Память Вавилона

Кристель Дабо, 2015

Офелия вернулась на Аниму, родной ковчег, и уже два с половиной года живет будто в зимней спячке: она участвует в Празднике Часов, бывает в здании Старых Архивов, отбивается от бесконечных советов родни… Но мысли ее далеко отсюда – не проходит и минуты, чтобы она не думала об исчезновении Торна. Однажды, в разгар ярмарки, героиня встречает непоседливого Арчибальда – тот научился использовать Розу Ветров, чтобы перемещаться с ковчега на ковчег. Вот он – шанс Офелии отыскать пропавшего мужа! В новой книге Кристель Дабо мир, с которым читатели познакомились в первых двух томах, становится еще более объемным и многогранным. Герои больше не замкнуты между Анимой и Полюсом – перед ними открыты дороги в любой из двадцати ковчегов. И лишь к двадцать первому, Аркантерре, путь никому не известен. Но прежде, чем разгадать эту загадку и отправиться в самые темные уголки Вселенной, Офелии предстоит побывать на Вавилоне. Туда, именно туда манят ее внутреннее чутье – и любовь. Третья часть тетралогии «Сквозь зеркала» выводит мастерство французской писательницы на новый уровень: и герои, и устройство придуманного ею мира усложняются, а сюжет поначалу степенно, а затем все стремительнее развивается, подобно туго сжатой пружине. Офелия обретает новое волшебное свойство: к прохождению сквозь зеркала и чтению предметов добавляется безошибочное распознавание враждебных намерений и отпугивание агрессоров. Серия «Сквозь зеркала» Кристeль Дабo (родилась в 1980 году) – это целая альтернативная реальность, изысканная и богатая деталями, отсылающими то к японской анимации, то к классике французской литературы. Российский перевод книг (переводчики: Ирина Волевич, Юлия Рац и Елена Морозова) выходит одновременно с переводами в других странах: в 2018 году к этой удивительной вселенной приобщаются читатели в Италии, Венгрии, США, а мировой тираж давно перевалил за 500 тысяч экземпляров.

Праздник

Часы надвигались на Офелию с угрожающей скоростью — огромные напольные часы на колесиках, с маятником, который громогласно отбивал секунды. Девушке редко доводилось встречать такие внушительные часы, но сейчас они упорно рвались именно к ней.

— Вы уж простите их, дорогая кузина! — воскликнула молоденькая хозяйка этой громадины, изо всех сил натягивая поводок. — Дома они ведут себя гораздо приличнее. Просто мама нечасто с ними гуляет, вот им и хочется общения. Можно мне одну вафлю?

Офелия опасливо покосилась на часы: их колесики нетерпеливо поскрипывали, силясь продвинуться вперед по плиточному полу.

— Полить кленовым сиропом? — спросила она, выкладывая вафлю на поднос.

— Нет-нет, спасибо, кузина. Веселых часов!

— Веселых часов! — довольно уныло ответила Офелия, глядя вслед громоздким часам и их владелице, замешавшимся в толпе. Девушку поставили за прилавок вафельного киоска, в самой гуще Ярмарки ремесел, устроенной по случаю Праздника часов. Мимо киоска непрерывно дефилировали самые разнообразные часы: напольные, стенные с кукушкой, будильники и все прочие. Их неумолчное тиканье и возгласы «Веселых часов!» отдавались гулким эхом в павильоне с широкими окнами. Казалось, часовые стрелки вращаются с одной-единственной целью: напомнить Офелии то, что она отчаянно не хотела вспоминать.

— Два года семь месяцев!

Офелия взглянула на тетушку Розелину, которая бросила эти слова одновременно с дымящимися вафлями на блюдо. Тикающие часы вызывали у старушки такие же черные мысли, как у ее племянницы.

— Думаешь, мадам соблаговолит когда-нибудь ответить на наши письма? — прошипела тетушка Розелина, орудуя лопаткой для вафель. — И не мечтай: у мадам наверняка есть занятия поинтереснее.

— Вы к ней несправедливы, — возразила Офелия. — Я уверена, что Беренильда пыталась с нами связаться.

Тетушка Розелина отложила лопатку и вытерла руки кухонным передником.

