Неточные совпадения
Федор Павлович ложился
по ночам очень поздно,
часа в три, в четыре утра, а до тех пор все, бывало, ходит
по комнате или сидит в креслах и думает.
Ты мне вот что скажи, ослица: пусть ты пред мучителями прав, но ведь ты сам-то в себе все же отрекся от веры своей и сам же говоришь, что в тот же
час был анафема проклят, а коли раз уж анафема, так тебя за эту анафему
по головке в аду не погладят.
От города до монастыря было не более версты с небольшим. Алеша спешно пошел
по пустынной в этот
час дороге. Почти уже стала ночь, в тридцати шагах трудно уже было различать предметы. На половине дороги приходился перекресток. На перекрестке, под уединенною ракитой, завиделась какая-то фигура. Только что Алеша вступил на перекресток, как фигура сорвалась с места, бросилась на него и неистовым голосом прокричала...
Во святый же великий пяток ничесо же ясти, такожде и великую субботу поститися нам до третиего
часа и тогда вкусити мало хлеба с водой и
по единой чаше вина испити.
Приезжал ко мне доктор Герценштубе,
по доброте своего сердца, осматривал их обеих целый
час: «Не понимаю, говорит, ничего», а, однако же, минеральная вода, которая в аптеке здешней есть (прописал он ее), несомненную пользу ей принесет, да ванны ножные из лекарств тоже ей прописал.
Впрочем, встал он с постели не более как за четверть
часа до прихода Алеши; гости уже собрались в его келью раньше и ждали, пока он проснется,
по твердому заверению отца Паисия, что «учитель встанет несомненно, чтоб еще раз побеседовать с милыми сердцу его, как сам изрек и как сам пообещал еще утром».
Не забудьте тоже притчи Господни, преимущественно
по Евангелию от Луки (так я делал), а потом из Деяний апостольских обращение Савла (это непременно, непременно!), а наконец, и из Четьи-Миней хотя бы житие Алексея человека Божия и великой из великих радостной страдалицы, боговидицы и христоносицы матери Марии Египтяныни — и пронзишь ему сердце его сими простыми сказаниями, и всего-то лишь
час в неделю, невзирая на малое свое содержание, один часок.
Но еще не минуло и трех
часов пополудни, как совершилось нечто, о чем упомянул я еще в конце прошлой книги, нечто, до того никем у нас не ожиданное и до того вразрез всеобщему упованию, что, повторяю, подробная и суетная повесть о сем происшествии даже до сих пор с чрезвычайною живостию вспоминается в нашем городе и
по всей нашей окрестности.
Он же в эти два дня буквально метался во все стороны, «борясь с своею судьбой и спасая себя», как он потом выразился, и даже на несколько
часов слетал
по одному горячему делу вон из города, несмотря на то, что страшно было ему уезжать, оставляя Грушеньку хоть на минутку без глаза над нею.
По-видимому, он спал
часа два или больше.
Тут, конечно, прямо представляется, что в решении молодого человека идти ночью, почти в одиннадцать
часов, в дом к совершенно незнакомой ему светской барыне, поднять ее, может быть, с постели, с тем чтобы задать ей удивительный
по своей обстановке вопрос, заключалось, может быть, гораздо еще больше шансов произвести скандал, чем идти к Федору Павловичу.
— Сегодня, в пять
часов пополудни, господин Карамазов занял у меня, по-товарищески, десять рублей, и я положительно знаю, что у него денег не было, а сегодня же в девять
часов он вошел ко мне, неся в руках на виду пачку сторублевых бумажек, примерно в две или даже в три тысячи рублей.
— Успокойтесь, Дмитрий Федорович, — напомнил следователь, как бы, видимо, желая победить исступленного своим спокойствием. — Прежде чем будем продолжать допрос, я бы желал, если вы только согласитесь ответить, слышать от вас подтверждение того факта, что, кажется, вы не любили покойного Федора Павловича, были с ним в какой-то постоянной ссоре… Здесь,
по крайней мере, четверть
часа назад, вы, кажется, изволили произнести, что даже хотели убить его: «Не убил, — воскликнули вы, — но хотел убить!»
