Неточные совпадения
Когда экипаж въехал на двор, господин был встречен трактирным слугою, или половым, как их называют в русских трактирах, живым и вертлявым до
такой степени,
что даже нельзя было рассмотреть, какое у него было лицо.
Впрочем, приезжий делал не всё пустые вопросы; он с чрезвычайною точностию расспросил, кто в городе губернатор, кто председатель палаты, кто прокурор, — словом, не пропустил ни одного значительного чиновника; но еще с большею точностию, если
даже не с участием, расспросил обо всех значительных помещиках: сколько кто имеет душ крестьян, как далеко живет от города, какого
даже характера и как часто приезжает в город; расспросил внимательно о состоянии края: не было ли каких болезней в их губернии — повальных горячек, убийственных каких-либо лихорадок, оспы и тому подобного, и все
так обстоятельно и с
такою точностию, которая показывала более,
чем одно простое любопытство.
О себе приезжий, как казалось, избегал много говорить; если же говорил, то какими-то общими местами, с заметною скромностию, и разговор его в
таких случаях принимал несколько книжные обороты:
что он не значащий червь мира сего и не достоин того, чтобы много о нем заботились,
что испытал много на веку своем, претерпел на службе за правду, имел много неприятелей, покушавшихся
даже на жизнь его, и
что теперь, желая успокоиться, ищет избрать наконец место для жительства, и
что, прибывши в этот город, почел за непременный долг засвидетельствовать свое почтение первым его сановникам.
А я ее по усам!» Иногда при ударе карт по столу вырывались выражения: «А! была не была, не с
чего,
так с бубен!» Или же просто восклицания: «черви! червоточина! пикенция!» или: «пикендрас! пичурущух пичура!» и
даже просто: «пичук!» — названия, которыми перекрестили они масти в своем обществе.
О
чем бы разговор ни был, он всегда умел поддержать его: шла ли речь о лошадином заводе, он говорил и о лошадином заводе; говорили ли о хороших собаках, и здесь он сообщал очень дельные замечания; трактовали ли касательно следствия, произведенного казенною палатою, — он показал,
что ему небезызвестны и судейские проделки; было ли рассуждение о бильярдной игре — и в бильярдной игре не давал он промаха; говорили ли о добродетели, и о добродетели рассуждал он очень хорошо,
даже со слезами на глазах; об выделке горячего вина, и в горячем вине знал он прок; о таможенных надсмотрщиках и чиновниках, и о них он судил
так, как будто бы сам был и чиновником и надсмотрщиком.
Хотя, конечно, они лица не
так заметные, и то,
что называют второстепенные или
даже третьестепенные, хотя главные ходы и пружины поэмы не на них утверждены и разве кое-где касаются и легко зацепляют их, — но автор любит чрезвычайно быть обстоятельным во всем и с этой стороны, несмотря на то
что сам человек русский, хочет быть аккуратен, как немец.
Кроме страсти к чтению, он имел еще два обыкновения, составлявшие две другие его характерические черты: спать не раздеваясь,
так, как есть, в том же сюртуке, и носить всегда с собою какой-то свой особенный воздух, своего собственного запаха, отзывавшийся несколько жилым покоем,
так что достаточно было ему только пристроить где-нибудь свою кровать, хоть
даже в необитаемой дотоле комнате, да перетащить туда шинель и пожитки, и уже казалось,
что в этой комнате лет десять жили люди.
У всякого есть свой задор: у одного задор обратился на борзых собак; другому кажется,
что он сильный любитель музыки и удивительно чувствует все глубокие места в ней; третий мастер лихо пообедать; четвертый сыграть роль хоть одним вершком повыше той, которая ему назначена; пятый, с желанием более ограниченным, спит и грезит о том, как бы пройтиться на гулянье с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым и
даже незнакомым; шестой уже одарен
такою рукою, которая чувствует желание сверхъестественное заломить угол какому-нибудь бубновому тузу или двойке, тогда как рука седьмого
так и лезет произвести где-нибудь порядок, подобраться поближе к личности станционного смотрителя или ямщиков, — словом, у всякого есть свое, но у Манилова ничего не было.
