Неточные совпадения
Скорее нежные попечения любимого сына, нежели его лекарства имели чудодейственную
силу — она приободрилась, но, увы, ненадолго;
в конце июля она снова слегла, и готовящийся выступить на практическое поприще врач
в самых воротах
этого поприща встретился с бессилием науки
в деле восстановления гаснущей жизни.
Он самого себя стыдил
в этом ребячестве, но остальные дни какая-то непреодолимая
сила тянула его к заветному особняку.
Но предполагать, что она не выдержит испытания, что она пойдет по избитой жизненной дороге обманувшихся
в выборе мужа жен, по дороге постепенного нравственного падения —
это и он не мог,
это было выше его
сил.
Эта всеобъемлющая природа была предметом его изучения — поднять хотя бы на одну линию завесу с того, чего еще не постигли великие умы, дать человечеству еще лишние доказательства его невежества и ничтожества перед высшей
силой, управляющей миром, и
этим возбудить
в нем парения к небу — вот цель ученого-естествоиспытателя, независимо от того, применяет ли он свои знания к извлечению из
этой природы средств для врачевания больного человеческого организма, или же только наблюдает теоретически законы природы
в их проявлениях
в окружающем его мире.
Эту силу воли молодая женщина почерпнула
в любви к своей дочери и считала, что если она имела право жаловаться на мужа, она не имела
этого права относительно отца Коры.
Он хорошо понимал, что свиданья с нею только усугубляли его сердечное горе и увеличивали пагубное для него чувство, но он не
в силах был противиться жажде
этого мучительного наслаждения.
Все
эти мысли привели его к решению, что свидание их будет последнее. Отказать себе
в этом наслаждении, о котором он мечтал со дня ее отъезда из Киева, он был не
в силах, но потом он найдет
в себе
силы одолеть искушение.
Неуверенность
в себе,
в своих
силах перенести
это свидание мгновенно проснулась
в нем, но он пересилил себя и почти твердым голосом, вставая вместе с графом с кресла, произнес...
Когда посещение дома графа Белавина зависело от его воли, он колебался и раздумывал, откладывал его до последнего времени, тая, однако, внутри себя сознание, что он все же решится на него, теперь же, когда
этим возгласом графа Владимира Петровича: «Едем!» — вопрос был поставлен ребром, когда отказ от посещения был равносилен окончательному разрыву с другом, и дом последнего делался для него потерянным навсегда, сердце Караулова болезненно сжалось, и
в этот момент появилось то мучительное сомнение
в своих
силах, тот страх перед последствиями
этого свидания, которые на минуту смутили Федора Дмитриевича, но
это мимолетное смущение не помешало, как мы знаем, ему все-таки тотчас же ответить...
— Я думаю, что
эта любовь, о которой вы говорите и которая двигает
силы великих людей, не может быть сравнена с любовью
в банальном значении
этого слова, о которой говорит Владимир.
— Нет,
это не то… Везде,
в другом месте, я буду с тобой, если ты пожелаешь… Здесь же мне нечего делать, да и оставаться я здесь не
в силах,
это противно моим жизненным принципам… Я нахожу неприличным доводить дружбу до соучастия… Я не знаю закона, который бы делал измену обязательной…
— Видно такова судьба… Мой амфитрион, вернувшись из заграничного вояжа, спился совершенно и умер от белой горячки
в больнице, а, я выдержал
этот последний, почти трехмесячный жестокий кутеж, но окончательно потерял голос и
силы… Наследники покойного выкинули меня за дверь из моего Монрепо и вот…
Но слышать
это от женщины, которая увлекла его
в последнюю измену, было свыше его
сил.
Он чувствовал, что
эта любовь разгоралась
в его сердце с новой
силой,
силой, пред которой может померкнуть ее чистота.
Разговорам ее о религии он не придавал значения, считая это «системой фраз»; украшаясь этими фразами, Марина скрывает в их необычности что-то более значительное, настоящее свое оружие самозащиты;
в силу этого оружия она верит, и этой верой объясняется ее спокойное отношение к действительности, властное — к людям. Но — каково же это оружие?
Неточные совпадения
Но он не без основания думал, что натуральный исход всякой коллизии [Колли́зия — столкновение противоположных
сил.] есть все-таки сечение, и
это сознание подкрепляло его.
В ожидании
этого исхода он занимался делами и писал втихомолку устав «о нестеснении градоначальников законами». Первый и единственный параграф
этого устава гласил так: «Ежели чувствуешь, что закон полагает тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под себя. И тогда все сие, сделавшись невидимым, много тебя
в действии облегчит».
Дома он через минуту уже решил дело по существу. Два одинаково великих подвига предстояли ему: разрушить город и устранить реку. Средства для исполнения первого подвига были обдуманы уже заранее; средства для исполнения второго представлялись ему неясно и сбивчиво. Но так как не было той
силы в природе, которая могла бы убедить прохвоста
в неведении чего бы то ни было, то
в этом случае невежество являлось не только равносильным знанию, но даже
в известном смысле было прочнее его.
Минуты
этой задумчивости были самыми тяжелыми для глуповцев. Как оцепенелые застывали они перед ним, не будучи
в силах оторвать глаза от его светлого, как сталь, взора. Какая-то неисповедимая тайна скрывалась
в этом взоре, и тайна
эта тяжелым, почти свинцовым пологом нависла над целым городом.
Когда он разрушал, боролся со стихиями, предавал огню и мечу, еще могло казаться, что
в нем олицетворяется что-то громадное, какая-то всепокоряющая
сила, которая, независимо от своего содержания, может поражать воображение; теперь, когда он лежал поверженный и изнеможенный, когда ни на ком не тяготел его исполненный бесстыжества взор, делалось ясным, что
это"громадное",
это"всепокоряющее" — не что иное, как идиотство, не нашедшее себе границ.
"Мудрые мира сего! — восклицает по
этому поводу летописец, — прилежно о сем помыслите! и да не смущаются сердца ваши при взгляде на шелепа и иные орудия,
в коих, по высокоумному мнению вашему, якобы
сила и свет просвещения замыкаются!"