Неточные совпадения
Странное, однако, чувство одолело меня, когда решено было, что я еду: тогда только сознание о громадности предприятия заговорило полно и отчетливо. Радужные мечты побледнели надолго; подвиг подавлял воображение, силы ослабевали, нервы падали
по мере того, как наступал
час отъезда. Я начал завидовать участи остающихся, радовался, когда являлось препятствие, и сам раздувал затруднения, искал предлогов остаться. Но судьба,
по большей части мешающая нашим намерениям, тут как будто задала себе задачу помогать.
Напрасно водили меня показывать, как красиво вздуваются паруса с подветренной стороны, как фрегат, лежа боком на воде, режет волны и мчится
по двенадцати узлов в
час.
Чем смотреть на сфинксы и обелиски, мне лучше нравится простоять целый
час на перекрестке и смотреть, как встретятся два англичанина, сначала попробуют оторвать друг у друга руку, потом осведомятся взаимно о здоровье и пожелают один другому всякого благополучия; смотреть их походку или какую-то иноходь, и эту важность до комизма на лице, выражение глубокого уважения к самому себе, некоторого презрения или,
по крайней мере, холодности к другому, но благоговения к толпе, то есть к обществу.
Перед четырехаршинными зеркальными стеклами можно стоять
по целым
часам и вглядываться в эти кучи тканей, драгоценных камней, фарфора, серебра.
С шести
часов Лондон начинает обедать и обедает до 10, до 11, до 12
часов, смотря
по состоянию и образу жизни, потом спит.
Я ахнул: платье, белье, книги,
часы, сапоги, все мои письменные принадлежности, которые я было расположил так аккуратно
по ящикам бюро, — все это в кучке валялось на полу и при каждом толчке металось то направо, то налево.
Несет ли попутным ветром
по десяти узлов в
час — «славно, отлично!» — говорит он.
18-го января, в осьмой день
по выходе из Англии,
часов в 9-ть утра, кто-то постучался ко мне в дверь.
«Не опоздайте же к обеду: в 4
часа!» — кричал мне консул, когда я, в ожидании паланкина, пошел
по улице пешком.
Встанем утром: «Что, идем?» Нет, ползем
по полуторы,
по две версты в
час.
Через
час солнце блистало по-прежнему, освещая до самого горизонта густую и неподвижную площадь океана.
После обеда,
часу в третьем, вызывались музыканты на ют, и мотивы Верди и Беллини разносились
по океану.
А где Витул, где Фаддеев? марш в воду! позвать всех коков (поваров) сюда и перекупать их!» В шестом
часу,
по окончании трудов и сьесты, общество плавателей выходило наверх освежиться, и тут-то широко распахивалась душа для страстных и нежных впечатлений, какими дарили нас невиданные на севере чудеса.
Наконец 10 марта,
часу в шестом вечера, идучи снизу
по трапу, я взглянул вверх и остолбенел: гора так и лезет на нас.
День был удивительно хорош: южное солнце, хотя и осеннее, не щадило красок и лучей; улицы тянулись лениво, домы стояли задумчиво в полуденный
час и казались вызолоченными от жаркого блеска. Мы прошли мимо большой площади, называемой Готтентотскою, усаженной большими елями, наклоненными в противоположную от Столовой горы сторону,
по причине знаменитых ветров, падающих с этой горы на город и залив.
В два
часа явились перед крыльцом две кареты; каждая запряжена была четверкой,
по две в ряд.
Часов в пять пустились дальше. Дорога некоторое время шла все
по той же болотистой долине. Мы хотя и оставили назади, но не потеряли из виду Столовую и Чертову горы. Вправо тянулись пики, идущие от Констанской горы.
Стелленбош славится в колонии своею зеленью, фруктами и здоровым воздухом. От этого сюда стекаются инвалиды и иностранцы, нанимают домы и наслаждаются тенью и прогулками. В неделю два раза ходят сюда из Капштата омнибусы; езды всего
по прямой дороге
часов пять. Окрестности живописны: все холмы и долины. Почва состоит из глины, наносного ила, железняка и гранита.
На ночь нас развели
по разным комнатам. Но как особых комнат было только три, и в каждой
по одной постели, то пришлось
по одной постели на двоих. Но постели таковы, что на них могли бы лечь и четверо. На другой день,
часу в восьмом, Ферстфельд явился за нами в кабриолете, на паре прекрасных лошадей.