— Позвольте мне вам заметить,
что это предубеждение. Я полагаю
даже,
что курить трубку гораздо здоровее, нежели нюхать табак. В нашем полку был поручик, прекраснейший и образованнейший человек, который не выпускал изо рта трубки не только за столом, но
даже, с позволения сказать, во всех прочих местах. И вот ему теперь уже сорок с лишком лет, но, благодаря Бога, до сих пор
так здоров, как нельзя лучше.
Он думал о благополучии дружеской жизни, о том, как бы хорошо было жить с другом на берегу какой-нибудь реки, потом чрез эту реку начал строиться у него мост, потом огромнейший дом с
таким высоким бельведером, [Бельведер — буквально: прекрасный вид; здесь: башня на здании.]
что можно оттуда видеть
даже Москву и там пить вечером чай на открытом воздухе и рассуждать о каких-нибудь приятных предметах.
Автор уверен,
что есть читатели
такие любопытные, которые пожелают
даже узнать план и внутреннее расположение шкатулки.
Ему
даже показалось,
что и один бакенбард был у него меньше и не
так густ, как другой.
Но здоровые и полные щеки его
так хорошо были сотворены и вмещали в себе столько растительной силы,
что бакенбарды скоро вырастали вновь, еще
даже лучше прежних.
Чем кто ближе с ним сходился, тому он скорее всех насаливал: распускал небылицу, глупее которой трудно выдумать, расстроивал свадьбу, торговую сделку и вовсе не почитал себя вашим неприятелем; напротив, если случай приводил его опять встретиться с вами, он обходился вновь по-дружески и
даже говорил: «Ведь ты
такой подлец, никогда ко мне не заедешь».
Впрочем, редко случалось, чтобы это было довезено домой; почти в тот же день спускалось оно все другому, счастливейшему игроку, иногда
даже прибавлялась собственная трубка с кисетом и мундштуком, а в другой раз и вся четверня со всем: с коляской и кучером,
так что сам хозяин отправлялся в коротеньком сюртучке или архалуке искать какого-нибудь приятеля, чтобы попользоваться его экипажем.
Чичиков начал как-то очень отдаленно, коснулся вообще всего русского государства и отозвался с большою похвалою об его пространстве, сказал,
что даже самая древняя римская монархия не была
так велика, и иностранцы справедливо удивляются…
Собакевич все слушал, наклонивши голову, — и
что, однако же, при всей справедливости этой меры она бывает отчасти тягостна для многих владельцев, обязывая их взносить подати
так, как бы за живой предмет, и
что он, чувствуя уважение личное к нему, готов бы
даже отчасти принять на себя эту действительно тяжелую обязанность.
— А, например, как же цена? хотя, впрочем, это
такой предмет…
что о цене
даже странно…
Последние слова он уже сказал, обратившись к висевшим на стене портретам Багратиона и Колокотрони, [Колокотрони — участник национально-освободительного движения в Греции в 20-х г. XIX в.] как обыкновенно случается с разговаривающими, когда один из них вдруг, неизвестно почему, обратится не к тому лицу, к которому относятся слова, а к какому-нибудь нечаянно пришедшему третьему,
даже вовсе незнакомому, от которого знает,
что не услышит ни ответа, ни мнения, ни подтверждения, но на которого, однако ж,
так устремит взгляд, как будто призывает его в посредники; и несколько смешавшийся в первую минуту незнакомец не знает, отвечать ли ему на то дело, о котором ничего не слышал, или
так постоять, соблюдши надлежащее приличие, и потом уже уйти прочь.
На
что бы, казалось, нужна была Плюшкину
такая гибель подобных изделий? во всю жизнь не пришлось бы их употребить
даже на два
таких имения, какие были у него, — но ему и этого казалось мало.
