Неточные совпадения
— Что делать? — повторил он. — Во-первых, снять эту портьеру с окна, и с жизни тоже, и
смотреть на все открытыми
глазами, тогда поймете вы, отчего те старики полиняли и лгут вам, обманывают вас бессовестно из своих позолоченных рамок…
— Нет, она
смотрит что-то невесело,
глаза далеко ушли во впадины: это такая же жертва хорошего тона, рода и приличий… как и вы, бедная, несчастная кузина…
Райский
смотрел, как стоял директор, как говорил, какие злые и холодные у него были
глаза, разбирал, отчего ему стало холодно, когда директор тронул его за ухо, представил себе, как поведут его сечь, как у Севастьянова от испуга вдруг побелеет нос, и он весь будто похудеет немного, как Боровиков задрожит, запрыгает и захихикает от волнения, как добрый Масляников, с плачущим лицом, бросится обнимать его и прощаться с ним, точно с осужденным на казнь.
Позовет ли его опекун
посмотреть, как молотят рожь, или как валяют сукно на фабрике, как белят полотна, — он увертывался и забирался на бельведер
смотреть оттуда в лес или шел на реку, в кусты, в чащу,
смотрел, как возятся насекомые, остро глядел, куда порхнула птичка, какая она, куда села, как почесала носик; поймает ежа и возится с ним; с мальчишками удит рыбу целый день или слушает полоумного старика, который живет в землянке у околицы, как он рассказывает про «Пугача», — жадно слушает подробности жестоких мук, казней и
смотрит прямо ему в рот без зубов и в глубокие впадины потухающих
глаз.
Нарисовав эту головку, он уже не знал предела гордости. Рисунок его выставлен с рисунками старшего класса на публичном экзамене, и учитель мало поправлял, только кое-где слабые места покрыл крупными, крепкими штрихами, точно железной решеткой, да в волосах прибавил три, четыре черные полосы, сделал по точке в каждом
глазу — и
глаза вдруг стали
смотреть точно живые.
Он рисует
глаза кое-как, но заботится лишь о том, чтобы в них повторились учительские точки, чтоб они
смотрели точно живые. А не удастся, он бросит все, уныло облокотится на стол, склонит на локоть голову и оседлает своего любимого коня, фантазию, или конь оседлает его, и мчится он в пространстве, среди своих миров и образов.
Глаза его ничего не видали перед собой, а
смотрели куда-то в другое место, далеко, и там он будто видел что-то особенное, таинственное.
Глаза его становились дики, суровы, а иногда точно плакали.
Васюкова нет, явился кто-то другой. Зрачки у него расширяются,
глаза не мигают больше, а все делаются прозрачнее, светлее, глубже и
смотрят гордо, умно, грудь дышит медленно и тяжело. По лицу бродит нега, счастье, кожа становится нежнее,
глаза синеют и льют лучи: он стал прекрасен.
Он
смотрит, как она неподвижно глядела, как у ней тогда
глаза были прозрачны, глубоки, хороши… «точно у Васюкова», — думал он.
— Ну, ну, ну… — хотела она сказать, спросить и ничего не сказала, не спросила, а только засмеялась и проворно отерла
глаза платком. — Маменькин сынок: весь, весь в нее!
Посмотри, какая она красавица была.
Посмотри, Василиса… Помнишь? Ведь похож!
— Ну, хозяин,
смотри же, замечай и, чуть что неисправно, не давай потачки бабушке. Вот садик-то, что у окошек, я, видишь, недавно разбила, — говорила она, проходя чрез цветник и направляясь к двору. — Верочка с Марфенькой тут у меня всё на
глазах играют, роются в песке. На няньку надеяться нельзя: я и вижу из окошка, что они делают. Вот подрастут, цветов не надо покупать: свои есть.
Но он не слушал, а
смотрел, как писала бабушка счеты, как она глядит на него через очки, какие у нее морщины, родимое пятнышко, и лишь доходил до
глаз и до улыбки, вдруг засмеется и бросится целовать ее.
Бабушка с княгиней пила кофе, Райский
смотрел на комнаты, на портреты, на мебель и на весело глядевшую в комнаты из сада зелень; видел расчищенную дорожку, везде чистоту, чопорность, порядок: слушал, как во всех комнатах попеременно пробили с полдюжины столовых, стенных, бронзовых и малахитовых часов; рассматривал портрет косого князя, в красной ленте, самой княгини, с белой розой в волосах, с румянцем, живыми
глазами, и сравнивал с оригиналом.