— Конечно, я несправедлива. После всей этой катавасии на Полюсе я ничуть не удивилась бы, узнав, что Настоятельницы перехватывают нашу корреспонденцию. Впрочем, мне не следует сетовать на судьбу в твоем присутствии. Последние два года семь месяцев молчания были для тебя еще тягостней, чем для меня.

Офелии очень не хотелось затрагивать эту тему. От одной только мысли о Полюсе ей начинало казаться, будто она проглотила пару часовых стрелок. И она поспешила обслужить очередного клиента — ювелира, обвешанного самыми красивыми своими часами.

— Ну и ну! — воскликнул тот, когда все они начали взволнованно щелкать крышками. — А где же ваши прекрасные манеры, милые мои?! Уж не хотите ли вы, чтобы я вернул вас в мастерскую?

— Не браните их, — попросила Офелия, — они нервничают из-за меня. Кленовый сироп?

— Нет-нет, благодарю, просто вафлю. Веселых часов!

Офелия поглядела вслед ювелиру и поставила на прилавок бутылку с сиропом, которую чуть не опрокинула на его часы.

— Зря Настоятельницы доверили мне праздничный киоск. Я еле-еле справляюсь с раздачей вафель, которые даже испечь не способна. И вдобавок уже полдюжины уронила на пол.

Патологическая неловкость Офелии давно стала общеизвестной. Никто из посетителей ярмарки не рискнул попросить ее полить вафли кленовым сиропом, оберегая свои драгоценные изделия.

— Как ни грустно, но в этом я, честно говоря, согласна с Настоятельницами. Ты ужасно выглядишь, и, мне думается, тебе как раз очень полезно чем-то занять руки.

И тетушка Розелина строго взглянула на племянницу, на ее осунувшееся лицо, тусклые очки и такую свалявшуюся косу, что ее не брал никакой гребень.

— Со мной все в порядке.

— Нет, не в порядке. Ты сидишь в четырех стенах, ешь как попало, спишь неизвестно когда. И даже в свой музей ни разу не заглянула, — горестно добавила тетушка Розелина, словно это было самое печальное из всего вышеперечисленного.

— Да нет, заглянула, — пробормотала Офелия.

И в самом деле: едва прилетев с Полюса и выйдя из дирижабля, девушка бросилась в музей; она даже не заехала домой, чтобы оставить чемодан. Ей не терпелось увидеть перемены своими глазами, и она их увидела: пустые витрины, лишенные коллекций оружия; пустую ротонду, откуда убрали военные самолеты; голые стены и ниши, некогда украшенные парадными штандартами и гербами. Офелия вышла из музея совершенно убитая, решив, что больше ноги ее там не будет.

— Это уже не музей, — пробормотала она сквозь зубы. — Рассказывать о прошлом, утаивая факты о войне, значит искажать историю.

— Но ведь ты еще и чтица! — упрекнула ее тетушка Розелина. — Ты же не собираешься сидеть сложа руки до тех пор, пока… пока… Короче, ты должна смотреть в будущее.

Офелия удержалась от возражений, хотя и могла признаться тетке, что ей совсем не интересно «смотреть в будущее» и что за последние месяцы она вовсе не сидела сложа руки, а вела расследование, не покидая постели и внимательно изучая географические карты. Она собиралась «смотреть» совсем в другую сторону, хотя знала, что это нереально, пока за ней бдительно следят Настоятельницы.

И пока за ней следит Бог.

— Ну зачем ты пришла на ярмарку с этими часами?! — внезапно воскликнула тетушка Розелина. — Смотри, они взбудоражили все остальные, какие здесь собрались.

И в самом деле, киоск с вафлями буквально осаждали часы самых разнообразных калибров. Офелия инстинктивно ощупала карман и махнула рукой, отгоняя их от прилавка.

— Анима есть Анима: здесь невозможно носить при себе разлаженные часы — остальные тут же начинают возмущаться.

— Ты должна показать их часовщику.

— Да я уже показывала. Они вовсе не сломаны, просто очень расстроены… Веселых часов, крестный!

Из толпы выбрался ее двоюродный дед в своем старом зимнем пальто; его пышные усы обвисли от талого снега.

