Неточные совпадения
Бульба по случаю приезда сыновей велел созвать
всех сотников и
весь полковой чин, кто
только был налицо; и когда пришли двое из них и есаул Дмитро Товкач, старый его товарищ, он им тот же час представил сыновей, говоря: «Вот смотрите, какие молодцы! На Сечь их скоро пошлю». Гости поздравили и Бульбу, и обоих юношей и сказали им, что доброе дело делают и что нет лучшей науки для молодого человека, как Запорожская Сечь.
— Я думаю, архимандрит не давал вам и понюхать горелки, — продолжал Тарас. — А признайтесь, сынки, крепко стегали вас березовыми и свежим вишняком по спине и по
всему, что ни есть у козака? А может, так как вы сделались уже слишком разумные, так, может, и плетюганами пороли? Чай, не
только по субботам, а доставалось и в середу и в четверги?
Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть
только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда
вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда
все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «Кто их знает! у нас их раскидано по
всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
Это не было строевое собранное войско, его бы никто не увидал; но в случае войны и общего движенья в восемь дней, не больше, всякий являлся на коне, во
всем своем вооружении, получа один
только червонец платы от короля, — и в две недели набиралось такое войско, какого бы не в силах были набрать никакие рекрутские наборы.
Не было ремесла, которого бы не знал козак: накурить вина, снарядить телегу, намолоть пороху, справить кузнецкую, слесарную работу и, в прибавку к тому, гулять напропалую, пить и бражничать, как
только может один русский, —
все это было ему по плечу.
Кроме рейстровых козаков, [Рейстровые козаки — казаки, занесенные поляками в списки (реестры) регулярных войск.] считавших обязанностью являться во время войны, можно было во всякое время, в случае большой потребности, набрать целые толпы охочекомонных: [Охочекомонные козаки — конные добровольцы.] стоило
только есаулам пройти по рынкам и площадям
всех сел и местечек и прокричать во
весь голос, ставши на телегу: «Эй вы, пивники, броварники!
Есаулу Товкачу передал свою власть вместе с крепким наказом явиться сей же час со
всем полком, если
только он подаст из Сечи какую-нибудь весть.
Ночь еще
только что обняла небо, но Бульба всегда ложился рано. Он развалился на ковре, накрылся бараньим тулупом, потому что ночной воздух был довольно свеж и потому что Бульба любил укрыться потеплее, когда был дома. Он вскоре захрапел, и за ним последовал
весь двор;
все, что ни лежало в разных его углах, захрапело и запело; прежде
всего заснул сторож, потому что более
всех напился для приезда паничей.
Они, проехавши, оглянулись назад; хутор их как будто ушел в землю;
только видны были над землей две трубы скромного их домика да вершины дерев, по сучьям которых они лазили, как белки; один
только дальний луг еще стлался перед ними, — тот луг, по которому они могли припомнить
всю историю своей жизни, от лет, когда катались по росистой траве его, до лет, когда поджидали в нем чернобровую козачку, боязливо перелетавшую через него с помощию своих свежих, быстрых ног.
Вот уже один
только шест над колодцем с привязанным вверху колесом от телеги одиноко торчит в небе; уже равнина, которую они проехали, кажется издали горою и
все собою закрыла.
А между тем степь уже давно приняла их
всех в свои зеленые объятия, и высокая трава, обступивши, скрыла их, и
только козачьи черные шапки одни мелькали между ее колосьями.
Полюбовавшись, Бульба пробирался далее по тесной улице, которая была загромождена мастеровыми, тут же отправлявшими ремесло свое, и людьми
всех наций, наполнявшими это предместие Сечи, которое было похоже на ярмарку и которое одевало и кормило Сечь, умевшую
только гулять да палить из ружей.
Толпа росла; к танцующим приставали другие, и нельзя было видеть без внутреннего движенья, как
все отдирало танец самый вольный, самый бешеный, какой
только видел когда-либо свет и который, по своим мощным изобретателям, назван козачком.
