Неточные совпадения
Вернувшись из-за границы,
князь поселился в своем великолепном
доме на Тверской улице, куда для совместной с ним жизни приехала и окончившая курс в Смольном институте в Петербурге его сестра Александра Яковлевна, или, как он ее называл, Alexandrine. У последней было отделенное по завещанию отцом и матерью приданое, состоящее из капиталов и имений в разных губерниях и в общей сложности превышающее миллион.
Князь Владимир Яковлевич, с самой ранней юности избалованный женщинами, пресыщенный ими в Петербурге и за границей, не спешил выбирать себе подругу жизни, не заботился о продолжении доблестного и древнего рода
князей Баратовых, спокойно живя с сестрой, окруженный множеством крепостных слуг, на обязанности которых было вести
дом так, как было «при стариках», за чем главным образом наблюдала ключница Гавриловна.
Похороны молодого
князя Владимира Яковлевича Баратова, получившие, вследствие его смерти чуть ли не накануне свадьбы, романтический оттенок, были чрезвычайно многолюдны. Весь петербургский бомонд был налицо и частью пешком, а частью в самых разнообразных экипажах проводил гроб покойного из его
дома в церковь Донского монастыря, на кладбище которого, в фамильном склепе
князей Баратовых, нашел вечное успокоение последний из их рода по мужской линии.
Горе сестры и невесты покойного было неописуемо. Их несколько раз выносили из церкви в обмороке. Последний обморок с молодыми девушками произошел в момент опущения гроба в могилу. Великолепный поминальный обед в
доме безвременного угасшего
князя завершил печальную церемонию.
В
доме генерал-аншефа
князя Ивана Андреевича Прозоровского весть о неожиданной внезапной кончине
князя Владимира Яковлевича Баратова произвела впечатление громового удара. Привезенную княжну прямо из кареты отвели в ее комнату, а сопровождавшая ее Эрнестина Ивановна Лагранж тотчас же приказала доложить о себе старому
князю.
В самом
доме было множество комнат; зала, две гостиных, угольная составляли так называемую парадную часть
дома. Убранство их было несколько странно, хотя не отличалось от
домов других московских бар средней руки, по состоянию к которым принадлежал и
князь Прозоровский. Рядом с вычурной мебелью попадались стулья домашнего, грубого изделия из простого дерева, окрашенные желтой краской; рядом с картинами заграничных мастеров висела мазня доморощенного крепостного живописца.
Цель была достигнута. Княгиня Зоя Борисовна, находившаяся в интересном положении, была привезена в
дом укравшего ее помещика, находившийся в пяти верстах от имения
князя Ивана Андреевича, куда и вернулся несчастный, лишившийся своего сокровища, муж.
Князь боготворил свою жену.
С годами это прошло, но странности в характере
князя остались. Всю свою любовь он перенес на свою дочь, Варвару Ивановну, царившую в
доме неограниченною повелительницей и считавшую в числе своих верных рабов и старика отца. В детстве это был прямо ребенок-деспот. С летами деспотизм несколько сгладился, но следы его остались в характере молодой девушки.
После первой же встречи на балу с
князем Иваном Андреевичем и княжной Варварой
князь Баратов сделал визит и стал посещать
дом. Он сумел понравиться старому
князю своею почтительностью и, главное, умением слушать, качество, которое особенно ценят старики, любящие поговорить о старине, в молодых людях.
Главный контингент жертв грозной чумы составляли бедняки и отчасти люди среднего достатка. Богачи оградили свои
дома, подобно неприступным крепостям. Привезенные из деревень запасы давали им возможность в течение нескольких месяцев выдержать это осадное положение. Выходивших из таких
домов и входивших в них тщательно окуривали и опрыскивали прокипяченным уксусом, настоянным на травах. В таком осадном положении жило и семейство
князя Ивана Андреевича Прозоровского.
Единственный человек, выходивший из
дома «по своим делам», был учитель племянников
князя Сигизмунд Нарцисович Кржижановский. Он завоевал себе это право, пользуясь влиянием на
князя Ивана Андреевича, и тот даже с некоторым благоговением смотрел на него, как на человека, рискующего своею жизнью для своего ближнего.
— Вы и вся ваша семья,
князь, — воскликнул
князь Владимир Яковлевич, — для нас не чужие. Я, конечно, не смею надеяться, но если бы вы были расположены ко мне и к сестре хотя на сотую долю так, как расположены мы к вам, то тоже не считали бы мой
дом чужим углом.
— Простите,
князь, я так запросто,
дома, — встретил его старик, старательно запахивая полы старенького халатика.