— Ну да, ну да, веселых часов, тик-так и компания, — буркнул он, по-хозяйски пройдя за прилавок и выбрав себе горячую вафлю. — Все эти ярмарки просто курам на смех! Праздник серебряной посуды, Праздник музыкальных инструментов, Праздник сапог и Праздник шляп… Что ни год — в календаре новая красная дата! Скоро, наверно, учредят Праздник ночных горшков. В мое время с вещами так не носились… А мы потом еще удивляемся, что они своевольничают. Спрячь это, — внезапно шепнул он, сунув Офелии конверт.

— Вы нашли еще одну?

Офелия сунула конверт в карман передника, и ее сердце забилось в бешеном ритме, перегоняя секундные стрелки всех часов на ярмарке.

— Да, и притом не из худших, девочка. Найти-то я нашел, а вот скрыть это от Настоятельниц — совсем другое дело. Теперь они косятся на меня почти так же, как на тебя. И вообще, будь начеку, — проворчал старик, отряхивая снег с усов. — Я видел тут поблизости Докладчицу с ее чертовой птицей на макушке.

Тетушка Розелина, слушавшая их разговор, сурово поджала губы. Она, разумеется, была в курсе этих тайных махинаций и не одобряла их, боясь, что Офелия снова попадет в беду, однако частенько становилась ее сообщницей.

— У меня кончается тесто для вафель, — сухо сказала она. — Ну-ка сходи за ним, сделай милость.

Офелия не заставила себя просить и побежала в продуктовую кладовую. Там стоял лютый холод, но зато не было чужих глаз. Девушка успокоила шарф, нетерпеливо извивавшийся на вешалке, еще раз убедилась, что в помещении никого нет, и открыла конверт, принесенный крестным.

В нем лежала почтовая открытка.

Надпись гласила: «XXII Межсемейная выставка на Вавилоне»; судя по дате на почтовом штемпеле, открытку послали более шестидесяти лет назад. Вероятно, двоюродный дед, работавший архивариусом, использовал свои связи с коллегами, чтобы раздобыть такую древность. Прежде всего Офелию заинтересовала лицевая сторона — черно-белая, кое-где подцвеченная фотография: на ней виднелись киоски и стенды с экзотическими товарами, расположенные в галереях какого-то огромного павильона. Все это напоминало ярмарку Анимы, только в сто раз больше. Девушка поднесла открытку поближе к свету, чтобы как следует разглядеть. И наконец обнаружила то, что искала: у входа в гигантскую башню высилась почти неразличимая в уличном тумане безглавая статуя.

Впервые за долгое время очки Офелии порозовели от радостного волнения. Открытка крестного подтверждала все ее гипотезы.

— Офелия! — раздался голос тетушки Розелины. — Тебя зовет мать!

Услышав это, девушка поспешно сунула открытку в карман. Охватившее ее возбуждение мгновенно схлынуло, уступив место чувству опустошенности. Ожидание, бесконечное ожидание… оно разъедало ее тело и душу. Каждый новый день, каждая новая неделя, каждый новый месяц усугубляли эту страшную пустоту. Временами Офелия со страхом спрашивала себя, не сгинет ли она в ней целиком — окончательно и бесповоротно.

Вынув часы, она бережно подняла крышку, стараясь не повредить ее: бедный механизм уже и без того достаточно настрадался. Девушка нашла часы в вещах Торна как раз перед своей принудительной отправкой на Аниму, и с тех пор они не желали показывать время. Или, вернее, показывали слишком много времени разом. Все три стрелки беспорядочно, без всякой видимой логики, вращались то в одну сторону, то в другую: четыре часа двадцать две минуты, семь тридцать восемь, час пятнадцать… и притом совершенно неслышно, никакого тиканья.

Два года семь месяцев молчания.

После бегства Торна Офелия не получила от него ни одной весточки — ни письма, ни телеграммы. Тщетно она убеждала себя, что он просто не может рисковать, боясь разоблачения, ведь его разыскивает полиция, а может, и сам Бог, — эта безнадежная пустота сжигала ее изнутри.

— Офелия!

— Иду.

Она взяла горшок с тестом для вафель и вышла из кладовой. Перед киоском стояла ее мать в пышном красном платье.

— Ну надо же, моя дочь наконец-то соизволила вылезти из постели! Давно пора: еще немного, и ты превратилась бы в прикроватную тумбочку. Веселых часов, дорогая! Ну-ка угости этих малышей!

