Неточные совпадения
— В первый раз,
как я увидел твоего коня, — продолжал Азамат, — когда
он под тобой крутился и прыгал, раздувая ноздри, и кремни брызгами летели из-под копыт
его, в моей душе сделалось что-то непонятное, и с тех пор все мне опостылело: на лучших скакунов моего отца смотрел я с презрением, стыдно было мне на
них показаться, и тоска овладела мной; и, тоскуя, просиживал я на утесе целые
дни, и ежеминутно мыслям моим являлся вороной скакун твой с своей стройной поступью, с своим гладким, прямым,
как стрела, хребтом;
он смотрел мне в глаза своими бойкими глазами,
как будто хотел слово вымолвить.
— А Бог
его знает! Живущи, разбойники! Видал я-с иных в
деле, например: ведь весь исколот,
как решето, штыками, а все махает шашкой, — штабс-капитан после некоторого молчания продолжал, топнув ногою о землю: — Никогда себе не прощу одного: черт меня дернул, приехав в крепость, пересказать Григорью Александровичу все, что я слышал, сидя за забором;
он посмеялся, — такой хитрый! — а сам задумал кое-что.
— В первый раз,
как Казбич приедет сюда;
он обещался пригнать десяток баранов; остальное — мое
дело. Смотри же, Азамат!
Вот
они и сладили это
дело… по правде сказать, нехорошее
дело! Я после и говорил это Печорину, да только
он мне отвечал, что дикая черкешенка должна быть счастлива, имея такого милого мужа,
как он, потому что, по-ихнему,
он все-таки ее муж, а что Казбич — разбойник, которого надо было наказать. Сами посудите, что ж я мог отвечать против этого?.. Но в то время я ничего не знал об
их заговоре. Вот раз приехал Казбич и спрашивает, не нужно ли баранов и меда; я велел
ему привести на другой
день.
Вечером Григорий Александрович вооружился и выехал из крепости:
как они сладили это
дело, не знаю, — только ночью
они оба возвратились, и часовой видел, что поперек седла Азамата лежала женщина, у которой руки и ноги были связаны, а голова окутана чадрой.
— Да, она нам призналась, что с того
дня,
как увидела Печорина,
он часто ей грезился во сне и что ни один мужчина никогда не производил на нее такого впечатления. Да,
они были счастливы!
— То есть, кажется,
он подозревал. Спустя несколько
дней узнали мы, что старик убит. Вот
как это случилось…
Казбич остановился в самом
деле и стал вслушиваться: верно, думал, что с
ним заводят переговоры, —
как не так!.. Мой гренадер приложился… бац!.. мимо, — только что порох на полке вспыхнул; Казбич толкнул лошадь, и она дала скачок в сторону.
Он привстал на стременах, крикнул что-то по-своему, пригрозил нагайкой — и был таков.
Я отвечал, что много есть людей, говорящих то же самое; что есть, вероятно, и такие, которые говорят правду; что, впрочем, разочарование,
как все моды, начав с высших слоев общества, спустилось к низшим, которые
его донашивают, и что нынче те, которые больше всех и в самом
деле скучают, стараются скрыть это несчастие,
как порок. Штабс-капитан не понял этих тонкостей, покачал головою и улыбнулся лукаво...
Половину следующего
дня она была тиха, молчалива и послушна,
как ни мучил ее наш лекарь припарками и микстурой. «Помилуйте, — говорил я
ему, — ведь вы сами сказали, что она умрет непременно, так зачем тут все ваши препараты?» — «Все-таки лучше, Максим Максимыч, — отвечал
он, — чтоб совесть была покойна». Хороша совесть!
Первый
день я провел очень скучно; на другой рано утром въезжает на двор повозка… А! Максим Максимыч!.. Мы встретились
как старые приятели. Я предложил
ему свою комнату.
Он не церемонился, даже ударил меня по плечу и скривил рот на манер улыбки. Такой чудак!..
Утро было свежее, но прекрасное. Золотые облака громоздились на горах,
как новый ряд воздушных гор; перед воротами расстилалась широкая площадь; за нею базар кипел народом, потому что было воскресенье; босые мальчики-осетины, неся за плечами котомки с сотовым медом, вертелись вокруг меня; я
их прогнал: мне было не до
них, я начинал
разделять беспокойство доброго штабс-капитана.
— Хоть в газетах печатайте.
Какое мне
дело?.. Что, я разве друг
его какой?.. или родственник? Правда, мы жили долго под одной кровлей… А мало ли с кем я не жил?..
Я понял
его: бедный старик, в первый раз от роду, может быть, бросил
дела службы для собственной надобности, говоря языком бумажным, — и
как же
он был награжден!
— Здесь нечисто! Я встретил сегодня черноморского урядника;
он мне знаком — был прошлого года в отряде;
как я
ему сказал, где мы остановились, а
он мне: «Здесь, брат, нечисто, люди недобрые!..» Да и в самом
деле, что это за слепой! ходит везде один, и на базар, за хлебом, и за водой… уж видно, здесь к этому привыкли.
Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил
их спокойствие и,
как камень, едва сам не пошел ко
дну!
— Вот княгиня Лиговская, — сказал Грушницкий, — и с нею дочь ее Мери,
как она ее называет на английский манер.
Они здесь только три
дня.
Я подошел ближе и спрятался за угол галереи. В эту минуту Грушницкий уронил свой стакан на песок и усиливался нагнуться, чтоб
его поднять: больная нога
ему мешала. Бежняжка!
как он ухитрялся, опираясь на костыль, и все напрасно. Выразительное лицо
его в самом
деле изображало страдание.
Молча с Грушницким спустились мы с горы и прошли по бульвару, мимо окон дома, где скрылась наша красавица. Она сидела у окна. Грушницкий, дернув меня за руку, бросил на нее один из тех мутно-нежных взглядов, которые так мало действуют на женщин. Я навел на нее лорнет и заметил, что она от
его взгляда улыбнулась, а что мой дерзкий лорнет рассердил ее не на шутку. И
как, в самом
деле, смеет кавказский армеец наводить стеклышко на московскую княжну?..
Он скептик и матерьялист,
как все почти медики, а вместе с этим поэт, и не на шутку, — поэт на
деле всегда и часто на словах, хотя в жизнь свою не написал двух стихов.
— Может быть!
Какое мне
дело!.. — сказал
он рассеянно.
Как быть! кисейный рукав слабая защита, и электрическая искра пробежала из моей руки в ее руку; все почти страсти начинаются так, и мы часто себя очень обманываем, думая, что нас женщина любит за наши физические или нравственные достоинства; конечно,
они приготовляют, располагают ее сердце к принятию священного огня, а все-таки первое прикосновение решает
дело.
С тех пор
как поэты пишут и женщины
их читают (за что
им глубочайшая благодарность),
их столько раз называли ангелами, что
они в самом
деле, в простоте душевной, поверили этому комплименту, забывая, что те же поэты за деньги величали Нерона полубогом…
Доктор согласился быть моим секундантом; я дал
ему несколько наставлений насчет условий поединка;
он должен был настоять на том, чтобы
дело обошлось
как можно секретнее, потому что хотя я когда угодно готов подвергать себя смерти, но нимало не расположен испортить навсегда свою будущность в здешнем мире.
«Ни за что не соглашусь! — говорил Грушницкий, —
он меня оскорбил публично; тогда было совсем другое…» — «
Какое тебе
дело? — отвечал капитан, — я все беру на себя.
Переговоры наши продолжались довольно долго; наконец мы решили
дело вот
как: верстах в пяти отсюда есть глухое ущелье;
они туда поедут завтра в четыре часа утра, а мы выедем полчаса после
их; стреляться будете на шести шагах — этого требовал сам Грушницкий.
— Ни за что на свете, доктор! — отвечал я, удерживая
его за руку, — вы все испортите; вы мне дали слово не мешать…
Какое вам
дело? Может быть, я хочу быть убит…
Я проворно соскочил, хочу поднять
его, дергаю за повод — напрасно: едва слышный стон вырвался сквозь стиснутые
его зубы; через несколько минут
он издох; я остался в степи один, потеряв последнюю надежду; попробовал идти пешком — ноги мои подкосились; изнуренный тревогами
дня и бессонницей, я упал на мокрую траву и
как ребенок заплакал.
— От княгини Лиговской; дочь ее больна — расслабление нервов… Да не в этом
дело, а вот что: начальство догадывается, и хотя ничего нельзя доказать положительно, однако я вам советую быть осторожнее. Княгиня мне говорила нынче, что она знает, что вы стрелялись за ее дочь. Ей все этот старичок рассказал…
как бишь
его?
Он был свидетелем вашей стычки с Грушницким в ресторации. Я пришел вас предупредить. Прощайте. Может быть, мы больше не увидимся, вас ушлют куда-нибудь.
Я,
как матрос, рожденный и выросший на палубе разбойничьего брига:
его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег,
он скучает и томится,
как ни мани
его тенистая роща,
как ни свети
ему мирное солнце;
он ходит себе целый
день по прибрежному песку, прислушивается к однообразному ропоту набегающих волн и всматривается в туманную даль: не мелькнет ли там на бледной черте, отделяющей синюю пучину от серых тучек, желанный парус, сначала подобный крылу морской чайки, но мало-помалу отделяющийся от пены валунов и ровным бегом приближающийся к пустынной пристани…
Неточные совпадения
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен,
как бревно. Я
ему прямо скажу:
как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом
деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Городничий. Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или на другом
каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда кто заболел, которого
дня и числа… Нехорошо, что у вас больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и лучше, если б
их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим,
как пойдет
дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что
он такое и в
какой мере нужно
его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
— дворянин учится наукам:
его хоть и секут в школе, да за
дело, чтоб
он знал полезное. А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за то, что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а
как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты,
какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в
день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Хлестаков. Да что? мне нет никакого
дела до
них. (В размышлении.)Я не знаю, однако ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри ты
какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь, что у меня нет ни копейки.