Неточные совпадения
Он тихонько приезжает, украдкою пробирается в свой кабинет и
там живет, никому
не показываясь.
А вот с арифметикой и вообще с математикой было очень скверно. Фантазии
там приложить было
не к чему, и ужасно было трудно разобраться в разных торговых операциях с пудами хлеба, фунтами селедок и золотниками соли, особенно, когда сюда еще подбавляли несколько килограммов мяса: Иногда сидел до поздней ночи, опять и опять приходил к папе с неправильными решениями и уходил от него, размазывая по щекам слезы и лиловые чернила.
А я вот узнал. Сразу, без малейшего труда узнал: второй был Хаджи-Абрек. А как же
там никто
не догадался?!!
Увлечение мое морской стихией в то время давно уже кончилось. Определилась моя большая способность к языкам. Папа говорил, что можно бы мне поступить на факультет восточных языков, оттуда широкая дорога в дипломаты на Востоке. Люба только что прочла «Фрегат Палладу» Гончарова. Мы говорили о красотах Востока, я приглашал их к себе в гости на Цейлон или в Сингапур, когда буду
там консулом. Или нет, я буду
не консулом, а доктором и буду лечить Наташу. — Наташа, покажите язык!
«Тебе сейчас хорошо. А что будет на том свете? Шалишь, грешишь, о смерти
не думаешь… Тогда пожалеешь! Неужели
не выгоднее как-нибудь уж потерпеть тут, на атом свете, — всего ведь несколько десятков лет. А зато
там — безотменное блаженство на веки вечные, А то вдруг
там тебе — ад! Ужаснейшие муки, — такие, какие даже представить себе трудно, — и навеки! Только подумать: на веки вечные!.. Эх-эх-эх!
Не забывай этого, Витя! Пожалеешь, да поздно будет!»
— Это
не относится к посещению церкви. Сам господь сказал: «Где двое или трое соберутся во имя мое,
там я среди них».
Не мог я к нему подойти,
не мог заговорить таким языком, чтоб он хотя бы понял, о чем я говорю. Я стал рассказывать, что люди, которые на земле жили праведно, которые
не убивали,
не крали,
не блудили, попадут в рай, —
там будет так хорошо, что мы себе здесь даже и представить
не можем.
Отец Башкирова был членом клуба,
там получалось «Дело». Но первые две недели журнал лежит в читальне, а туда доступ гимназистам
не разрешается. Башкиров попросил библиотекаря сходить в читальню и посмотреть,
не напечатаны ли в «Деле» стихи В. Вицентовича на смерть Тургенева.
Я хмурился, мрачно вставал и озлобленно шел в церковь. И даже
не утешало, что
там могу увидеть Конопацких.
В старших классах гимназии после такой проповеди я иногда вдруг начинал возражать на выраженные
там мысли, и, вместо благоговейного настроения, получалась совсем для родителей нежелательная атмосфера спора. Раз, например, после одной вдохновенной проповеди, где оратор говорил о великом милосердии бога, пославшего для спасения людей единственного сына, я спросил: «Какой же это всемогущий бог, который
не сумел другим путем спасти людей? Почему ему так приятны были мучения даже собственного сына?»
Не уезжай, голубчик мой,
Не покидай поля родные.
Тебя
там встретят люди злые
И скажут: «Ты для нас чужой».
Часто думалось о Конопацких, особенно о Любе. Но и сладости дум о ней примешивалось тревожное чувство страха и неуверенности. Никак сейчас
не могу вспомнить, чем оно было вызвано. Простились мы у них на даче очень хорошо, но потом почему-то мне пришло в голову, что между нами все кончено, что Люба полюбила другого. К мрачному в то время и вообще настроению присоединилось еще это подозрение о крушении любви Любы ко мне. Иногда доходил до полного отчаяния: да,
там все кончено!
