Любовь Грановского к ней была тихая, кроткая дружба, больше глубокая и нежная, чем страстная. Что-то спокойное, трогательно тихое царило в их молодом доме. Душе было хорошо видеть иной раз возле Грановского, поглощенного своими занятиями, его высокую, гнущуюся, как ветка, молчаливую, влюбленную и счастливую подругу. Я и тут, глядя на них,
думал о тех ясных и целомудренных семьях первых протестантов, которые безбоязненно пели гонимые псалмы, готовые рука в руку спокойно и твердо идти перед инквизитора.
Неточные совпадения
Внутренний результат дум
о «ложном положении» был довольно сходен с
тем, который я вывел из разговоров двух нянюшек. Я чувствовал себя свободнее от общества, которого вовсе не знал, чувствовал, что, в сущности, я оставлен на собственные свои силы, и с несколько детской заносчивостью
думал, что покажу себя Алексею Николаевичу с товарищами.
Каждый год отец мой приказывал мне говеть. Я побаивался исповеди, и вообще церковная mise en scene [постановка (фр.).] поражала меня и пугала; с истинным страхом подходил я к причастию; но религиозным чувством я этого не назову, это был
тот страх, который наводит все непонятное, таинственное, особенно когда ему придают серьезную торжественность; так действует ворожба, заговаривание. Разговевшись после заутрени на святой неделе и объевшись красных яиц, пасхи и кулича, я целый год больше не
думал о религии.
Новость эта поразила меня; я никогда прежде не
думал о возможности его смерти; я вырос в большом уважении к Александру и грустно вспоминал, как я его видел незадолго перед
тем в Москве.
Голицын был удивительный человек, он долго не мог привыкнуть к
тому беспорядку, что когда профессор болен,
то и лекции нет; он
думал, что следующий по очереди должен был его заменять, так что отцу Терновскому пришлось бы иной раз читать в клинике
о женских болезнях, а акушеру Рихтеру — толковать бессеменное зачатие.
Сенявин, который сам рассказывал этот анекдот, принадлежал к
тому числу непрактических людей в русской службе, которые
думают, что риторическими выходками
о честности и деспотическим преследованием двух-трех плутов, которые подвернутся, можно помочь такой всеобщей болезни, как русское взяточничество, свободно растущее под тенью цензурного древа.
Видеть себя в печати — одна из самых сильных искусственных страстей человека, испорченного книжным веком. Но
тем не меньше решаться на публичную выставку своих произведений — нелегко без особого случая. Люди, которые не смели бы
думать о печатании своих статей в «Московских ведомостях», в петербургских журналах, стали печататься у себя дома. А между
тем пагубная привычка иметь орган, привычка к гласности укоренилась. Да и совсем готовое орудие иметь недурно. Типографский станок тоже без костей!
Меня стало теснить присутствие старика, мне было с ним неловко, противно. Не
то чтоб я чувствовал себя неправым перед граждански-церковным собственником женщины, которая его не могла любить и которую он любить был не в силах, но моя двойная роль казалась мне унизительной: лицемерие и двоедушие — два преступления, наиболее чуждые мне. Пока распахнувшаяся страсть брала верх, я не
думал ни
о чем; но когда она стала несколько холоднее, явилось раздумье.
— Да, да, это прекрасно, ну и пусть подает лекарство и что нужно; не
о том речь, — я вас,
та soeur, [сестра (фр.).] спрашиваю, зачем она здесь, когда говорят
о семейном деле, да еще голос подымает? Можно
думать после этого, что она делает одна, а потом жалуетесь. Эй, карету!
Мы обыкновенно
думаем о завтрашнем дне,
о будущем годе, в
то время как надобно обеими руками уцепиться за чашу, налитую через край, которую протягивает сама жизнь, не прошенная, с обычной щедростью своей, — и пить и пить, пока чаша не перешла в другие руки.
Возвратившись в гостиницу, я нашел у себя одного родственника; поговоривши с ним
о том о сем, я, не
думая, коснулся до Исаакиевской площади и до 14 декабря.