Тут было много тех офицеров, которые потом отличались в королевских войсках; тут было множество образовавшихся опытных партизанов, которые имели благородное убеждение мыслить, что
все равно, где бы ни воевать,
только бы воевать, потому что неприлично благородному человеку быть без битвы.
Сговорившись с тем и другим, задал он
всем попойку, и хмельные козаки, в числе нескольких человек, повалили прямо на площадь, где стояли привязанные к столбу литавры, в которые обыкновенно били сбор на раду. Не нашедши палок, хранившихся всегда у довбиша, они схватили по полену в руки и начали колотить в них. На бой прежде
всего прибежал довбиш, высокий человек с одним
только глазом, несмотря, однако ж, на то, страшно заспанным.
Беспорядочный наряд — у многих ничего не было, кроме рубашки и коротенькой трубки в зубах, — показывал, что они или
только что избегнули какой-нибудь беды, или же до того загулялись, что прогуляли
все, что ни было на теле.
Эти слова были сигналом. Жидов расхватали по рукам и начали швырять в волны. Жалобный крик раздался со
всех сторон, но суровые запорожцы
только смеялись, видя, как жидовские ноги в башмаках и чулках болтались на воздухе. Бедный оратор, накликавший сам на свою шею беду, выскочил из кафтана, за который было его ухватили, в одном пегом и узком камзоле, схватил за ноги Бульбу и жалким голосом молил...
Так говорил кошевой, и, как
только окончил он речь свою,
все козаки принялись тот же час за дело.
Он думал: «Не тратить же на избу работу и деньги, когда и без того будет она снесена татарским набегом!»
Все всполошилось: кто менял волов и плуг на коня и ружье и отправлялся в полки; кто прятался, угоняя скот и унося, что
только можно было унесть.
Конные ехали, не отягчая и не горяча коней, пешие шли трезво за возами, и
весь табор подвигался
только по ночам, отдыхая днем и выбирая для того пустыри, незаселенные места и леса, которых было тогда еще вдоволь.
— Скажи епископу от меня и от
всех запорожцев, — сказал кошевой, — чтобы он ничего не боялся. Это козаки еще
только зажигают и раскуривают свои трубки.
Когда же поворотился он, чтобы взглянуть на татарку, она стояла пред ним, подобно темной гранитной статуе,
вся закутанная в покрывало, и отблеск отдаленного зарева, вспыхнув, озарил
только одни ее очи, помутившиеся, как у мертвеца.
И от
всего этого откажусь, кину, брошу, сожгу, затоплю, если
только ты вымолвишь одно слово или хотя
только шевельнешь своею тонкою черною бровью!
Он слышал
только, как чудные уста обдавали его благовонной теплотой своего дыханья, как слезы ее текли ручьями к нему на лицо и спустившиеся
все с головы пахучие ее волосы опутали его
всего своим темным и блистающим шелком.
Козаки
все стояли понурив головы, зная вину; один
только незамайковский куренной атаман Кукубенко отозвался.
Народ в городе голодный; стало быть,
все съест духом, да и коням тоже сена… уж я не знаю, разве с неба кинет им на вилы какой-нибудь их святой…
только про это еще Бог знает; а ксендзы-то их горазды на одни слова.
Только, верно, всякий еще вчерашним сыт, ибо, некуда деть правды, понаедались
все так, что дивлюсь, как ночью никто не лопнул.
Так распоряжал кошевой, и
все поклонились ему в пояс и, не надевая шапок, отправились по своим возам и таборам и, когда уже совсем далеко отошли, тогда
только надели шапки.
Все начали снаряжаться: пробовали сабли и палаши, насыпали порох из мешков в пороховницы, откатывали и становили возы и выбирали коней.