В другой раз Александра Степановна приехала с двумя малютками и привезла ему кулич к чаю и новый халат, потому
что у батюшки был
такой халат, на который глядеть не только было совестно, но
даже стыдно.
«Нет, этого мы приятелю и понюхать не дадим», — сказал про себя Чичиков и потом объяснил,
что такого приятеля никак не найдется,
что одни издержки по этому делу будут стоить более, ибо от судов нужно отрезать полы собственного кафтана да уходить подалее; но
что если он уже действительно
так стиснут, то, будучи подвигнут участием, он готов дать… но
что это
такая безделица, о которой
даже не стоит и говорить.
Как она забралась туда, неизвестно, но
так искусно была прописана,
что издали можно было принять ее за мужика, и
даже имя оканчивалось на букву ъ, то есть не Елизавета, а Елизаветъ.
Купец, который на рысаке был помешан, улыбался на это с особенною, как говорится, охотою и, поглаживая бороду, говорил: «Попробуем, Алексей Иванович!»
Даже все сидельцы [Сиделец — приказчик, продавец в лавке.] обыкновенно в это время, снявши шапки, с удовольствием посматривали друг на друга и как будто бы хотели сказать: «Алексей Иванович хороший человек!» Словом, он успел приобресть совершенную народность, и мнение купцов было
такое,
что Алексей Иванович «хоть оно и возьмет, но зато уж никак тебя не выдаст».
Многие были не без образования: председатель палаты знал наизусть «Людмилу» Жуковского, которая еще была тогда непростывшею новостию, и мастерски читал многие места, особенно: «Бор заснул, долина спит», и слово «чу!»
так,
что в самом деле виделось, как будто долина спит; для большего сходства он
даже в это время зажмуривал глаза.
И
даже нельзя было сказать ничего
такого,
что бы подало намек на это, а говорили вместо того: «этот стакан нехорошо ведет себя» или что-нибудь вроде этого.
Затем писавшая упоминала,
что омочает слезами строки нежной матери, которая, протекло двадцать пять лет, как уже не существует на свете; приглашали Чичикова в пустыню, оставить навсегда город, где люди в душных оградах не пользуются воздухом; окончание письма отзывалось
даже решительным отчаяньем и заключалось
такими стихами...
Впрочем, если слово из улицы попало в книгу, не писатель виноват, виноваты читатели, и прежде всего читатели высшего общества: от них первых не услышишь ни одного порядочного русского слова, а французскими, немецкими и английскими они, пожалуй, наделят в
таком количестве,
что и не захочешь, и наделят
даже с сохранением всех возможных произношений: по-французски в нос и картавя, по-английски произнесут, как следует птице, и
даже физиономию сделают птичью, и
даже посмеются над тем, кто не сумеет сделать птичьей физиономии; а вот только русским ничем не наделят, разве из патриотизма выстроят для себя на даче избу в русском вкусе.
Чичиков
так занялся разговорами с дамами, или, лучше, дамы
так заняли и закружили его своими разговорами, подсыпая кучу самых замысловатых и тонких аллегорий, которые все нужно было разгадывать, отчего
даже выступил у него на лбу пот, —
что он позабыл исполнить долг приличия и подойти прежде всего к хозяйке.
Нужно заметить,
что у некоторых дам, — я говорю у некоторых, это не то,
что у всех, — есть маленькая слабость: если они заметят у себя что-нибудь особенно хорошее, лоб ли, рот ли, руки ли, то уже думают,
что лучшая часть лица их
так первая и бросится всем в глаза и все вдруг заговорят в один голос: «Посмотрите, посмотрите, какой у ней прекрасный греческий нос!» или: «Какой правильный, очаровательный лоб!» У которой же хороши плечи, та уверена заранее,
что все молодые люди будут совершенно восхищены и то и дело станут повторять в то время, когда она будет проходить мимо: «Ах, какие чудесные у этой плечи», — а на лицо, волосы, нос, лоб
даже не взглянут, если же и взглянут, то как на что-то постороннее.
