Неточные совпадения
Разговор влек его в разные стороны. В свои денежные
дела и расчеты он не
хотел входить. Но не мог все-таки не вернуться к Волге, к самому родному, что у него было на свете.
Но разве можно сидеть там, среди бела
дня,
хотя бы и в такой глухой час?
По
делу завернул он снова прошлым летом, даже останавливаться на ночь не
хотел, рассчитывал покончить все одним
днем и чем свет «уйти» на другом пароходе кверху, в Рыбинск. Куда деваться вечером? В увеселительный сад… Их даже два было тогда; теперь один хозяин прогорел. Знакомые нашлись у него в городе: из пароходских кое-кто, инженер, один адвокат заезжий, шустрый малый, ловкий на все и порядочный кутила.
— Да вот, что я
хочу с тобой переговорить о
делах… Видишь, нашей сестре нельзя быть без обеспечения. — Она тихо рассмеялась. — Я знаю, интеллигенты разные сейчас за Островского схватятся? это, мол, как та вдова-купчиха, что за красавчика вышла… помнишь?.. Как бишь называется пьеса?
Теркин слушал внимательно, и в голове у него беспрестанно мелькал вопрос: «зачем Серафима рассказывает ему так подробно об этой Калерии?» Он
хотел бы схватить ее и увлечь к себе, забыть про то, кто она, чья жена, чьих родителей, какие у нее заботы… Одну минуту он даже усомнился: полно, так ли она страстно привязалась к нему, если способна говорить о домашних
делах, зная, что он здесь только до рассвета и она опять его долго не увидит?..
—
Дело чистое, — выговорил он, немного отведя от нее глаза, — коли завещания не будет и отец на словах не распорядится — вам надо полюбовно
разделить. Вы ее, во всяком случае, обидеть не
захотите…
— Почему же ты не
хочешь? — порывисто спросила она. — Думаешь, я тебе в этом не помощница?.. Нет, Вася, я
хочу все
делить с тобой. Не в сладостях одних любовь сидит. Если я тебе полчаса назад сказала, что без обеспечения нельзя женщине… верь мне… сколько бы у меня ни оказалось впоследствии денег, я не для себя одной. Чего же тебе от меня скрытничать!
Он доложил директору и предупредил, по-товарищески, своего соперника. Директор
хотел сначала замять
дело, но через того же Перновского узнал, что и в классах и в дортуарах об этом уже пошли толки.
Зверева он по второму
делу все-таки не выгородил: ясно было, что и тот
хотел отомстить Перновскому.
Ответ Теркина заставил Перновского обернуть голову в его сторону и оглядеть статного, красивого пассажира. На капитана он не желал смотреть: злился на него второй
день после столкновения между Василем и Казанью. Он
хотел даже пересесть на другой пароход, да жаль было потерять плату за проезд.
Зачем бежать? Почему не сказать мужу прямо: «Не
хочу с тобой жить, люблю другого и ухожу к нему?» Так будет прямее и выгоднее. Все станут на ее сторону, когда узнают, что он проиграл ее состояние. Да и не малое удовольствие — кинуть ему прямо в лицо свой приговор. «А потом довести до развода и обвенчаться с Васей… Нынче такой исход самое обыкновенное
дело. Не Бог знает что и стоит, каких — нибудь три, много четыре тысячи!» — подумала Серафима.
Но Теркин не
хотел допытываться; только у него что-то внутри защемило. Как будто в уклончивых ответах Верстакова он почуял, что Усатин не может быть настолько при деньгах, чтобы дать ему двадцать тысяч,
хотя бы и под залог его «Батрака», а крайний срок взноса много через десять
дней, да и то еще с «недохваткой». Остальное ему поверят под вексель до будущей навигации.
— Расширили
дело на заводе? — осведомился он добродушно небрежным тоном, как человек, которому обстоятельства Усатина давно известны. — Ведь Арсений Кирилыч
хотел, помнится мне, соседнюю лесную дачу заполучить и еще корпус вывести для разных специальных производств?
Ему стало его вдруг жаль, точно он его давно знает,
хотя он мог бы быть недоволен и помехой лишнего человека, и тем, что этот «делектур» расстроен. Конечно,
дело, по которому он приехал, денежное и неприятное.
— А я весь свой век ворочал
делами и в гору шел, не изменяя тому, что во мне заложили лучшие годы, проведенные в университете. Вот мне и не
хотят простить, что я шестидесятыми годами отзываюсь, что я враг всякой татарской надувастики и рутины… И поползли клопы из всех щелей, — клопы, которым мы двадцать лет назад пикнуть не давали. А по нынешнему времени они ко двору.
