Неточные совпадения
Бульба по случаю приезда сыновей велел созвать всех сотников
и весь полковой чин, кто только был налицо;
и когда пришли двое из них
и есаул Дмитро Товкач, старый его товарищ, он им тот же час представил сыновей, говоря: «Вот смотрите, какие молодцы! На Сечь их скоро пошлю». Гости поздравили
и Бульбу,
и обоих юношей
и сказали им, что доброе
дело делают
и что нет лучшей науки для молодого человека, как Запорожская Сечь.
Это не было строевое собранное войско, его бы никто не увидал; но в случае войны
и общего движенья в восемь
дней, не больше, всякий являлся на коне, во всем своем вооружении, получа один только червонец платы от короля, —
и в две недели набиралось такое войско, какого бы не в силах были набрать никакие рекрутские наборы.
Но при виде их свежести, рослости, могучей телесной красоты вспыхнул воинский дух его,
и он на другой же
день решился ехать с ними сам, хотя необходимостью этого была одна упрямая воля.
Она видела мужа в год два-три
дня,
и потом несколько лет о нем не бывало слуху.
Вся музыка, звучавшая
днем, утихала
и сменялась другою.
Бойко
и метко стреляли в цель, переплывали Днепр против течения —
дело, за которое новичок принимался торжественно в козацкие круги.
Но старый Тарас готовил другую им деятельность. Ему не по душе была такая праздная жизнь — настоящего
дела хотел он. Он все придумывал, как бы поднять Сечь на отважное предприятие, где бы можно было разгуляться как следует рыцарю. Наконец в один
день пришел к кошевому
и сказал ему прямо...
Дело принялись доказывать кулаками,
и Кирдяга восторжествовал.
Таким образом кончилось шумное избрание, которому, неизвестно, были ли так рады другие, как рад был Бульба: этим он отомстил прежнему кошевому; к тому же
и Кирдяга был старый его товарищ
и бывал с ним в одних
и тех же сухопутных
и морских походах,
деля суровости
и труды боевой жизни.
И взошедший месяц долго еще видел толпы музыкантов, проходивших по улицам с бандурами, турбанами, круглыми балалайками,
и церковных песельников, которых держали на Сечи для пенья в церкви
и для восхваленья запорожских
дел.
Уж
дело известное,
и по Писанью известно, что глас народа — глас Божий.
Там обшивали досками челн; там, переворотивши его вверх
дном, конопатили
и смолили; там увязывали к бокам других челнов, по козацкому обычаю, связки длинных камышей, чтобы не затопило челнов морскою волною; там, дальше по всему прибрежью, разложили костры
и кипятили в медных казанах смолу на заливанье судов.
— Слушайте!.. еще не то расскажу:
и ксендзы ездят теперь по всей Украйне в таратайках. Да не то беда, что в таратайках, а то беда, что запрягают уже не коней, а просто православных христиан. Слушайте! еще не то расскажу: уже говорят, жидовки шьют себе юбки из поповских риз. Вот какие
дела водятся на Украйне, панове! А вы тут сидите на Запорожье да гуляете, да, видно, татарин такого задал вам страху, что у вас уже ни глаз, ни ушей — ничего нет,
и вы не слышите, что делается на свете.
— Стой, стой! — прервал кошевой, дотоле стоявший, потупив глаза в землю, как
и все запорожцы, которые в важных
делах никогда не отдавались первому порыву, но молчали
и между тем в тишине совокупляли грозную силу негодования. — Стой!
и я скажу слово. А что ж вы — так бы
и этак поколотил черт вашего батька! — что ж вы делали сами? Разве у вас сабель не было, что ли? Как же вы попустили такому беззаконию?
— Наделали полковники таких
дел, что не приведи бoг
и нам никому.
Все своевольные
и гульливые рыцари стройно стояли в рядах, почтительно опустив головы, не смея поднять глаз, когда кошевой раздавал повеления; раздавал он их тихо, не вскрикивая, не торопясь, но с расстановкою, как старый, глубоко опытный в
деле козак, приводивший не в первый раз в исполненье разумно задуманные предприятия.
Так говорил кошевой,
и, как только окончил он речь свою, все козаки принялись тот же час за
дело.
Все знали, что трудно иметь
дело с буйной
и бранной толпой, известной под именем запорожского войска, которое в наружном своевольном неустройстве своем заключало устройство обдуманное для времени битвы.
Остапу, казалось, был на роду написан битвенный путь
и трудное знанье вершить ратные
дела.
Ни разу не растерявшись
и не смутившись ни от какого случая, с хладнокровием, почти неестественным для двадцатидвухлетнего, он в один миг мог вымерять всю опасность
и все положение
дела, тут же мог найти средство, как уклониться от нее, но уклониться с тем, чтобы потом верней преодолеть ее.
В полтора
дня поход был сделан,
и запорожцы показались перед городом.
Гарнизон был силен
и чувствовал важность своего
дела.
Но скоро запорожцы начали понемногу скучать бездействием
и продолжительною трезвостью, не сопряженною ни с каким
делом.
