Неточные совпадения
Дневник! Я расскажу тебе на ухо то, что меня мучает: я б-о-ю-с-ь своей аудитории. Перед тем
как идти к ребятам, что-то жалобно сосет в груди. Я неплохо готовлюсь к занятиям,
днями и вечерами просиживаю в читальне Московского комитета, так что это не боязнь сорваться, не ответить на вопросы, а другое. Но что? Просто как-то неудобно: вот я, интеллигентка, поварилась в комсомоле, начиталась книг и иду учить рабочих ребят. Пробуждать в
них классовое сознание. Правильно ли это?
— Раньше мешали разного рода объективные причины, теперь
их нет, а
дело стоит, кафедра пустует. До
каких же пор, в угоду товарищам профессорам, мы будем тянуть волынку?
— Культурно? А ноги в такой грязи держать — тоже культурно?
Какое тебе тут лечение! Мой ноги каждый
день, держи
их в чистоте, все и пройдет. Ну,
как самому не стыдно? Куль-тур-но!..
— Этого оставить так нельзя. Нужно, понимаешь, вокруг этого
дела чтобы забурлило общественное мнение. Чтоб широкие массы заинтересовались.
Какое наглое рвачество! И комсомолец еще! Я поговорю в партийной ячейке. Думаю, — нельзя ли устроить над
ним общественный суд, товарищеский, чтобы закрутить это
дело в самой гуще рабочих масс.
Мне самое больное из того, что я здесь вижу, — это то, что ты сидишь
как будто обвиняемый, что ты опускаешь голову и не смеешь взглянуть на мерзавцев, которые продают наше рабочее
дело, которые пытались проломить тебе голову за то, что ты не хочешь
их покрывать.
— Продолжать нечего, я все сказал. Только повторю то, что сейчас говорила Лелька Ратникова. Ты, Юрка,
как видно, хороший парень, а хороших
дел стыдишься, не понимаешь до сих пор той истины, что прогульщик, все равно что и рвач, — не товарищ нам, а классовый враг, и с
ним нужна — беспощадность!
— Я красноречия так много не знаю,
как другие здесь развивают. Но все-таки хочу сказать категорически. Этого вот инженера, который тут выступал с докладом, я
его давно заприметил. И замечаю по глазам, что
он не любит нас, рабочий класс.
Ему нет
дела до грандиозного плана строительства,
он сам не хочет выполнять задания и нам говорит, чтоб не выполняли. Должно быть,
ему важно только жалованье спецовское получать, а на нас, рабочий класс,
он плюет. Этого дозволять
ему нельзя.
— Все деревня! — сурово отозвался Ведерников. — Сейчас ругался с ребятами в курилке. Вы для деревни забываете завод, для вас ваше хозяйство дороже завода. А
они: «Ну да! А то
как же! Самое страдное время, мы рожь косили. Пусть штрафуют». — «
Дело не в штрафе, а это заводу вредит, понимаете вы это
дело?» — «Э! — говорят, — на
каком месте стоял, на том и будет стоять». Во-от! Что это за рабочие? Это чужаки, только оделись в рабочие блузы. Гнать нужно таких с завода.
Девчата посмеивались и мазали. В первый же
день, еще не свыкнувшись с новой для
них операцией,
они уже промазали 1400 пар,
как старые работницы. Через три
дня стали мазать по 1600, а еще через неделю эти 1600 пар стали кончать за полчаса до гудка.
— Прошу слова! — и заговорил: — Товарищи! Я вижу, что инженеру Голосовкеру нет
дела до производства и до строительства социализма! Поэтому
он и ведет саботаж всякому улучшению и всякому снижению себестоимости.
Какая бы этому могла быть причина? Вот мы все время в газетах читаем — то там окажется спец-вредитель, то там. Не из этих ли
он спецов, которые тайно только и думают о том, чтобы всовывать палки в колеса нашего строительства?
Юрка знал, — если бы подойти к
ним вплотную, если бы спросить: «Ну,
как, — можно это допустить, чтобы разбазаривали самое ценное имущество завода?» —
они бы ответили: «Ясное
дело, нет. Это — безобразие». И все-таки — что
он вот выследил, накрыл, донес, —
они за это чувствовали к
нему безотчетное омерзение и способны были объяснить
его действия только одним: «Старается пролезть». Юрка и в самом себе помнил совсем такие настроения.
— Вот потому. —
Он помолчал, грозно нахмурил брови. — А Ленин? Про Ленина
он забыл? Мне очень желалось спросить товарища Рудзутака, чтобы
он мне вкратце ответил, по
какой причине
он в этаком
деле забыл товарища Ленина? Ленин, значит, хуже Маркса понимал механику революции?
— А стану я у вас в колхозе так работать? Я буду стараться, а рядом другой зевать будет да задницу чесать?
Как я
его заставлю? А что наработаем, на всех
делить будете. Нет, гражданин, не пойду к вам. Я люблю работать, не люблю сложа руки сидеть. Потому у меня и много всего.
Нинка, не стучась, распахнула дверь и ворвалась к Лельке. Крепко расцеловались. Смеялись, расспрашивали, дивились, что так близко друг от друга работают и не знали. Нинка видела в комнате две кровати, видела Ведерникова, сидящего на одной из
них. Но об этом не спрашивала. Кому
какое дело?
Судебный пристав, румяный, красивый человек, в великолепном мундире, с бумажкой в руке подошел к Фанарину с вопросом, по
какому он делу, и, узнав, что по делу Масловой, записал что-то и отошел. В это время дверь шкапа отворилась, и оттуда вышел патриархального вида старичок, но уже не в пиджаке, а в обшитом галунами с блестящими бляхами на груди наряде, делавшем его похожим на птицу.
Неточные совпадения
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен,
как бревно. Я
ему прямо скажу:
как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом
деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Городничий. Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или на другом
каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда кто заболел, которого
дня и числа… Нехорошо, что у вас больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и лучше, если б
их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим,
как пойдет
дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что
он такое и в
какой мере нужно
его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
— дворянин учится наукам:
его хоть и секут в школе, да за
дело, чтоб
он знал полезное. А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за то, что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а
как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты,
какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в
день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Хлестаков. Да что? мне нет никакого
дела до
них. (В размышлении.)Я не знаю, однако ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри ты
какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь, что у меня нет ни копейки.