Неточные совпадения
Они молча шли. Аянов насвистывал, а Райский шел, склоня голову,
думая то о Софье, то о
романе. На перекрестке, где предстояло расходиться, Райский вдруг спросил...
— Ты опять? а я
думал, что ты уж работаешь над
романом, и не мешал тебе.
Он там говорил о себе в третьем лице, набрасывая легкий очерк, сквозь который едва пробивался образ нежной, любящей женщины.
Думая впоследствии о своем
романе, он предполагал выработать этот очерк и включить в
роман, как эпизод.
«Где же тут
роман? — печально
думал он, — нет его! Из всего этого материала может выйти разве пролог к
роману! а самый
роман — впереди, или вовсе не будет его! Какой
роман найду я там, в глуши, в деревне! Идиллию, пожалуй, между курами и петухами, а не
роман у живых людей, с огнем, движением, страстью!»
«Однако какая широкая картина тишины и сна! —
думал он, оглядываясь вокруг, — как могила! Широкая рама для
романа! Только что я вставлю в эту раму?»
«Да, из них выйдет
роман, —
думал он, —
роман, пожалуй, верный, но вялый, мелкий, — у одной с аристократическими, у другой с мещанскими подробностями. Там широкая картина холодной дремоты в мраморных саркофагах, с золотыми, шитыми на бархате, гербами на гробах; здесь — картина теплого летнего сна, на зелени, среди цветов, под чистым небом, но все сна, непробудного сна!»
«Да, долго еще до прогресса! —
думал Райский, слушая раздававшиеся ему вслед детские голоса и проходя в пятый раз по одним и тем же улицам и опять не встречая живой души. — Что за фигуры, что за нравы, какие явления! Все, все годятся в
роман: все эти штрихи, оттенки, обстановка — перлы для кисти! Каков-то Леонтий: изменился или все тот же ученый, но недогадливый младенец? Он — тоже находка для художника!»
«Ужели она часто будет душить меня? —
думал Райский, с ужасом глядя на нее. — Куда спастись от нее? А она не годится и в
роман: слишком карикатурна! Никто не поверит…»
Ему пришла в голову прежняя мысль «писать скуку»: «Ведь жизнь многостороння и многообразна, и если, —
думал он, — и эта широкая и голая, как степь, скука лежит в самой жизни, как лежат в природе безбрежные пески, нагота и скудость пустынь, то и скука может и должна быть предметом мысли, анализа, пера или кисти, как одна из сторон жизни: что ж, пойду, и среди моего
романа вставлю широкую и туманную страницу скуки: этот холод, отвращение и злоба, которые вторглись в меня, будут красками и колоритом… картина будет верна…»
«А тот болван
думает, что я влюблюсь в нее: она даже не знает простых приличий, выросла в девичьей, среди этого народа, неразвитая, подгородная красота! Ее
роман ждет тут где-нибудь в палате…»
— Отчего же ты
думаешь, что он
романа не кончит? — спросил Леонтий Марка.
«Эту главу в
романе надо выпустить… —
подумал он, принимаясь вечером за тетради, чтобы дополнить очерк Ульяны Андреевны… — А зачем: лгать, притворяться, становиться на ходули? Не хочу, оставлю, как есть, смягчу только это свидание… прикрою нимфу и сатира гирляндой…»
Он
думал, что она тоже выкажет смущение, не сумеет укрыть от многих глаз своего сочувствия к этому герою; он уже решил наверное, что лесничий — герой ее
романа и той тайны, которую Вера укрывала.
Я начал уже сам сочинять их
роман:
думал, не застали ли их где-нибудь уединенно гуляющих, или перехватили письмо, в коем сказано: «люблю, мол, тебя» — или раздался преступный поцелуй среди дуэтов Россини и Беллини.
«А отчего у меня до сих пор нет ее портрета кистью? — вдруг спросил он себя, тогда как он, с первой же встречи с Марфенькой, передал полотну ее черты, под влиянием первых впечатлений, и черты эти вышли говорящи, „в портрете есть правда, жизнь, верность во всем… кроме плеча и рук“, —
думал он. А портрета Веры нет; ужели он уедет без него!.. Теперь ничто не мешает, страсти у него нет, она его не убегает… Имея портрет, легче писать и
роман: перед глазами будет она, как живая…
Он остановился над вопросом: во скольких частях? «Один том — это не
роман, а повесть, —
думал он. — В двух или трех: в трех — пожалуй, года три пропишешь! Нет, — довольно — двух!» И он написал: «
Роман в двух частях».
Неточные совпадения
— Я любила его, и он любил меня; но его мать не хотела, и он женился на другой. Он теперь живет недалеко от нас, и я иногда вижу его. Вы не
думали, что у меня тоже был
роман? — сказала она, и в красивом лице ее чуть брезжил тот огонек, который, Кити чувствовала, когда-то освещал ее всю.
Она счастлива, делает счастье другого человека и не забита, как я, а верно так же, как всегда, свежа, умна, открыта ко всему»,
думала Дарья Александровна, и плутовская улыбка морщила ее губы, в особенности потому, что,
думая о
романе Анны, параллельно с ним Дарья Александровна воображала себе свой почти такой же
роман с воображаемым собирательным мужчиной, который был влюблен в нее.
Она попросила Левина и Воркуева пройти в гостиную, а сама осталась поговорить о чем-то с братом. «О разводе, о Вронском, о том, что он делает в клубе, обо мне?»
думал Левин. И его так волновал вопрос о том, что она говорит со Степаном Аркадьичем, что он почти не слушал того, что рассказывал ему Воркуев о достоинствах написанного Анной Аркадьевной
романа для детей.
Кити молча улыбалась. «Но как же она прошла через это? Как бы я желала знать весь ее
роман»,
подумала Кити, вспоминая непоэтическую наружность Алексея Александровича, ее мужа.
«Княжна, mon ange!» — «Pachette!» — «—Алина»! — // «Кто б мог
подумать? Как давно! // Надолго ль? Милая! Кузина! // Садись — как это мудрено! // Ей-богу, сцена из
романа…» — // «А это дочь моя, Татьяна». — // «Ах, Таня! подойди ко мне — // Как будто брежу я во сне… // Кузина, помнишь Грандисона?» // «Как, Грандисон?.. а, Грандисон! // Да, помню, помню. Где же он?» — // «В Москве, живет у Симеона; // Меня в сочельник навестил; // Недавно сына он женил.