— Неразумная голова, — говорил ему Тарас. — Терпи, козак, — атаман будешь! Не тот еще добрый воин, кто не потерял духа в важном
деле, а тот добрый воин, кто
и на безделье не соскучит, кто все вытерпит,
и хоть ты ему что хочь, а он все-таки поставит на своем.
Но не сойтись пылкому юноше с старцем. Другая натура у обоих,
и другими очами глядят они на то же
дело.
Было между ними немало
и охочекомонных, которые сами поднялись, своею волею, без всякого призыва, как только услышали, в чем
дело.
Он дернул за рукав ее,
и оба пошли вместе, беспрестанно оглядываясь назад,
и наконец опустились отлогостью в низменную лощину — почти яр, называемый в некоторых местах балками, — по
дну которой лениво пресмыкался проток, поросший осокой
и усеянный кочками.
И она опустила тут же свою руку, положила хлеб на блюдо
и, как покорный ребенок, смотрела ему в очи.
И пусть бы выразило чье-нибудь слово… но не властны выразить ни резец, ни кисть, ни высоко-могучее слово того, что видится иной раз во взорах
девы, ниже́ того умиленного чувства, которым объемлется глядящий в такие взоры
девы.
Вижу, что ты иное творенье Бога, нежели все мы,
и далеки пред тобою все другие боярские жены
и дочери-девы.
И каждое простое слово сей речи, выговоренное голосом, летевшим прямо с сердечного
дна, было облечено в силу.
В изобилии
и роскошном избытке всего текли
дни мои; лучшие, дорогие блюда
и сладкие вина были мне снедью.
Никого, никого! — повторил он тем же голосом
и сопроводив его тем движеньем руки, с каким упругий, несокрушимый козак выражает решимость на
дело, неслыханное
и невозможное для другого.
— Хоть оно
и не в законе, чтобы сказать какое возражение, когда говорит кошевой перед лицом всего войска, да
дело не так было, так нужно сказать.
— Брать крепость, карабкаться
и подкапываться, как делают чужеземные, немецкие мастера, — пусть ей враг прикинется! —
и неприлично,
и не козацкое
дело.
— Пан полковник, пан полковник! — говорил жид поспешным
и прерывистым голосом, как будто бы хотел объявить
дело не совсем пустое. — Я был в городе, пан полковник!
Немало было
и всяких сенаторских нахлебников, которых брали с собою сенаторы на обеды для почета, которые крали со стола
и из буфетов серебряные кубки
и после сегодняшнего почета на другой
день садились на козлы править конями у какого-нибудь пана.
Не дали даже
и стрельбы произвести; пошло
дело на мечи да на копья.
Почувствовали ляхи, что уже становилось
дело слишком жарко, отступили
и перебежали поле, чтоб собраться на другом конце его.
Так вот какая моя речь: те, которым милы захваченные татарами, пусть отправляются за татарами, а которым милы полоненные ляхами
и не хочется оставлять правого
дела, пусть остаются.
Давно уже просил я у Бога, чтобы если придется кончать жизнь, то чтобы кончить ее на войне за святое
и христианское
дело.
Взял он его про запас, на торжественный случай, чтобы, если случится великая минута
и будет всем предстоять
дело, достойное на передачу потомкам, то чтобы всякому, до единого, козаку досталось выпить заповедного вина, чтобы в великую минуту великое бы
и чувство овладело человеком.
Не погибнет ни одно великодушное
дело,
и не пропадет, как малая порошинка с ружейного дула, козацкая слава.
И проснется оно когда-нибудь,
и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное
дело.
Так говорил атаман
и, когда кончил речь, все еще потрясал посеребрившеюся в козацких
делах головою.
Уже не видно было за великим дымом, обнявшим то
и другое воинство, не видно было, как то одного, то другого не ставало в рядах; но чувствовали ляхи, что густо летели пули
и жарко становилось
дело;
и когда попятились назад, чтобы посторониться от дыма
и оглядеться, то многих недосчитались в рядах своих.
За такое позорное
дело привязали его на базаре к столбу
и положили возле дубину, чтобы всякий по мере сил своих отвесил ему по удару.
«Садись, Кукубенко, одесную меня! — скажет ему Христос, — ты не изменил товариществу, бесчестного
дела не сделал, не выдал в беде человека, хранил
и сберегал мою церковь».
Ни одного из тех, которые стояли за правое
дело, за веру
и братство.
— Оставайся здесь, накорми
и напои моего коня, а я пойду поговорю с ним один. У меня до него
дело.
— Слушай, слушай, пан! — сказал жид, посунувши обшлага рукавов своих
и подходя к нему с растопыренными руками. — Вот что мы сделаем. Теперь строят везде крепости
и замки; из Неметчины приехали французские инженеры, а потому по дорогам везут много кирпичу
и камней. Пан пусть ляжет на
дне воза, а верх я закладу кирпичом. Пан здоровый
и крепкий с виду,
и потому ему ничего, коли будет тяжеленько; а я сделаю в возу снизу дырочку, чтобы кормить пана.