Неточные совпадения
После обеда
бабушка, зимой, сидя у камина, часто задумчиво
молчала, когда была одна.
Она
молчит,
молчит, потом вдруг неожиданно придет в себя и станет опять бегать вприпрыжку и тихонько срывать смородину, а еще чаще вороняшки, черную, приторно-сладкую ягоду, растущую в канавах и строго запрещенную
бабушкой, потому что от нее будто бы тошнит.
—
Молчи ты, сударыня, когда тебя не спрашивают: рано тебе перечить
бабушке! Она знает, что говорит!
—
Молчите вы с своим моционом! — добродушно крикнула на него Татьяна Марковна. — Я ждала его две недели, от окна не отходила, сколько обедов пропадало! Сегодня наготовили, вдруг приехал и пропал! На что похоже? И что скажут люди: обедал у чужих — лапшу да кашу: как будто
бабушке нечем накормить.
—
Молчи ты, тебя не спрашивают! — опять остановила ее Татьяна Марковна, — все переговаривает
бабушку! Это она при тебе такая стала; она смирная, а тут вдруг! Чего не выдумает: Маркушку угощать!
Бабушка начала ворчать, что Райский ушел от ужина.
Молча, втроем, с Титом Никонычем, отужинали и разошлись.
— Что же вы,
бабушка,
молчите: заедем?
— Нет, нет:
бабушка и так недовольна моею ленью. Когда она ворчит, так я кое-как еще переношу, а когда она
молчит, косо поглядывает на меня и жалко вздыхает, — это выше сил… Да вот и Наташа. До свидания, cousin. Давай сюда, Наташа, клади на стол: все ли тут?
Когда она обращала к нему простой вопрос, он, едва взглянув на нее, дружески отвечал ей и затем продолжал свой разговор с Марфенькой, с
бабушкой или
молчал, рисовал, писал заметки в роман.
Он без церемонии почти вывел
бабушку и Марфеньку, которые пришли было поглядеть. Егорка, видя, что барин начал писать «патрет», пришел было спросить, не отнести ли чемодан опять на чердак. Райский
молча показал ему кулак.
Она была тоже в каком-то ненарушимо-тихом торжественном покое счастья или удовлетворения,
молча чем-то наслаждалась, была добра, ласкова с
бабушкой и Марфенькой и только в некоторые дни приходила в беспокойство, уходила к себе, или в сад, или с обрыва в рощу, и тогда лишь нахмуривалась, когда Райский или Марфенька тревожили ее уединение в старом доме или напрашивались ей в товарищи в прогулке.
Викентьев вызвал Марфеньку в сад, Райский ушел к себе, а
бабушка долго
молчала, сидела на своем канапе, погруженная в задумчивость.
Викентьев одержал, по-видимому, победу — впрочем, уже подготовленную. Если обманывались насчет своих чувств Марфенька и Викентьев, то
бабушка и Марья Егоровна давно поняли, к чему это ведет, но вида друг другу и им не показывали, а сами
молча, каждая про себя, давно все обдумали, взвесили, рассчитали — и решили, что эта свадьба — дело подходящее.
Бабушка глядела в сторону и грустно
молчала. Райский, держа двумя средними пальцами вилку, задумчиво ударял ею по тарелке. Он тоже ничего не ел и угрюмо
молчал. Только Марфенька с Викентьевым ели все, что подавали, и без умолку болтали.
Чего это ей стоило? Ничего! Она знала, что тайна ее останется тайной, а между тем
молчала и как будто умышленно разжигала страсть. Отчего не сказала? Отчего не дала ему уехать, а просила остаться, когда даже он велел… Егорке принести с чердака чемодан? Кокетничала — стало быть, обманывала его! И
бабушке не велела сказывать, честное слово взяла с него — стало быть, обманывает и ее, и всех!
— Боже сохрани!