Она еще неодушевлена, в
глазах нет жизни, огня. Но вот он посадит в них две магические точки, проведет два каких-то резких штриха, и вдруг голова ожила, заговорила, она
смотрит так открыто, в ней горят мысль, чувство, красота…
Целые миры отверзались перед ним, понеслись видения, открылись волшебные страны. У Райского широко открылись
глаза и уши: он видел только фигуру человека в одном жилете, свеча освещала мокрый лоб,
глаз было не видно. Борис пристально
смотрел на него, как, бывало, на Васюкова.
Там, у царицы пира, свежий, блистающий молодостью лоб и
глаза, каскадом падающая на затылок и шею темная коса, высокая грудь и роскошные плечи. Здесь — эти впадшие, едва мерцающие, как искры,
глаза, сухие, бесцветные волосы, осунувшиеся кости рук… Обе картины подавляли его ужасающими крайностями, между которыми лежала такая бездна, а между тем они стояли так близко друг к другу. В галерее их не поставили бы рядом: в жизни они сходились — и он
смотрел одичалыми
глазами на обе.
Он отошел,
посмотрел и обомлел:
глаза бросили сноп лучей прямо на него, но выражение все было строго.
— Нет, портрет — это слабая, бледная копия; верен только один луч ваших
глаз, ваша улыбка, и то не всегда: вы редко так
смотрите и улыбаетесь, как будто боитесь. Но иногда это мелькнет; однажды мелькнуло, и я поймал, и только намекнул на правду, и уж
смотрите, что вышло. Ах, как вы были хороши тогда!
Он, встав, протянул к ней руки, и
глаза опять с упоением
смотрели на нее.
Райский засмеялся, взял ее за обе руки и прямо
смотрел ей в
глаза. Она покраснела, ворочалась то в одну, то в другую сторону, стараясь не
смотреть на него.
— Да… дала бы и
глаза бы закрыла, только… одним
глазом тихонько бы
посмотрела…
Она мало-помалу подняла
глаза и
смотрела прямее на них обоих, оттого что последнее было правда.
Райский расхохотался, слушая однажды такое рассуждение, и особенно характеристический очерк пьяницы, самого противного и погибшего существа, в
глазах бабушки, до того, что хотя она не заметила ни малейшей наклонности к вину в Райском, но всегда с беспокойством
смотрела, когда он вздумает выпить стакан, а не рюмку вина или рюмку водки.
— И я с вами пойду, — сказал он Райскому и, надевши фуражку, в одно мгновение выскочил из окна, но прежде задул свечку у Леонтья, сказав: — Тебе спать пора: не сиди по ночам.
Смотри, у тебя опять рожа желтая и
глаза ввалились!
Девушка неподвижно и напряженно
смотрела вдаль, как будто провожая кого-то
глазами. Потом лицо ее приняло равнодушное выражение; она бегло окинула взглядом окрестность, потом двор, обернулась — и сильно вздрогнула, увидев его.
Яков с Кузьмой провели утро в слободе, под гостеприимным кровом кабака. Когда они выходили из кабака, то Кузьма принимал чрезвычайно деловое выражение лица, и чем ближе подходил к дому, тем строже и внимательнее
смотрел вокруг, нет ли беспорядка какого-нибудь, не валяется ли что-нибудь лишнее, зря, около дома, трогал замок у ворот, цел ли он. А Яков все искал по сторонам
глазами, не покажется ли церковный крест вдалеке, чтоб помолиться на него.
— Зачем преследуете меня,
смотрите такими странными
глазами? Что вам нужно?
— Мне ничего не нужно: но ты сама должна знать, какими другими
глазами, как не жадными, влюбленными, может мужчина
смотреть на твою поразительную красоту…
— Вы даже не понимаете, я вижу, как это оскорбительно! Осмелились бы вы глядеть на меня этими «жадными»
глазами, если б около меня был зоркий муж, заботливый отец, строгий брат? Нет, вы не гонялись бы за мной, не дулись бы на меня по целым дням без причины, не подсматривали бы, как шпион, и не посягали бы на мой покой и свободу! Скажите, чем я подала вам повод
смотреть на меня иначе, нежели как бы
смотрели вы на всякую другую, хорошо защищенную женщину?
В воскресенье он застал много народу в парадной гостиной Татьяны Марковны. Все сияло там. Чехлы с мебели, обитой малиновым штофом, были сняты; фамильным портретам Яков протер мокрой тряпкой
глаза — и они
смотрели острее, нежели в будни. Полы натерли воском.