— Позвольте же повторить вопрос в таком случае, — как-то подползая, продолжал Николай Парфенович. — Откуда же вы могли разом достать такую сумму, когда,
по собственному признанию вашему, еще в пять
часов того дня…
С другой стороны — непонятное, упорное и почти ожесточенное умолчание ваше насчет происхождения денег, вдруг появившихся в ваших руках, тогда как еще за три
часа до этой суммы вы,
по собственному показанию, заложили пистолеты ваши, чтобы получить только десять рублей!
— Как же ваши, — пролепетал Николай Парфенович, — тогда как еще в пять
часов дня,
по собственному признанию вашему…
Мать этим не смущалась и только дивилась иногда, как это мальчик, вместо того чтоб идти играть, простаивает у шкапа
по целым
часам над какою-нибудь книжкой.
Но пробило уже одиннадцать
часов, а ему непременно надо было идти со двора «
по одному весьма важному делу», а между тем он во всем доме оставался один и решительно как хранитель его, потому что так случилось, что все его старшие обитатели,
по некоторому экстренному и оригинальному обстоятельству, отлучились со двора.
Прежде даже заходил к нему в монастырь и толковал с ним и с иеромонахами
по целым
часам.
— Алексей Федорович, — проговорил он с холодною усмешкой, — я пророков и эпилептиков не терплю; посланников Божиих особенно, вы это слишком знаете. С сей минуты я с вами разрываю и, кажется, навсегда. Прошу сей же
час, на этом же перекрестке, меня оставить. Да вам и в квартиру
по этому проулку дорога. Особенно поберегитесь заходить ко мне сегодня! Слышите?
— В погреб надлежало и без того идти-с, в день
по нескольку даже раз-с, — не спеша протянул Смердяков. — Так точно год тому назад я с чердака полетел-с. Беспременно так, что падучую нельзя предсказать вперед днем и
часом, но предчувствие всегда можно иметь.
— Да, и ходил
по комнате,
час назад… Почему так свечки сгорели? Который
час?
«Измученный, осмеянный, голодный, продавший
часы на это путешествие (имея, однако, на себе полторы тысячи рублей — и будто, о, будто!), мучаясь ревностью
по оставленному в городе предмету любви, подозревая, что она без него уйдет к Федору Павловичу, он возвращается наконец в город.
И вот он-то и уезжает, а Смердяков тотчас же, почти через
час по отъезде молодого барина, упадает в падучей болезни.
Мало того, когда он уверял потом следователя, что отделил полторы тысячи в ладонку (которой никогда не бывало), то, может быть, и выдумал эту ладонку, тут же мгновенно, именно потому, что два
часа пред тем отделил половину денег и спрятал куда-нибудь там в Мокром, на всякий случай, до утра, только чтобы не хранить на себе,
по внезапно представившемуся вдохновению.
Но непременно так и должно ему показаться; промежутки сна,
по два
часа каждый, он проспал и не помнит, а запомнил лишь минуты своего пробуждения, вот ему и кажется, что его будили всю ночь.
Но зазвонил колокольчик. Присяжные совещались ровно
час, ни больше, ни меньше. Глубокое молчание воцарилось, только что уселась снова публика. Помню, как присяжные вступили в залу. Наконец-то! Не привожу вопросов
по пунктам, да я их и забыл. Я помню лишь ответ на первый и главный вопрос председателя, то есть «убил ли с целью грабежа преднамеренно?» (текста не помню). Все замерло. Старшина присяжных, именно тот чиновник, который был всех моложе, громко и ясно, при мертвенной тишине залы, провозгласил...
Она русская, вся до косточки русская, она
по матери родной земле затоскует, и я буду видеть каждый
час, что это она для меня тоскует, для меня такой крест взяла, а чем она виновата?