В нескольких верстах от Вяземы князя Голицына дожидался васильевский староста, верхом, на опушке леса, и провожал проселком. В селе, у господского дома, к которому вела длинная липовая аллея, встречал священник, его жена, причетники, дворовые, несколько крестьян и дурак Пронька, который один чувствовал человеческое достоинство, не снимал засаленной шляпы, улыбался, стоя несколько поодаль, и давал стречка, как только кто-нибудь из городских хотел
подойти к нему.
Неточные совпадения
Каждый год отец мой приказывал мне говеть. Я побаивался исповеди, и вообще церковная mise en scene [постановка (фр.).] поражала меня и пугала; с истинным страхом
подходил я
к причастию; но религиозным чувством я этого не назову, это был тот страх, который наводит все непонятное, таинственное, особенно когда
ему придают серьезную торжественность; так действует ворожба, заговаривание. Разговевшись после заутрени на святой неделе и объевшись красных яиц, пасхи и кулича, я целый год больше не думал о религии.
Отец мой говорил с
ними несколько слов; одни
подходили к ручке, которую
он никогда не давал, другие кланялись, — и мы уезжали.
Я так долго возмущался против этой несправедливости, что наконец понял ее:
он вперед был уверен, что всякий человек способен на все дурное и если не делает, то или не имеет нужды, или случай не
подходит; в нарушении же форм
он видел личную обиду, неуважение
к нему или «мещанское воспитание», которое, по
его мнению, отлучало человека от всякого людского общества.
Дверь тихо отворилась, и взошла старушка, мать Вадима; шаги ее были едва слышны, она
подошла устало, болезненно
к креслам и сказала мне, садясь в
них...
Муравьев говорил арестантам «ты» и ругался площадными словами. Раз
он до того разъярился, что
подошел к Цехановичу и хотел
его взять за грудь, а может, и ударить — встретил взгляд скованного арестанта, сконфузился и продолжал другим тоном.
После бала или гуте заседатель
подходит к одной из значительных дам и предлагает высочайше обглоданную косточку, дама в восхищенье. Потом
он отправляется
к другой, потом
к третьей — все в восторге.
Тихо выпустила меня горничная, мимо которой я прошел, не смея взглянуть ей в лицо. Отяжелевший месяц садился огромным красным ядром — заря занималась. Было очень свежо, ветер дул мне прямо в лицо — я вдыхал
его больше и больше, мне надобно было освежиться. Когда я
подходил к дому — взошло солнце, и добрые люди, встречавшиеся со мной, удивлялись, что я так рано встал «воспользоваться хорошей погодой».
Генерал
подошел к той двери, из которой должен был выйти Бенкендорф, и замер в неподвижной вытяжке; я с большим любопытством рассматривал этот идеал унтер-офицера… ну, должно быть, солдат посек
он на своем веку за шагистику; откуда берутся эти люди?
В двенадцать приходил военный губернатор; не обращая никакого внимания на советников,
он шел прямо в угол и там ставил свою саблю, потом, посмотревши в окно и поправив волосы,
он подходил к своим креслам и кланялся присутствующим.
«Аксаков остался до конца жизни вечным восторженным и беспредельно благородным юношей;
он увлекался, был увлекаем, но всегда был чист сердцем. В 1844 году, когда наши споры дошли до того, что ни славяне, ни мы не хотели больше встречаться, я как-то шел по улице;
К. Аксаков ехал в санях. Я дружески поклонился
ему.
Он было проехал, но вдруг остановил кучера, вышел из саней и
подошел ко мне.
Этот сержант, любивший чтение, напоминает мне другого. Между Террачино и Неаполем неаполитанский карабинер четыре раза
подходил к дилижансу, всякий раз требуя наши визы. Я показал
ему неаполитанскую визу;
ему этого и полкарлина бьло мало,
он понес пассы в канцелярию и воротился минут через двадцать с требованием, чтоб я и мой товарищ шли
к бригадиру. Бригадир, старый и пьяный унтер-офицер, довольно грубо спросил...
Не останавливаясь в Соутамтоне, я отправился в Крус. На пароходе, в отелях все говорило о Гарибальди, о
его приеме. Рассказывали отдельные анекдоты, как
он вышел на палубу, опираясь на дюка Сутерландского, как, сходя в Коусе с парохода, когда матросы выстроились, чтоб проводить
его, Гарибальди пошел было, поклонившись, но вдруг остановился,
подошел к матросам и каждому подал руку, вместо того чтоб подать на водку.
— Господа, позвольте мне покончить ваш спор, — и тут же,
подойдя к Гарибальди, сказал
ему: — Мне ваше посещение бесконечно дорого, и теперь больше, чем когда-нибудь, в эту черную полосу для России ваше посещение будет иметь особое значение, вы посетите не одного меня, но друзей наших, заточенных в тюрьмы, сосланных на каторгу.
… Я
подошел к Гарибальди с бокалом, когда
он говорил о России, и сказал, что
его тост дойдет до друзей наших в казематах и рудниках, что я благодарю
его за
них.
Все
подходили по очереди
к Гарибальди, мужчины трясли
ему руку с той силой, с которой это делает человек, попавши пальцем в кипяток, иные при этом что-то говорили, большая часть мычала, молчала и откланивалась.
Бывало, он меня не замечает, а я стою у двери и думаю: «Бедный, бедный старик! Нас много, мы играем, нам весело, а он — один-одинешенек, и никто-то его не приласкает. Правду он говорит, что он сирота. И история его жизни какая ужасная! Я помню, как он рассказывал ее Николаю — ужасно быть в его положении!» И так жалко станет, что, бывало,
подойдешь к нему, возьмешь за руку и скажешь: «Lieber [Милый (нем.).] Карл Иваныч!» Он любил, когда я ему говорил так; всегда приласкает, и видно, что растроган.
Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что
он такое и в какой мере нужно
его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который
подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Следовало взять сына портного,
он же и пьянюшка был, да родители богатый подарок дали, так
он и присыкнулся
к сыну купчихи Пантелеевой, а Пантелеева тоже
подослала к супруге полотна три штуки; так
он ко мне.
Гаврило Афанасьевич // Из тарантаса выпрыгнул, //
К крестьянам
подошел: // Как лекарь, руку каждому // Пощупал, в лица глянул
им, // Схватился за бока // И покатился со смеху… // «Ха-ха! ха-ха! ха-ха! ха-ха!» // Здоровый смех помещичий // По утреннему воздуху // Раскатываться стал…
К нему подходишь к первому, // А
он и посоветует // И справку наведет;
«Дерзай!» — за
ними слышится // Дьячково слово; сын
его // Григорий, крестник старосты, //
Подходит к землякам. // «Хошь водки?» — Пил достаточно. // Что тут у вас случилося? // Как в воду вы опущены?.. — // «Мы?.. что ты?..» Насторожились, // Влас положил на крестника // Широкую ладонь.