Нельзя сказать наверно, точно ли пробудилось в нашем герое чувство любви, —
даже сомнительно, чтобы господа
такого рода, то есть не
так чтобы толстые, однако ж и не то чтобы тонкие, способны были к любви; но при всем том здесь было что-то
такое странное, что-то в
таком роде,
чего он сам не мог себе объяснить: ему показалось, как сам он потом сознавался,
что весь бал, со всем своим говором и шумом, стал на несколько минут как будто где-то вдали; скрыпки и трубы нарезывали где-то за горами, и все подернулось туманом, похожим на небрежно замалеванное поле на картине.
Одна из них нарочно прошла мимо его, чтобы дать ему это заметить, и
даже задела блондинку довольно небрежно толстым руло своего платья, а шарфом, который порхал вокруг плеч ее, распорядилась
так,
что он махнул концом своим ее по самому лицу; в то же самое время позади его из одних дамских уст изнеслось вместе с запахом фиалок довольно колкое и язвительное замечание.
Ноздрев был
так оттолкнут с своими безе,
что чуть не полетел на землю: от него все отступились и не слушали больше; но все же слова его о покупке мертвых душ были произнесены во всю глотку и сопровождены
таким громким смехом,
что привлекли внимание
даже тех, которые находились в самых дальних углах комнаты.
— Я, признаюсь, тоже, — произнесла не без удивления просто приятная дама и почувствовала тут же сильное желание узнать,
что бы
такое могло здесь скрываться. Она
даже произнесла с расстановкой: — А
что ж, вы полагаете, здесь скрывается?
Цитует немедленно тех и других древних писателей и чуть только видит какой-нибудь намек или просто показалось ему намеком, уж он получает рысь и бодрится, разговаривает с древними писателями запросто, задает им запросы и сам
даже отвечает на них, позабывая вовсе о том,
что начал робким предположением; ему уже кажется,
что он это видит,
что это ясно, — и рассуждение заключено словами: «
так это вот как было,
так вот какой народ нужно разуметь,
так вот с какой точки нужно смотреть на предмет!» Потом во всеуслышанье с кафедры, — и новооткрытая истина пошла гулять по свету, набирая себе последователей и поклонников.
Даже не происходило в продолжение трех месяцев ничего
такого,
что называют в столицах комеражами, [Комеражи (от фр. le commeragé) — сплетни.]
что, как известно, для города то же,
что своевременный подвоз съестных припасов.
Слово «мертвые души»
так раздалось неопределенно,
что стали подозревать
даже, нет ли здесь какого намека на скоропостижно погребенные тела, вследствие двух не
так давно случившихся событий.
У одного из восторжествовавших
даже был вплоть сколот носос, по выражению бойцов, то есть весь размозжен нос,
так что не оставалось его на лице и на полпальца.
Дело ходило по судам и поступило наконец в палату, где было сначала наедине рассуждено в
таком смысле:
так как неизвестно, кто из крестьян именно участвовал, а всех их много, Дробяжкин же человек мертвый, стало быть, ему немного в том проку, если бы
даже он и выиграл дело, а мужики были еще живы, стало быть, для них весьма важно решение в их пользу; то вследствие того решено было
так:
что заседатель Дробяжкин был сам причиною, оказывая несправедливые притеснения мужикам Вшивой-спеси и Задирайлова-тож, а умер-де он, возвращаясь в санях, от апоплексического удара.
Конечно, никак нельзя было предполагать, чтобы тут относилось что-нибудь к Чичикову; однако ж все, как поразмыслили каждый с своей стороны, как припомнили,
что они еще не знают, кто таков на самом деле есть Чичиков,
что он сам весьма неясно отзывался насчет собственного лица, говорил, правда,
что потерпел по службе за правду, да ведь все это как-то неясно, и когда вспомнили при этом,
что он
даже выразился, будто имел много неприятелей, покушавшихся на жизнь его, то задумались еще более: стало быть, жизнь его была в опасности, стало быть, его преследовали, стало быть, он ведь сделал же что-нибудь
такое… да кто же он в самом деле
такой?
