Неточные совпадения
Они гордились этим и
прощали брату все, за то только, что он Пахотин.
— Так живопись —
прощай! — сказал Аянов.
— Как
прощай: а портрет Софьи!.. На днях начну. Я забросил академию и не видался ни с кем. Завтра пойду к Кирилову: ты его знаешь?
Я просила
простить и забыть эту глупость и дала слово вперед держать себя прилично.
—
Прости, что потревожила и теперь, — старалась она выговорить, — мне хотелось увидеть тебя. Я всего неделю, как слегла: грудь заболела… — Она вздохнула.
— Тебе скучно здесь, — заговорила она слабо, —
прости, что я призвала тебя… Как мне хорошо теперь, если б ты знал! — в мечтательном забытьи говорила она, закрыв глаза и перебирая рукой его волосы. Потом обняла его, поглядела ему в глаза, стараясь улыбнуться. Он молча и нежно отвечал на ее ласки, глотая навернувшиеся слезы.
—
Прощайте: я пойду домой…
— Да, вскакиваете, чтоб мазнуть вашу вот эту «правду». — Он указал на открытое плечо Софьи. — Нет, вы встаньте ночью, да эту же фигуру начертите раз десять, пока будет верно. Вот вам задача на две недели: я приду и посмотрю. А теперь
прощайте.
—
Прощайте, кузина! — сказал он вяло.
— Дайте, возвратите ее, кузина, — умолял он, —
простите немножко… влюбленного в вас cousin, и
прощайте!
О Волга, пышна, величава,
Прости, но прежде удостой
Склонить свое вниманье к лире
Певца, незнаемого в мире,
Но воспоенного тобой…
Бог накажет иногда, да и
простит, коли человек смирится и опять пойдет по хорошему пути.
— Право, ребята, помяните мое слово, — продолжал первый голос, — у кого грудь ввалилась, волосы из дымчатых сделались красными, глаза ушли в лоб, — тот беспременно умрет…
Прощай, Мотенька: мы тебе гробок сколотим да поленцо в голову положим…
— На ладан дышишь, а задоришься! Поцелуйте его, Матрена Фадеевна, вон он какой красавец: лучше покойника не найдешь!.. И пятна желтые на щеках:
прощай, Мотя…
— И я ему тоже говорила! — заметила Татьяна Марковна, — да нынче бабушек не слушают. Нехорошо, Борис Павлович, ты бы съездил хоть к Нилу Андреичу: уважил бы старика. А то он не
простит. Я велю вычистить и вымыть коляску…
— Ты вся — солнечный луч! — сказал он, — и пусть будет проклят, кто захочет бросить нечистое зерно в твою душу!
Прощай! Никогда не подходи близко ко мне, а если я подойду — уйди!
— Пора домой, — сказал Райский. —
Прощай, Леонтий!
— А! испугались полиции: что сделает губернатор, что скажет Нил Андреич, как примет это общество, дамы? — смеялся Марк. — Ну,
прощайте, я есть хочу и один сделаю приступ…
—
Прощайте, неудачник! — сказал Марк.
—
Прощайте, русский… Карл Мор! — насмешливо отвечал Райский и задумался.
— Mille pardons, mademoiselle, de vous avoir derangее, [Тысяча извинений, сударыня, за беспокойство (фр.).] — говорил он, силясь надеть перчатки, но большие, влажные от жару руки не шли в них. — Sacrebleu! çа n’entre pas — oh, mille pardons, mademoiselle… [Проклятье! не надеваются — о,
простите, сударыня… (фр.)]
— Татьяна Марковна! высокая и сановитая владычица сих мест!
Прости дерзновенному, ищущему предстать пред твои очи и облобызать прах твоих ног! Приими под гостеприимный кров твой странника, притекша издалеча вкусить от твоея трапезы и укрыться от зноя полдневного! Дома ли Богом хранимая хозяйка сей обители!.. Да тут никого нет!
— Матушка, матушка! — завопил Опенкин, опускаясь на колени и хватая ее за ноги, — дай ножку, благодетельница,
прости…
— Яков, вели Кузьме проводить домой Акима Акимыча! — приказывала бабушка. — И проводи его сам, чтоб он не ушибся! Ну,
прощай, Бог с тобой: не кричи, ступай, девочек разбудишь!