Анна Тимофеевна узнала, что мы с братом Мишею в Петербурге, и написала сестре, чтобы мы обязательно посетили ее. Приняла очень радушно, потребовала, чтоб мы их
не забывали. Пришлось раза два-три в год ходить к ним. Мучительные «родственные» визиты, чувствовалось, что мы им совершенно ненужны и неинтересны — «родственники из провинции». И нам
там было чуждо, неуютно. Но если мы долго
не являлись, Анна Тимофеевна писала об этом в Тулу сестре.
— Два года мы в Риге жили. Очень мне
там нравилась немецкая опера. Ни одного представления
не пропускал. Засяду в райке и слушаю. И я откровенно вам сознаюсь, — большие у меня способности были к немецкой опере. Даже можно сказать, — талант. Только вот голоса нету, и немецкого языка
не знаю.
Обсуждалось предложение: колонною, всем вместе, двинуться по Невскому к Казанскому собору и
там требовать, чтоб была отслужена панихида. В другое время я бы сам агитировал за это. Теперь же мне очень хотелось, чтобы предложение было отвергнуто и решено было разойтись по домам. Но отлично понимал: этого
не будет. Пойдут к Казанскому собору.
Не мог себе найти места от тоски. Вечером зашел к Печерникову. Он еще
не возвращался. Пошел к Шлепянову (его тоже видел на Волковом), —
не было дома. Что-то, значит,
там произошло.
— Что вы говорите? Воскобойников рассказал, что раз он зашел к Леониду,
не застал его дома, а ему нужен был для реферата Щапов. Стал искать, выдвинул нижний ящик комода, — и увидел
там баночку с ртутною мазью, шприц, лекарственные склянки с рецептами еще за минувший год.
Не то, что в Петербурге на филологическом факультете:
там я посещал только предметы, меня интересовавшие, а по остальным в несколько дней подготовлялся к экзамену и шел на него, иногда даже
не зная экзаменатора в лицо.
В народе ходили страшные слухи: приказано морить простой народ, чтоб его было поменьше; доктора сыплют в колодцы отравные порошки; здоровых людей захватывают на улицах крючьями и отвозят в «бараки», откуда никто уж
не возвращается; их
там засыпают известкой и хоронят живыми.
— Из Новороссийска? Никогда
там не бывал.
— Вы со мной на этот счет
не спорьте. Я запах иода отлично знаю. Жена меня каждый день на ночь мажет иодом то тут, то
там.
Выведена типическая безвольная чеховская девушка, кузен подбивает ее бросить жениха и уехать в столицу учиться, она уезжает чуть ли
не накануне свадьбы и
там, в столице, учится и работает.
Через месяц я получил от Чехова письмо, и
там между прочим он сообщает: «Кое-что поделываю. Рассказ „Невесту“ искромсал и переделал в корректуре». Из этого заключаю, что, может быть, Чехов в этом направлении что-то исправил и нашел более подходящим для своей Нади, чтобы она ушла
не в революцию, а просто в учебу.
Не люблю я этой моей книги. Она написана вяло, неврастенично, плаксиво и в конце концов просто плохо. Я
не отказываюсь ни от чего, что
там писал, все это нужно было написать, но можно было выразить мужественнее. И лучше.
— Тогда я ее
не приму. У нас есть много других журналов и альманахов, можете напечатать
там.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык
там обращаться с другими: я, брат,
не такого рода! со мной
не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире
не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое!
Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это
не жаркое.
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас
там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и
не завесть его? только, знаете, в таком месте неприлично… Я и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Хлестаков. Я уж
не помню твоих глупых счетов. Говори, сколько
там?
Хлестаков (голосом вовсе
не решительным и
не громким, очень близким к просьбе).Вниз, в буфет…
Там скажи… чтобы мне дали пообедать.
Хлестаков. Возьмите, возьмите; это порядочная сигарка. Конечно,
не то, что в Петербурге.
Там, батюшка, я куривал сигарочки по двадцати пяти рублей сотенка, просто ручки потом себе поцелуешь, как выкуришь. Вот огонь, закурите. (Подает ему свечу.)