы Большой Торговой улицы были крайне удивлены тем, что в обычное время магазин
не закрыт, хотя ни покупателей, ни хозяйки
не замечалось в нем.
Не впервые Самгин слышал, что в голосах людей звучит чувство страха пред революцией, и еще
вчера он мог бы сказать, что совершенно свободен от этого страха.