С одной стороны,
голос рассудка говорил, что ему следует бежать из этого дома и более никогда не встречаться с жертвой его гнусного преступления, какою считал он Татьяну Борисовну, а с другой, голос страсти, более сильный, чем первый, нашептывал в его уши всю соблазнительную прелесть обладания молодой девушкой, рисовал картины ее девственной красоты, силу и очарование ее молодой страсти, и снова, как во вчерашнюю роковую ночь, кровь бросалась ему в голову, стучала в висках, и он снова почти терял сознание.
— Во-первых, благородная решимость, а во-вторых, вы вняли
голосу рассудка, которому вы так редко внимаете в ваших частных делах.
Я это очень хорошо понимал и, грешный человек, иногда даже готов был выслать ему рюмку водки, но, к счастью,
голос рассудка и соблазнительная картина непостыдного умирания восторжествовали над легкомысленными угрызениями совести.
— Сидите смирно, — начал он наконец, — и отвечайте мне. Докажите мне, что ваша нравственность еще не совсем испорчена и что вы в состоянии внять
голосу рассудка. Увлечение я еще извинить могу, но упорство закоренелое — никогда! Мой сын… — Тут он перевел дыхание. — Михайло Семеныч обещал вам жениться на вас? Не правда ли? Отвечайте же! Обещал? а?
Наконец, спасенный помощью врача, любовью к сыну, я опомнился и на первый
голос рассудка решился бежать из Италии, где, думал я, самый воздух распаляет воображение до безумия.
Неточные совпадения
— Ваша жена… черт… Если я сидел и говорил теперь с вами, то единственно с целью разъяснить это гнусное дело, — с прежним гневом и нисколько не понижая
голоса продолжал барон. — Довольно! — вскричал он яростно, — вы не только исключены из круга порядочных людей, но вы — маньяк, настоящий помешанный маньяк, и так вас аттестовали! Вы снисхождения недостойны, и объявляю вам, что сегодня же насчет вас будут приняты меры и вас позовут в одно такое место, где вам сумеют возвратить
рассудок… и вывезут из города!
Натура заглушена
рассудком, обстоятельствами, гордостью, — и молчит, и не дает о себе
голоса сознанию, а молча все-таки работает и подтачивает жизнь.
И между тем сердце говорит громче, нежели все доводы
рассудка; сердце дрожит и сжимается, едва заслышит княжна звуки
голоса Техоцкого, как дрожит и сжимается мышонок, завидев для себя неотразимую смерть в образе жирного, самодовольного кота.
Он редко обращает свою мысль к
голосу собственного
рассудка, собственной совести, и, напротив, чутко и беспокойно присматривается и прислушивается к афоризмам, исходящим из солидных сфер.
— А семейство тоже большое, — продолжал Петр Михайлыч, ничего этого не заметивший. — Вон двое мальчишек ко мне в училище бегают, так и смотреть жалко: ощипано, оборвано, и на дворянских-то детей не похожи. Супруга, по несчастию, родивши последнего ребенка, не побереглась, видно, и там молоко, что ли, в голову кинулось — теперь не в полном
рассудке: говорят, не умывается, не чешется и только, как привидение, ходит по дому и на всех ворчит… ужасно жалкое положение! — заключил Петр Михайлыч печальным
голосом.