Неточные совпадения
Всем Хитровым рынком заправляли двое городовых — Рудников
и Лохматкин.
Только их пудовых кулаков действительно боялась «шпана», а «деловые ребята» были с обоими представителями власти в дружбе
и, вернувшись с каторги или бежав из тюрьмы, первым делом шли к ним на поклон. Тот
и другой знали в лицо всех преступников, приглядевшись к ним за четверть века своей несменяемой службы.
Да и никак не скроешься от них: все равно свои донесут, что в такую-то квартиру вернулся такой-то.
Темь. Слякоть.
Только окна «Каторги» светятся красными огнями сквозь закоптелые стекла
да пар выходит из отворяющейся то
и дело двери.
Эти приемы всегда имели успех:
и сконфуженный студент,
и горемыка-мать,
и купчиха уступали свои вещи за пятую часть стоимости,
только видавший виды чиновник равнодушно твердит свое
да еще заступается за других, которых маклаки собираются обжулить. В конце концов, он продает свой собачий воротник за подходящую цену, которую ему дают маклаки, чтобы
только он «не отсвечивал».
— У меня
только в лавку зайди, не надо,
да купит! Уговорю!.. — скажет хороший «зазывала».
И действительно уговорит.
—
Да ведь он же режиссер. Ну, пришлют ему пьесу для постановки в театре, а он сейчас же за мной. Прихожу к нему тайком в кабинет. Двери позатворяет, слышу — в гостиной знакомые голоса, товарищи по сцене там, а я, как краденый. Двери кабинета на ключ. Подает пьесу —
только что с почты —
и говорит...
Воспитание в детстве было получить негде, а образование Училище живописи не давало, программа общеобразовательных предметов была слаба,
да и смотрели на образование, как на пустяки, — были уверены, что художнику нужна
только кисть, а образование — вещь второстепенная.
Они выплывают во время уж очень крупных скандалов
и бьют направо
и налево, а в помощь им всегда становятся завсегдатаи — «болдохи», которые дружат с ними, как с нужными людьми, с которыми «дело делают» по сбыту краденого
и пользуются у них приютом, когда опасно ночевать в ночлежках или в своих «хазах». Сюда же никакая полиция никогда не заглядывала, разве
только городовые из соседней будки,
да и то с самыми благими намерениями — получить бутылку водки.
Ловкий Петр Кирилыч первый придумал «художественно» разрезать такой пирог. В одной руке вилка, в другой ножик; несколько взмахов руки,
и в один миг расстегай обращался в десятки тоненьких ломтиков, разбегавшихся от центрального куска печенки к толстым румяным краям пирога, сохранившего свою форму. Пошла эта мода по всей Москве, но мало кто умел так «художественно» резать расстегаи, как Петр Кирилыч, разве
только у Тестова — Кузьма
да Иван Семеныч. Это были художники!
Автомобиль бешено удирал от пожарного обоза, запряженного отличными лошадьми. Пока не было телефонов, пожары усматривали с каланчи пожарные. Тогда не было еще небоскребов,
и вся Москва была видна с каланчи как на ладони. На каланче, под шарами, ходил день
и ночь часовой. Трудно приходилось этому «высокопоставленному» лицу в бурю-непогоду, особенно в мороз зимой, а летом еще труднее: солнце печет,
да и пожары летом чаще, чем зимой, —
только гляди, не зевай!
И ходит он кругом
и «озирает окрестности».
Отдельно стоял
только неизменный Английский клуб,
да и там азартные игры процветали, как прежде. Туда власти не смели сунуть носа, равно как
и дамы.
Из этого периода дошла до нас
только одна легенда, сохранившаяся у стариков соседей
да у отставных полицейских Тверской части, которые еще были живы в восьмидесятых годах
и рассказывали подробности.
Вода, жар
и пар одинаковые,
только обстановка иная. Бани как бани! Мочалка — тринадцать, мыло по одной копейке. Многие из них
и теперь стоят, как были,
и в тех же домах, как
и в конце прошлого века,
только публика в них другая,
да старых хозяев, содержателей бань, нет,
и память о них скоро совсем пропадет, потому что рассказывать о них некому.
С пяти часов утра до двенадцати ночи голый
и босой человек,
только в одном коротеньком фартучке от пупа до колена, работает беспрерывно всеми мускулами своего тела, при переменной температуре от 14 до 60 градусов по Реомюру,
да еще притом все время мокрый.
— Пошел бы…
да боюсь… вдруг, как последний раз, помнишь, встретим Сергиенко… Я уж оделся, выхожу, а он входит. Взял меня за пуговицу
и с час что-то рассказывал. Вдруг опять встретим? А я люблю Сандуны…
Только кругом воздух скверный: в сухую погоду — пыль, а когда дождь — изо всех домов выкачивают нечистоты в Неглинку.
И «на чай» посетители, требовавшие
только чай, ничего не давали, разве
только иногда две или три копейки,
да и то за особую услугу.
— Ну-к што ж. А ты напиши, как у Гоголя,
только измени малость, по-другому все поставь
да поменьше сделай, в листовку.
И всякому интересно, что Тарас Бульба, а ни какой не другой.
И всякому лестно будет, какая, мол, это новая такая Бульба! Тут, брат, важно заглавие, а содержание — наплевать, все равно прочтут, коли деньги заплачены.
И за контрафакцию не привлекут,
и все-таки Бульба — он Бульба
и есть, а слова-то другие.
— Жалости подобно! Оно хоть
и по закону,
да не по совести! Посадят человека в заключение, отнимут его от семьи, от детей малых,
и вместо того, чтобы работать ему,
да, может, работой на ноги подняться, годами держат его зря за решеткой. Сидел вот молодой человек —
только что женился, а на другой день посадили. А дело-то с подвохом было: усадил его богач-кредитор
только для того, чтобы жену отбить. Запутал, запутал должника, а жену при себе содержать стал…
Неточные совпадения
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси
только наперед это письмо; пожалуй, вместе
и подорожную возьми.
Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие были! Ямщикам скажи, что я буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили
и песни бы пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет
и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика
да бутылки толстобрюшки!
Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног.
Только бы мне узнать, что он такое
и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается
и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
А вы — стоять на крыльце,
и ни с места!
И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите, то…
Только увидите, что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть
и не с просьбою,
да похож на такого человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо
и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Хлестаков.
Да зачем же?.. А впрочем, тут
и чернила,
только бумаги — не знаю… Разве на этом счете?
Городничий. Ступай на улицу… или нет, постой! Ступай принеси…
Да другие-то где? неужели ты
только один? Ведь я приказывал, чтобы
и Прохоров был здесь. Где Прохоров?