— Сделайте одолжение, скажите ему, что вы сегодня виделись со мной и что я самого дурного мнения
о нем, но что с
тем вместе никак не
думаю, чтоб за это было справедливо обокрасть его мать.
Он писал Гассеру, чтоб
тот немедленно требовал аудиенции у Нессельроде и у министра финансов, чтоб он им сказал, что Ротшильд знать не хочет, кому принадлежали билеты, что он их купил и требует уплаты или ясного законного изложения — почему уплата остановлена, что, в случае отказа, он подвергнет дело обсуждению юрисконсультов и советует очень
подумать о последствиях отказа, особенно странного в
то время, когда русское правительство хлопочет заключить через него новый заем.
Будущее было темно, печально… я мог умереть, и мысль, что
тот же краснеющий консул явится распоряжаться в доме, захватит бумаги, заставляла меня
думать о получении где-нибудь прав гражданства. Само собою разумеется, что я выбрал Швейцарию, несмотря на
то что именно около этого времени в Швейцарии сделали мне полицейскую шалость.
Сверх
того, Америка, как сказал Гарибальди, — «страна забвения родины»; пусть же в нее едут
те, которые не имеют веры в свое отечество, они должны ехать с своих кладбищ; совсем напротив, по мере
того как я утрачивал все надежды на романо-германскую Европу, вера в Россию снова возрождалась — но
думать о возвращении при Николае было бы безумием.
Зато на другой день, когда я часов в шесть утра отворил окно, Англия напомнила
о себе: вместо моря и неба, земли и дали была одна сплошная масса неровного серого цвета, из которой лился частый, мелкий дождь, с
той британской настойчивостью, которая вперед говорит: «Если ты
думаешь, что я перестану, ты ошибаешься, я не перестану». В семь часов поехал я под этой душей в Брук Гауз.
— Неужели вы
думаете, — прибавил я, — что есть немцы, которые хотят отдать Венецию и квадрилатер? Может, еще Венецию, — вопрос этот слишком на виду, неправда этого дела очевидна, аристократическое имя действует на них; а вы поговорите
о Триесте, который им нужен для торговли, и
о Галиции или Познани, которые им нужны для
того, чтоб их цивилизовать.
Аристократия начала несколько конфузиться. На выручку ей явились дельцы. Их интересы слишком скоротечны, чтоб
думать о нравственных последствиях агитации, им надобно владеть минутой, кажется, один Цезарь поморщился, кажется, другой насупился — как бы этим не воспользовались тори… и
то Стансфильдова история вот где сидит.
Неточные совпадения
Но он не без основания
думал, что натуральный исход всякой коллизии [Колли́зия — столкновение противоположных сил.] есть все-таки сечение, и это сознание подкрепляло его. В ожидании этого исхода он занимался делами и писал втихомолку устав «
о нестеснении градоначальников законами». Первый и единственный параграф этого устава гласил так: «Ежели чувствуешь, что закон полагает тебе препятствие,
то, сняв оный со стола, положи под себя. И тогда все сие, сделавшись невидимым, много тебя в действии облегчит».
И все сие совершается помимо всякого размышления; ни
о чем не
думаешь, ничего определенного не видишь, но в
то же время чувствуешь какое-то беспокойство, которое кажется неопределенным, потому что ни на что в особенности не опирается.
Он не мог уже
думать о самом вопросе смерти, но невольно ему приходили мысли
о том, что теперь, сейчас, придется ему делать: закрывать глаза, одевать, заказывать гроб.
Но он не сделал ни
того, ни другого, а продолжал жить, мыслить и чувствовать и даже в это самое время женился и испытал много радостей и был счастлив, когда не
думал о значении своей жизни.
О матери Сережа не
думал весь вечер, но, уложившись в постель, он вдруг вспомнил
о ней и помолился своими словами
о том, чтобы мать его завтра, к его рожденью, перестала скрываться и пришла к нему.