Наконец, через месяц с небольшим выдалось послеобеденное время, когда
князь Иван Андреевич удалился, по обыкновению, вздремнуть часок-другой, а Эрнестина Ивановна должна была уехать из
дома по какому-то делу.
Таким образом, смерть
князя Владимира Яковлевича Баратова хотя и была довольно сильным ударом для
дома Прозоровских, но не оставила заметных и долгих следов в их жизненном обиходе.
Княжна Варвара Ивановна также изредка бывала у княжны, поселившейся в верхнем этаже
дома. Нижний этаж, где находились апартаменты покойного
князя и роковой кабинет, были по приказанию княжны Александры Яковлевны заперты наглухо.
Именно так было в
доме генерал-аншефа
князя Ивана Андреевича Прозоровского. Казалось, в нем ничего не изменилось. Жизнь катилась по той же колее, в какой шла до дня, в который покойный
князь Баратов сделал предложение княжне Варваре. Дней приготовления к свадьбе, сменившейся похоронами, почти не существовало.
Княжна Варвара Ивановна по-прежнему царила в
доме своего отца и, казалось, даже не думала о замужестве. Только старик
князь иногда при взгляде на любимую дочку затуманивался, и невеселые думы роились в его голове. Он все еще надеялся на вторую блестящую партию для своего кумира — Вари, но, увы, время шло, а партии не представлялось.
Сигизмунд Нарцисович Кржижановский по-прежнему жил в
доме Прозоровских и так же по-прежнему, если не больше, держал в подчинении своему авторитету старого
князя.
Если бы
князь Иван Андреевич знал, к чему приведет его дочь это узаконенное им подчинение самого себя и всего
дома авторитету Кржижановского, он бы горько раскаялся в своем почти благоговейном доверии к коварному другу.
Михайло, действительно, не мог наглядеться и надышаться на свою молодую жену. Они были счастливы совершенно. Радовались за них и другие дворовые люди, как
дома княжны Баратовой, так и
князя Прозоровского.
Графиня отвечала
князю Куракину, что она не знает, куда подать прошение, что нужды ее состоят не в одном долге 22 000 рублей, но и в том, что она не имеет собственного
дома и ничего потребного для содержания себя и что, наконец, она была бы совершенно счастлива и благоденственно проводила бы остатки дней своих, если бы могла жить в
доме своего мужа с 8000 рублей годового дохода.
По этой справке оказалось, что у Александра Васильевича находилось: имений родовых 2080 душ, пожалованных 7000 душ, всего 9080 душ; оброку с них 50 000 рублей, каменный
дом в Москве стоит 12 000, пожалованных алмазных вещей на 100 000 рублей. Долгу на графе Суворове: в воспитательный
дом — 10 000 рублей, графу Апраксину 2000,
князю Шаховскому 1900, Обрезкову 3000, всего — 17 200 рублей. Графине Суворовой ежегодно выдавалось по 3300 рублей. Предназначено в подарок: графу Зубову 60 000, Арсеньевой — 30 000.
«Господин коллежский асессор Ю. А. Николаев через
князя Куракина мне высочайшую волю объявил, по силе сего графине В. И. прикажите отдать для пребывания
дом и ежегодно отпускать ей по 8000 рублей, примите ваши меры с Д. И. Хвостовым. Я ведаю, что Г. В. много должна, мне сие посторонне».
Тотчас по приезде Суворова в Петербург в
дом Хвостова явился от государя
князь Долгорукий, но, не будучи допущен к Александру Васильевичу, оставил записку, в которой было сказано, что генералиссимусу не приказано являться к государю.
Неточные совпадения
— Ладно. Володеть вами я желаю, — сказал
князь, — а чтоб идти к вам жить — не пойду! Потому вы живете звериным обычаем: с беспробного золота пенки снимаете, снох портите! А вот посылаю к вам заместо себя самого этого новотора-вора: пущай он вами
дома правит, а я отсель и им и вами помыкать буду!
— А я стеснен и подавлен тем, что меня не примут в кормилицы, в Воспитательный
Дом, — опять сказал старый
князь, к великой радости Туровцына, со смеху уронившего спаржу толстым концом в соус.
В Ергушове большой старый
дом был давно сломан, и еще
князем был отделан и увеличен флигель.
Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими
князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись
дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
— Случайно-с… Мне все кажется, что в вас есть что-то к моему подходящее… Да не беспокойтесь, я не надоедлив; и с шулерами уживался, и
князю Свирбею, моему дальнему родственнику и вельможе, не надоел, и об Рафаэлевой Мадонне госпоже Прилуковой в альбом сумел написать, и с Марфой Петровной семь лет безвыездно проживал, и в
доме Вяземского на Сенной в старину ночевывал, и на шаре с Бергом, может быть, полечу.