молчите и слушайте меня! А! теперь «
бабушке сказать»! Стращать, стыдить меня!.. А кто велел не слушаться ее, не стыдиться? Кто смеялся над ее моралью?
— Что вы все
молчите, так странно смотрите на меня! — говорила она, беспокойно следя за ним глазами. — Я бог знает что наболтала в бреду… это чтоб подразнить вас… отмстить за все ваши насмешки… — прибавила она, стараясь улыбнуться. — Смотрите же,
бабушке ни слова! Скажите, что я легла, чтоб завтра пораньше встать, и попросите ее… благословить меня заочно… Слышите?
Оба
молчали, каждый про себя переживая минуту ужаса, она — думая о
бабушке, он — о них обеих.
Но когда настал час — «пришли римляне и взяли», она постигла, откуда пал неотразимый удар, встала, сняв свой венец, и
молча, без ропота, без малодушных слез, которыми омывали иерусалимские стены мужья, разбивая о камни головы, только с окаменелым ужасом покорности в глазах пошла среди павшего царства, в великом безобразии одежд, туда, куда вела ее рука Иеговы, и так же — как эта
бабушка теперь — несла святыню страдания на лице, будто гордясь и силою удара, постигшего ее, и своею силою нести его.
Бабушка презирает меня!» — вся трясясь от тоски, думала она и пряталась от ее взгляда, сидела
молча, печальная, у себя в комнате, отворачивалась или потупляла глаза, когда Татьяна Марковна смотрела на нее с глубокой нежностью… или сожалением, как казалось ей.
У Марфеньки на глазах были слезы. Отчего все изменилось? Отчего Верочка перешла из старого дома? Где Тит Никоныч? Отчего
бабушка не бранит ее, Марфеньку: не сказала даже ни слова за то, что, вместо недели, она пробыла в гостях две? Не любит больше? Отчего Верочка не ходит по-прежнему одна по полям и роще? Отчего все такие скучные, не говорят друг с другом, не дразнят ее женихом, как дразнили до отъезда? О чем
молчат бабушка и Вера? Что сделалось со всем домом?
На вопрос, «о чем
бабушка с Верой
молчат и отчего первая ее ни разу не побранила, что значило — не любит», Татьяна Марковна взяла ее за обе щеки и задумчиво, со вздохом, поцеловала в лоб. Это только больше опечалило Марфеньку.
Вера
молчала.
Бабушка заметила у ней выражение тоски.
Райский ходил по кабинету. Оба
молчали, сознавая каждый про себя затруднительное положение дела. Общество заметило только внешне признаки какой-то драмы в одном углу. Отчуждение Веры, постоянное поклонение Тушина, независимость ее от авторитета
бабушки — оно знало все это и привыкло.
Неточные совпадения
Делать было нечего: дрожащей рукой подал я измятый роковой сверток; но голос совершенно отказался служить мне, и я
молча остановился перед
бабушкой.
Галактион был другого мнения и стоял за
бабушку. Он не мог простить Агнии воображаемой измены и держал себя так, точно ее и на свете никогда не существовало. Девушка чувствовала это пренебрежение, понимала источник его происхождения и огорчалась
молча про себя. Она очень любила Галактиона и почему-то думала, что именно она будет ему нужна. Раз она даже сделала робкую попытку объясниться с ним по этому поводу.
Бабушка, сидя в темноте,
молча крестилась, потом, осторожно подойдя к нему, уговаривала:
Пришла мать, от ее красной одежды в кухне стало светлее, она сидела на лавке у стола, дед и
бабушка — по бокам ее, широкие рукава ее платья лежали у них на плечах, она тихонько и серьезно рассказывала что-то, а они слушали ее
молча, не перебивая. Теперь они оба стали маленькие, и казалось, что она — мать им.
Он запнулся за порог крыльца и выскочил на двор, а
бабушка перекрестилась и задрожала вся, не то
молча заплакав, не то — смеясь.