Если его спросить прямо о чем-нибудь, он никогда не вспомнит, не приберет всего в голову и
даже просто ответит,
что не знает, а если спросить о
чем другом, тут-то он и приплетет его, и расскажет с
такими подробностями, которых и знать не захочешь.
Из числа многих в своем роде сметливых предположений было наконец одно — странно
даже и сказать:
что не есть ли Чичиков переодетый Наполеон,
что англичанин издавна завидует,
что, дескать, Россия
так велика и обширна,
что даже несколько раз выходили и карикатуры, где русский изображен разговаривающим с англичанином.
Он отвечал на все пункты
даже не заикнувшись, объявил,
что Чичиков накупил мертвых душ на несколько тысяч и
что он сам продал ему, потому
что не видит причины, почему не продать; на вопрос, не шпион ли он и не старается ли что-нибудь разведать, Ноздрев отвечал,
что шпион,
что еще в школе, где он с ним вместе учился, его называли фискалом, и
что за это товарищи, а в том числе и он, несколько его поизмяли,
так что нужно было потом приставить к одним вискам двести сорок пьявок, — то есть он хотел было сказать сорок, но двести сказалось как-то само собою.
Впрочем, и трудно было, потому
что представились сами собою
такие интересные подробности, от которых никак нельзя было отказаться:
даже названа была по имени деревня, где находилась та приходская церковь, в которой положено было венчаться, именно деревня Трухмачевка, поп — отец Сидор, за венчание — семьдесят пять рублей, и то не согласился бы, если бы он не припугнул его, обещаясь донести на него,
что перевенчал лабазника Михайла на куме,
что он уступил
даже свою коляску и заготовил на всех станциях переменных лошадей.
Попробовали было заикнуться о Наполеоне, но и сами были не рады,
что попробовали, потому
что Ноздрев понес
такую околесину, которая не только не имела никакого подобия правды, но
даже просто ни на
что не имела подобия,
так что чиновники, вздохнувши, все отошли прочь; один только полицеймейстер долго еще слушал, думая, не будет ли, по крайней мере, чего-нибудь далее, но наконец и рукой махнул, сказавши: «Черт знает
что такое!» И все согласились в том,
что как с быком ни биться, а все молока от него не добиться.
Но это, однако ж, несообразно! это несогласно ни с
чем! это невозможно, чтобы чиновники
так могли сами напугать себя; создать
такой вздор,
так отдалиться от истины, когда
даже ребенку видно, в
чем дело!
«Непонятно!» — подумал про себя Чичиков и отправился тут же к председателю палаты, но председатель палаты
так смутился, увидя его,
что не мог связать двух слов, и наговорил
такую дрянь,
что даже им обоим сделалось совестно.
Он вдруг смекнул и понял дело и повел себя в отношении к товарищам точно
таким образом,
что они его угощали, а он их не только никогда, но
даже иногда, припрятав полученное угощенье, потом продавал им же.
Говорили они все как-то сурово,
таким голосом, как бы собирались кого прибить; приносили частые жертвы Вакху, показав
таким образом,
что в славянской природе есть еще много остатков язычества; приходили
даже подчас в присутствие, как говорится, нализавшись, отчего в присутствии было нехорошо и воздух был вовсе не ароматический.
Никто не видал, чтобы он хоть раз был не тем,
чем всегда, хоть на улице, хоть у себя дома; хоть бы раз показал он в чем-нибудь участье, хоть бы напился пьян и в пьянстве рассмеялся бы; хоть бы
даже предался дикому веселью, какому предается разбойник в пьяную минуту, но
даже тени не было в нем ничего
такого.