Наши еще разговаривали с Беном, когда мы пришли. Зеленый,
по обыкновению, залег спать с восьми
часов и проснулся только поесть винограду за ужином. Мы поужинали и легли. Здесь было немного комнат, и те маленькие. В каждой было
по две постели, каждая для двоих.
Часа в три пустились дальше. Дорога шла теперь
по склону, и лошади бежали веселее. Ущелье все расширялось, открывая горизонт и дальние места.
Наконец, через добрый
час езды от фермы, Вандик вдруг остановил лошадей и спросил кого-то и что-то по-голландски.
Часов в пять, когда жара спала, пошли
по городу, встретили доктора, зятя Лесюера.
На другой день
по возвращении в Капштат мы предприняли прогулку около Львиной горы. Точно такая же дорога, как в Бенсклюфе, идет
по хребту Льва, начинаясь в одной части города и оканчиваясь в другой. Мы взяли две коляски и отправились
часов в одиннадцать утра. День начинался солнечный, безоблачный и жаркий донельзя. Дорога шла
по берегу моря мимо дач и ферм.
Часов в десять вечера жестоко поддало, вал хлынул и разлился
по всем палубам, на которых и без того много скопилось дождевой воды.
Мы неслись верст
по семнадцати, иногда даже
по двадцати в
час, и так избаловались, что, чуть пойдем десять или двенадцать верст, уж ворчим.
Штили держали нас дня два почти на одном месте, наконец 17 мая нашего стиля,
по чуть-чуть засвежевшему ветерку, мимо низменного, потерявшегося в зелени берега добрались мы до Анжерского рейда и бросили якорь. Чрез несколько
часов прибыл туда же испанский транспорт, который вез из Испании отряд войск в Манилу.
Мы
часа два наслаждались волшебным вечером и неохотно, медленно, почти ощупью, пошли к берегу. Был отлив, и шлюпки наши очутились на мели. Мы долго шли
по плотине и, не спуская глаз с чудесного берега, долго плыли
по рейду.
Часа в четыре, покружась еще
по улицам, походив
по эспланаде, полюбовавшись садами около европейских домов, мы вернулись в «London hotel» — и сейчас под веер.
Европеянок можно видеть у них дома или с пяти
часов до семи, когда они катаются
по эспланаде, опрокинувшись на эластические подушки щегольских экипажей в легких, прозрачных, как здешний воздух, тканях и в шляпках, не менее легких, аjour: точно бабочка сидит на голове.
В шесть
часов вечера все народонаселение высыпает на улицу,
по взморью,
по бульвару. Появляются пешие, верховые офицеры, негоцианты, дамы. На лугу, близ дома губернатора, играет музыка. Недалеко оттуда, на горе, в каменном доме, живет генерал, командующий здешним отрядом, и тут же близко помещается в здании, вроде монастыря, итальянский епископ с несколькими монахами.
Как съедете, идете четверть
часа по песку, а там сейчас же надо подниматься в гору и продираться сквозь непроходимый лес.
Попробуйте, увидите, как ловко: пяти минут не просидите, а японцы сидят
по нескольку
часов.
Часов до четырех,
по обыкновению, писал и только собрался лечь, как начали делать поворот на другой галс: стали свистать, командовать; бизань-шкот и грота-брас идут чрез роульсы, привинченные к самой крышке моей каюты, и когда потянут обе эти снасти, точно два экипажа едут
по самому черепу.
«Однако ж
час, — сказал барон, — пора домой; мне завтракать (он жил в отели), вам обедать». Мы пошли не прежней дорогой, а
по каналу и повернули в первую длинную и довольно узкую улицу, которая вела прямо к трактиру. На ней тоже купеческие домы, с высокими заборами и садиками, тоже бежали вприпрыжку носильщики с ношами. Мы пришли еще рано; наши не все собрались: кто пошел
по делам службы, кто фланировать, другие хотели пробраться в китайский лагерь.
Чрез
час по всему дому раздался звук гонга: это повестка готовиться идти в столовую.
По делу можете, и то в указанный
час; а просто побеседовать сами — нельзя.
Жалко было смотреть на бедняков, как они, с обнаженною грудью, плечами и ногами, тряслись, посинелые от холода, ожидая
часа по три на своих лодках, пока баниосы сидели в каюте.
В Японии, напротив, еще до сих пор скоро дела не делаются и не любят даже тех, кто имеет эту слабость. От наших судов до Нагасаки три добрые четверти
часа езды. Японцы часто к нам ездят: ну что бы пригласить нас стать у города, чтоб самим не терять по-пустому время на переезды? Нельзя. Почему? Надо спросить у верховного совета, верховный совет спросит у сиогуна, а тот пошлет к микадо.