И мать указала на длинную вереницу сопровождавших ее детей. Среди них Офелия увидела своего брата, сестер, племянников, двоюродных племянников и стенные часы из гостиной. С ее точки зрения, детишки не очень-то походили на малышей: даже Гектор, младший, за последние месяцы вытянулся так, что догнал старшую сестру. Глядя на них — рослых, ярко-рыжих, осыпанных веснушками, — девушка иногда спрашивала себя, впрямь ли она принадлежит к этой семье.

— Я обсудила твое положение с Агатой, — объявила мать Офелии, перегнувшись через прилавок. — Твоя сестра солидарна со мной: ты должна серьезно подумать над своей дальнейшей жизнью. Она посоветовалась с Шарлем, и они оба решили, что тебе нужно пойти работать к ним на фабрику. Посмотри, на кого ты похожа, дочь моя! Ты не должна обрекать себя на такое жалкое существование. Ведь ты еще молода! И ничто не привязывает тебя к… ну, ты сама знаешь… к нему.

Это последнее слово мать Офелии произнесла почти беззвучно. Никто из домашних теперь не говорил о Торне вслух, словно речь шла о чем-то постыдном. Да и о Полюсе тоже никто не упоминал. Случались дни, когда сама Офелия спрашивала себя: уж не померещилось ли ей все пережитое там, была ли она на самом деле лакеем, вице-рассказчицей и главной чтицей ковчега?

— Поблагодарите Агату и Шарля, мама, но я отказываюсь. Мне как-то трудно представить себя работницей на фабрике кружев.

— Я могу взять ее к себе в Архивы, — буркнул в усы двоюродный дед.

Мать Офелии презрительно поморщилась.

— Вы отрицательно влияете на нее, дядюшка. Прошлое, всегда прошлое, одно только прошлое! А моя дочь должна думать о будущем.

— Ну еще бы! — иронически бросил старик. — Ты хочешь, чтобы она стала такой же благонамеренной, как слюнявые романчики в вашей библиотеке, так, что ли? А еще лучше — загнать эту девчушку в какую-нибудь богом забытую дыру…

— Главное, чего я хочу, — это чтобы Настоятельницы и Артемида сменили гнев на милость и простили ее!

Офелия пришла в такое раздражение, что по ошибке протянула вафлю настенным часам.

Девушка долго убеждала всех и каждого, что Настоятельницы недостойны доверия, — ее не слушали. Она могла бы предостеречь людей еще и от многих других опасностей! А главное — от доверия Богу. Но этим она ни с кем не делилась: ни с родителями, осаждавшими ее вопросами, ни с тетушкой Розелиной, обеспокоенной ее молчанием, ни со старым крестным, который помогал ей в розысках. Вся семья знала только одно: в камере Торна (некоторые даже думали, что там содержался не он, а сама Офелия) произошло нечто важное. Однако никто не добился от нее ни единого слова о случившемся. Да и как об этом рассказывать, зная, на что способен Бог?!

Матушка Хильдегард покончила жизнь самоубийством — из-за Него.

Барон Мельхиор стал убийцей — ради Него.

Торн едва не погиб — по Его вине.

Даже сам факт существования Бога грозил опасностью тем, кто о Нем узнал. И Офелия поклялась себе как можно дольше хранить все в тайне.

— Я понимаю, что вы волнуетесь за меня, — объявила она наконец, — но речь идет о моей жизни. Я никому не обязана отчетом, даже Артемиде, и мне в высшей степени безразлично, что обо мне думают Настоятельницы.

— Ну и на здоровье, дорогая моя малютка!

Офелия съежилась, увидев даму средних лет, незаметно подошедшую к киоску. При ней не было никаких часов, ни карманных, ни настенных, зато ее голову украшала немыслимая шляпа с флюгером в виде журавля, который вращался с бешеной скоростью. Очки в золотой оправе увеличивали ее и без того выпученные глаза, подмечавшие все действия окружающих вообще и Офелии в частности.

Если Настоятельницы служили Богу, то Докладчица служила Настоятельницам как шпионка.

— У тебя весьма свободомыслящая дочь, милая Софи, — проворковала она, улыбаясь матери Офелии. — Она не желает вернуться на работу в музей? Что ж, давайте уважать ее выбор. Она не желает работать на кружевной фабрике? Не станем ее принуждать. Позволим ей самой выбрать свою судьбу… Может, ей лучше уйти в свободный полет?