—
Прощайте, мне некогда. С книгами не приставай, сожгу, — сказал Райский. — Ну, мудрец, по рожам узнающий влюбленных, —
прощайте! Не знаю, встретимся ли опять…
— Ничего, ничего —
простите… — торопливо заговорила Полина Карповна, — vos moments sont precieux: [каждая ваша минута драгоценна (фр.).] я готова.
— Я сейчас к губернатору еду, — сказал Райский, — он присылал.
Прощайте!
—
Прощайте, — сказал он, махнув шляпой, — до свидания! Я завтра…
— Взяли бы вы макинтош мой… — предлагал Иван Иванович. — Боже сохрани, простудитесь: век себе не
прощу, что взялся везти вас…
— Ну, Бог вас
простит! — смеясь, сказала бабушка. — Вам — ничего, я знаю. Вон вас каким Господь создал — да Вера-то: как на нее нет страха! Ты что у меня за богатырь такой!
— Словом, молодец-мужчина! Ну, что же, поздравляю, Вера, — и затем
прощай!
—
Прощайте, бабушка, покойной ночи! — сказала она.
—
Простит, Марфа Васильевна! обоих
простит. Она любит меня…
— Мы не дети, чтоб увлекаться и
прощать. Грех сделан…
— Все грешны:
простите — сегодня в ночь я буду в Колчине, а к обеду завтра здесь — и с согласием.
Простите… дайте руку!
— Боже мой! Что еще скажет бабушка! Ступайте прочь, прочь — и помните, что если maman ваша будет вас бранить, а меня бабушка не
простит, вы и глаз не кажите — я умру со стыда, а вы на всю жизнь останетесь нечестны!
— Еще что Татьяна Марковна скажет! — говорила раздражительно, как будто с досадой уступая, Марья Егоровна, когда уже лошади были поданы, чтобы ехать в город. — Если она не согласится, я тебе никогда не
прощу этого срама! Слышишь?
— Если б я предвидела, — сказала она глубоко обиженным голосом, — что он впутает меня в неприятное дело, я бы отвечала вчера ему иначе. Но он так уверил меня, да и я сама до этой минуты была уверена в вашем добром расположении к нему и ко мне! Извините, Татьяна Марковна, и поспешите освободить из заключения Марфу Васильевну… Виноват во всем мой: он и должен быть наказан… А теперь
прощайте, и опять прошу извинить меня… Прикажите человеку подавать коляску!..
— И я не спала. Моя-то смиренница ночью приползла ко мне, вся дрожит, лепечет: «Что я наделала, бабушка,
простите,
простите, беда вышла!» Я испугалась, не знала, что и подумать… Насилу она могла пересказать: раз пять принималась, пока кончила.
— Бог тебя
простит, добрый, милый внучек! Так, так: ты прав, с тобой, а не с другим, Марфенька только и могла слушать соловья…
—
Прощай, Леонтий, — сказал Райский. — Напрасно ты пускаешь этого Шарля!
— Может быть — и он.
Прощайте, брат, вы кстати напомнили. Мне надо писать…
— Ну,
прощайте, я пойду, — сказал Марк. — А что Козлов делает? Отчего не взяли его с собой проветрить? Ведь и при нем можно… купаться — он не увидит. Вон бы тут под деревом из Гомера декламировал! — заключил он и, поглядевши дерзко на Ульяну Андреевну и на m-r Шарля, ушел.
—
Простите — я груб! — извинялся он, целуя у ней руку. — Но вы сдерживаете чувство, медлите чего-то, допытываетесь, вместо того чтоб наслаждаться…
—
Прощайте, Вера, вы не любите меня, вы следите за мной, как шпион, ловите слова, делаете выводы… И вот, всякий раз, как мы наедине, вы — или спорите, или пытаете меня, — а на пункте счастья мы все там же, где были… Любите Райского: вот вам задача! Из него, как из куклы, будете делать что хотите, наряжать во все бабушкины отрепья или делать из него каждый день нового героя романа, и этому конца не будет. А мне некогда, у меня есть дела…
— А вы — не животное? дух, ангел — бессмертное создание?
Прощайте, Вера, мы ошиблись: мне надо не ученицу, а товарища…
— Все
прощу, брат, говорите! — кротко отвечала она.
— Не могу, не могу! — шептал он с непреодолимым отвращением. — Спрошу у ней самой — посмотрю, как и что скажет она — и если солжет,
прощай, Вера, а с ней и всякая вера в женщин!