Но та пресмыкалась по двору взад и вперед, как ящерица, скользя бедром, то с юбками и утюгом, то спасаясь от побоев Савелья — с воем или с внезапной, широкой улыбкой во все лицо, — и как избегала брошенного мужем вслед ей кирпича или полена, так избегала и вопросов Райского. Она воротила лицо в сторону, завидя его, потупляла свои желтые, бесстыжие
глаза и
смотрела, как бы шмыгнуть мимо его подальше.
Райский
смотрел во все
глаза на Савелья и не видал его. Долго еще стояли они друг против друга.
А она, с блеском на рыжеватой маковке и бровях, с огнистым румянцем, ярко проступавшим сквозь веснушки,
смотрела ему прямо в лицо лучистыми, горячими
глазами, с беспечной радостью, отважной решимостью и затаенным смехом.
Они
смотрели друг на друга: Райский с холодным любопытством, она — с дерзким торжеством, сверкая смеющимися
глазами. Он молча дивился красоте ее римского профиля.
Она, с затаенным смехом, отважно
смотрела на него;
глаза у ней искрились.
— Нет, сию минуту. Когда я ворочусь к обеду, чтоб
глаза ее
смотрели на меня, как прежде… Слышите?
— Замечай за Верой, — шепнула бабушка Райскому, — как она слушает! История попадает — не в бровь, а прямо в
глаз.
Смотри, морщится, поджимает губы!..
Однако позвольте доложить, в свое оправдание, вот что, — торопился высказать Викентьев, ерошил голову и смело
смотрел в
глаза им обеим.
Она как будто испугалась, подняла голову и на минуту оцепенела, все слушая.
Глаза у ней
смотрели широко и неподвижно. В них еще стояли слезы. Потом отняла с силой у него руку и рванулась к обрыву.
Она вздрогнула, но глядела напряженно на образ:
глаза его
смотрели задумчиво, бесстрастно. Ни одного луча не светилось в них, ни призыва, ни надежды, ни опоры. Она с ужасом выпрямилась, медленно вставая с колен; Бориса она будто не замечала.
— Что вы все молчите, так странно
смотрите на меня! — говорила она, беспокойно следя за ним
глазами. — Я бог знает что наболтала в бреду… это чтоб подразнить вас… отмстить за все ваши насмешки… — прибавила она, стараясь улыбнуться. —
Смотрите же, бабушке ни слова! Скажите, что я легла, чтоб завтра пораньше встать, и попросите ее… благословить меня заочно… Слышите?
Подле ящика лежало еще несколько футляров, футлярчиков. Она не знала, за который взяться, что
смотреть. Взглянув мельком в зеркало и откинув небрежно назад густую косу, падавшую ей на
глаза и мешавшую рассматривать подарки, она кончила тем, что забрала все футляры с туалета и села с ними в постель.
Часа через три шум на дворе, людские голоса, стук колес и благовест вывели ее из летаргии. Она открыла
глаза,
посмотрела кругом, послушала шум, пришла на минуту в сознание, потом вдруг опять закрыла
глаза и предалась снова или сну, или муке.
С Титом Никонычем сначала она побранилась и чуть не подралась, за подарок туалета, а потом поговорила с ним наедине четверть часа в кабинете, и он стал немного задумчив, меньше шаркал ножкой, и хотя говорил с дамами, но сам
смотрел так серьезно и пытливо то на Райского, то на Тушина, что они
глазами в недоумении спрашивали его, чего он от них хочет. Он тотчас оправлялся и живо принимался говорить дамам «приятности».
Тушин тоже
смотрит на Веру какими-то особенными
глазами. И бабушка, и Райский, а всего более сама Вера заметили это.
Она тихо, не глядя на Тушина, поздоровалась с ним. А он
смотрел на нее с участием и с какой-то особенной застенчивостью потуплял
глаза.
— Все равно, я сказала бы вам, Иван Иванович. Это не для вас нужно было, а для меня самой… Вы знаете, как я дорожила вашей дружбой: скрыть от вас — это было бы мукой для меня. — Теперь мне легче — я могу
смотреть прямо вам в
глаза, я не обманула вас…
Она жадно
смотрела в эти
глаза, ждала какого-то знамения — знамения не было. Она уходила как убитая, в отчаянии.
Она будто не сама ходит, а носит ее посторонняя сила. Как широко шагает она, как прямо и высоко несет голову и плечи и на них — эту свою «беду»! Она, не чуя ног, идет по лесу в крутую гору; шаль повисла с плеч и метет концом сор и пыль. Она
смотрит куда-то вдаль немигающими
глазами, из которых широко глядит один окаменелый, покорный ужас.
— Им, как орлицам, даны крылья летать под облаками и
глаза —
смотреть в пропасти.