Взгляд Докладчицы и клюв ее журавля дружно нацелились на Офелию. Девушке пришлось сделать над собой усилие, чтобы не сунуть руку в карман — проверить, не торчит ли из него краешек открытки крестного.

— Вы намекаете, что мне лучше покинуть Аниму? — недоверчиво спросила она.

— О, мы ни на что не намекаем! — торопливо возразила Докладчица, не дав заговорить матери Офелии, которая уже открыла рот для возражений. — Ты теперь взрослая и вольна сама принимать решения.

Офелия прекрасно знала, что с той минуты, как она сядет в дирижабль, за ней будут следить не спуская глаз. Да, она хотела найти Торна, но так, чтобы не привести к нему за собой Бога. И теперь она более чем когда-либо жалела, что не может покинуть Аниму через зеркало: к сожалению, это ее свойство имело свои границы.

— Благодарю вас, — сказала она, кончив раздачу вафель детям. — Я полагаю, что мне лучше всего остаться у себя в комнате. Веселых часов, мадам!

Улыбка Докладчицы превратилась в обиженную гримасу.

— Наши дражайшие Матери оказали тебе великую честь — великую, ты понимаешь? — озаботившись судьбой твоей скромной особы. Так что перестань скрывать свои мысли и доверься им. Они могут оказать тебе помощь, притом гораздо бόльшую, чем ты думаешь.

— Веселых часов! — сухо повторила Офелия.

Внезапно Докладчица отшатнулась, словно ее ударило током, взглянула на Офелию — сперва с изумлением, потом с испугом — и поспешила отойти. Она присоединилась к процессии людей и часов, возглавляемой несколькими старыми дамами. Настоятельницы. Они сокрушенно покивали, выслушав Докладчицу, и устремили на Офелию ледяные взгляды.

— Что ты наделала?! — воскликнула мать. — Ты воспользовалась своим новым свойством! И против кого — против самой Докладчицы!

— Я не нарочно. Если бы Настоятельницы не вынудили меня вернуться на Аниму, Беренильда научила бы меня сдерживать когти, — пробормотала Офелия, раздраженно водя тряпкой по прилавку. Она никак не могла привыкнуть к своему новому свойству. Разумеется, девушка не причиняла людям боль сознательно, не отрезàла носы или пальцы, но стоило ей почувствовать чье-то враждебное отношение, как в ней просыпалось нечто, наводящее страх на недругов. И, конечно, это было не лучшим способом улаживать разногласия.

— Ну хватит с меня! — прошипела ее мать. — Мне надоело смотреть, как ты валяешься на кровати или перечишь нашим дражайшим Матерям. Завтра же утром пойдешь на фабрику сестры, и кончено дело!

Созвав детей, она отошла от киоска. Офелия оперлась на прилавок и тяжело вздохнула. Пустота, которую она чувствовала внутри, разверзлась еще шире.

— Пускай твоя мамаша болтает что угодно, — буркнул ее старый крестный, — но ты всегда можешь прийти работать в мой архив.

— Или в мою реставрационную мастерскую, — бодро добавила тетушка Розелина. — Лично я не знаю более благородного занятия, чем избавление бумаги от плесени и жучков.

Офелия молчала. Она не желала работать ни на кружевной фабрике, ни в семейных архивах, ни в реставрационной мастерской. Больше всего на свете ей хотелось сбежать от бдительных Настоятельниц в загадочное место, изображенное на почтовой открытке.

В то место, где сейчас, возможно, находился Торн.

«Первый бельэтаж».

«Мужской туалет».

«Не забудьте свой шарф: вы отбываете».

Офелия выпрямилась так резко, что опрокинула на прилавок бутылку с сиропом. Она жадно оглядела сборище людей и разнокалиберных часов, отыскивая того, кто внушил ей эти три фразы. Но он уже исчез.

— Какая муха тебя укусила? — удивилась тетушка Розелина, увидев, что Офелия торопливо натягивает пальто прямо поверх передника.

— Я должна пойти в туалет.

— Тебе что, плохо?

— Мне еще никогда не было так хорошо, — с сияющей улыбкой ответила Офелия. — Арчибальд пришел за мной!