— А ей-богу, хотел повесить, — отвечал жид, — уже было его слуги совсем схватили меня и закинули веревку на шею, но я взмолился пану, сказал, что подожду долгу, сколько пан хочет, и пообещал еще дать взаймы, как
только поможет мне собрать долги с других рыцарей; ибо у пана хорунжего — я
все скажу пану — нет и одного червонного в кармане.
И как
только хорунжего слуги пустили меня, я побежал на воеводин двор продавать жемчуг и расспросил
все у служанки-татарки.
Испуганный жид припустился тут же во
все лопатки, как
только могли вынести его тонкие, сухие икры. Долго еще бежал он без оглядки между козацким табором и потом далеко по
всему чистому полю, хотя Тарас вовсе не гнался за ним, размыслив, что неразумно вымещать запальчивость на первом подвернувшемся.
Все засмеялись козаки. И долго многие из них еще покачивали головою, говоря: «Ну уж Попович! Уж коли кому закрутит слово, так
только ну…» Да уж и не сказали козаки, что такое «ну».
Тарас видел, как смутны стали козацкие ряды и как уныние, неприличное храброму, стало тихо обнимать козацкие головы, но молчал: он хотел дать время
всему, чтобы пообыклись они и к унынью, наведенному прощаньем с товарищами, а между тем в тишине готовился разом и вдруг разбудить их
всех, гикнувши по-казацки, чтобы вновь и с большею силой, чем прежде, воротилась бодрость каждому в душу, на что способна одна
только славянская порода — широкая, могучая порода перед другими, что море перед мелководными реками.
Как
только увидели козаки, что подошли они на ружейный выстрел,
все разом грянули в семипядные пищали, и, не перерывая,
всё палили они из пищалей.
Далеко понеслось громкое хлопанье по
всем окрестным полям и нивам, сливаясь в беспрерывный гул; дымом затянуло
все поле, а запорожцы
всё палили, не переводя духу: задние
только заряжали да передавали передним, наводя изумление на неприятеля, не могшего понять, как стреляли козаки, не заряжая ружей.
Тарас видел еще издали, что беда будет
всему Незамайковскому и Стебликивскому куреню, и вскрикнул зычно: «Выбирайтесь скорей из-за возов, и садись всякий на коня!» Но не поспели бы сделать то и другое козаки, если бы Остап не ударил в самую середину; выбил фитили у шести пушкарей, у четырех
только не мог выбить: отогнали его назад ляхи.
Только и успел сказать бедняк: «Пусть же пропадут
все враги и ликует вечные веки Русская земля!» И там же испустил дух свой.
Уже обступили Кукубенка, уже семь человек
только осталось изо
всего Незамайковского куреня; уже и те отбиваются через силу; уже окровавилась на нем одежда.
Слышал он
только, что был пир, сильный, шумный пир:
вся перебита вдребезги посуда; нигде не осталось вина ни капли, расхитили гости и слуги
все дорогие кубки и сосуды, — и смутный стоит хозяин дома, думая: «Лучше б и не было того пира».
Всякий, что
только было у него негодного, швырял на улицу, доставляя прохожим возможные удобства питать
все чувства свои этою дрянью.
— Вы
всё на свете можете сделать, выкопаете хоть из дна морского; и пословица давно уже говорит, что жид самого себя украдет, когда
только захочет украсть.
Все три жида заговорили по-немецки. Бульба, как ни наострял свой слух, ничего не мог отгадать; он слышал
только часто произносимое слово «Мардохай», и больше ничего.
Множество старух, самых набожных, множество молодых девушек и женщин, самых трусливых, которым после
всю ночь грезились окровавленные трупы, которые кричали спросонья так громко, как
только может крикнуть пьяный гусар, не пропускали, однако же, случая полюбопытствовать.
На переднем плане, возле самых усачей, составлявших городовую гвардию, стоял молодой шляхтич или казавшийся шляхтичем, в военном костюме, который надел на себя решительно
все, что у него ни было, так что на его квартире оставалась
только изодранная рубашка да старые сапоги.