После обеда адмирал подал Кавадзи золотые
часы; «к цепочке, которую вам сейчас подарили», — добавил он. Кавадзи был в восторге: он еще и в заседаниях как будто напрашивался на такой подарок и все показывал свои толстые, неуклюжие серебряные
часы, каких у нас не найдешь теперь даже у деревенского дьячка. Тсутсую подарили
часы поменьше, тоже золотые, и два куска шелковой материи. Прочим двум
по куску материи.
«Куда же мы идем?» — вдруг спросил кто-то из нас, и все мы остановились. «Куда эта дорога?» — спросил я одного жителя по-английски. Он показал на ухо, помотал головой и сделал отрицательный знак. «Пойдемте в столицу, — сказал И. В. Фуругельм, — в Чую, или Чуди (Tshudi, Tshue — по-китайски Шоу-ли, главное место, но жители произносят Шули); до нее
час ходьбы
по прекрасной дороге, среди живописных пейзажей». — «Пойдемте».
Часов с шести вечера вдруг заштилело, и мы вместо 11 и 12 узлов тащимся
по 11/2 узла. Здесь мудреные места: то буря, даже ураган, то штиль. Почти все мореплаватели испытывали остановку на этом пути; а кто-то из наших от Баши до Манилы шел девять суток: это каких-нибудь четыреста пятьдесят миль. Нам остается миль триста. Мы думали было послезавтра прийти, а вот…
Мы шли
по 9-ти узлов, обогнали какое-то странное, не то китайское, не то индийское, судно и
часу в десятом бросили якорь на Манильском рейде, верстах в пяти от берега.
«На берег кому угодно! — говорят
часу во втором, — сейчас шлюпка идет». Нас несколько человек село в катер, все в белом, — иначе под этим солнцем показаться нельзя — и поехали, прикрывшись холстинным тентом; но и то жарко: выставишь нечаянно руку, ногу, плечо — жжет. Голубая вода не струится нисколько; суда, мимо которых мы ехали, будто спят: ни малейшего движения на них; на палубе ни души.
По огромному заливу кое-где ползают лодки, как сонные мухи.
— «Чем же это лучше Японии? — с досадой сказал я, — нечего делать, велите мне заложить коляску, — прибавил я, — я проедусь
по городу, кстати куплю сигар…» — «Коляски дать теперь нельзя…» — «Вы шутите, гocподин Демьен?» — «Нимало: здесь ездят с раннего утра до полудня, потом с пяти
часов до десяти и одиннадцати вечера; иначе заморишь лошадей».
Мы ходили из лавки в лавку, купили несколько пачек сигар — оказались дрянные. Спрашивали,
по поручению одного из товарищей, оставшихся на фрегате, нюхательного табаку — нам сказали, что во всей Маниле нельзя найти ни одного фунта. Нас все потчевали европейскими изделиями: сукнами, шелковыми и другими материями,
часами, цепочками; особенно француз в мебельном магазине так приставал, чтоб купили у него цепочку, как будто от этого зависело все его благополучие.
Возвращаясь в город, мы, между деревень, наткнулись на казармы и на плац. Большие желтые здания, в которых поместится до тысячи человек, шли
по обеим сторонам дороги. Полковник сидел в креслах на открытом воздухе, на большой, расчищенной луговине, у гауптвахты; молодые офицеры учили солдат. Ученье делают здесь с десяти
часов до двенадцати утра и с пяти до восьми вечера.
Потом вы можете завтракать раза три, потому что иные завтракают,
по положению, в десять
часов, а другие в это время еще гуляют и завтракают позже, и все это за полтора доллара.
Мне несколько неловко было ехать на фабрику банкира: я не был у него самого даже с визитом, несмотря на его желание видеть всех нас как можно чаще у себя; а не был потому, что за визитом неминуемо следуют приглашения к обеду, за который садятся в пять
часов, именно тогда, когда настает в Маниле лучшая пора глотать не мясо, не дичь, а здешний воздух, когда надо ехать в поля, на взморье, гулять
по цветущим зеленым окрестностям — словом, жить.
Мальчикам платят
по полуреалу в день (около семи коп. сер.), а работать надо от шести
часов утра до шести вечера; взрослым
по реалу; когда понадобится, так за особую плату работают и ночью.