Но он с ним был согласен,
хотя и не знал, из-за чего Дубенский «выгораживал» себя на случай истории по акционерному обществу. Усатин, наверно, расскажет ему, в чем
дело, не теперь, так позднее. Несомненно, однако ж, что минута для займа двадцати тысяч неподходящая, и лучше будет первому не заводить об этом речи.
— Эх, милый мой! И зачем вы у меня тогда не попросили прямо в Москве?.. Я бы тогда и сорок дал… —
Хотел сам извернуться. — Да вы мне напомните, в чем
дело.
До рассвета он провозился в постели, перебирал на всякие лады: может он или нет пойти на такое
дело, и кончил тем, что решил уклониться,
хотя бы задержка в отыскании двадцати тысяч испортила все его расчеты.
Верстаков, когда узнал, что он
хочет уехать через час и нужно ему запрячь лошадь, почему-то не удивился, а, выйдя на крыльцо, шепотом начал расспрашивать про «историю». Всем своим видом и тоном нарядчик показывал Теркину, что боится за Арсения Кирилыча чрезвычайно, и сам стал проговариваться о разных «недохватках» и «прорехах» и по заводу, и по нефтяному
делу.
Мужчины, видно, из другого теста сделаны,
хотя бы и такие пылкие и смелые, как ее Вася. У них слишком много всяких
дел, всюду их тянет, не дает им окунуться с головой в страсть…
— Деньги не больно большие были, — добавил он небрежным тоном. — И вы, Арсений Кирилыч, — теперь
дело прошлое, — совесть мою тогда пытали. Должно быть,
хотели поглядеть: поддамся я или нет?
Это письмо Теркин оставил без ответа. Сначала
хотел ответить, через два
дня уехал надолго в Астрахань и совсем забыл про него.
— Я уже три
дня здесь, Вася! Так стосковалась,
хотела в Нижний ехать, депешу тебе слать… радость моя!
— Или, быть может, не
хотел тебя смущать, портить первых
дней нашего тогдашнего житья… И то, пожалуй, что я не люблю вспоминать про историю моего исключения из гимназии…
— Как же ты не
хочешь понять, Сима (Теркин начал краснеть)! Я довел Перновского до зеленого змея — это первым
делом; а вторым — я видел, как он полез на капитана с кулаками, и мое показание было очень важно… Мне сам следователь сказал, что теперь
дело кончится пустяками.
«Я ее не известила о наследстве, — продолжала она перебирать, — да, не известила. Но
дело тут не в этом. Ведь он-то небось сам знал все отлично: он небось принял от меня, положим, взаймы, двадцать тысяч, пароход на это пустил в ход и в год разжился?.. А теперь, нате-подите, из себя праведника представляет,
хочет подавить меня своей чистотой!.. Надо было о праведном житье раньше думать, все равно что маменьке моей. Задним-то числом легко каяться!»
Не
хочет и не может он провести еще
день без того, чтобы не поговорить с Калерией начистоту от всего сердца. Не должен он позволять Серафиме маклачить, улаживать
дело, лгать и проводить эту чудесную девушку.
— Видимое
дело, вы ее, Серафиму,
хотите выгородить. Мне всегда было тяжко, что тетенька и Сима не жаловали меня… И я от вас не скрою… Добрые люди давно обо всем мне написали… И про капитал, оставленный дяденькой, и про все остальное. Я подождала. Думала, поеду летом, как-нибудь поладим. Вот так и вышло. И я вижу, как вы-то сделались к этому причастны. Сима вам навязала эти деньги… Верно, тогда нужны были до зарезу?
— Дай мне докончить. Ты всегда подавляешь меня высотой твоих чувств. Ты и она, — Серафима показала на дверь, — вы оба точно спелись. Она уже успела там, на балконе, начать проповедь: «Вот, Симочка, сам Господь вразумляет тебя… Любовь свою ты можешь очистить. В благородные правила Василия Иваныча я верю, он не
захочет продолжать жить с тобою… так». И какое ей
дело!.. С какого права?..
— Голубушка вы моя! Не откажите и меня принять в участники!
Хочу, чтоб наша сердечная связь окрепла. Я по Волге беспрестанно сную и буду то и
дело наведываться. И в земстве, и в городском представительстве отыщу людей, которые наверно поддержат вашу благую мысль.
— Без нравоучений!.. Я за тобой послала вот зачем: не
хочу я
дня оставаться здесь. Доноси на меня, вяжи, коли
хочешь, — наши с тобой счеты кончены…
Неужели свыше суждено было, чтобы достояние Калерии попало опять в руки Серафимы? Он смирялся перед этим. Сам-то он разве не может во имя покойницы продолжать ее
дело?.. Она мечтала иметь его своим пособником. Не лучше ли двадцать-то тысяч, пока они еще не отосланы к матери Серафимы, употребить на святое
дело, завещанное ему Калерией? Богу будет это угоднее. Так он не мог поступить,
хотя долговой документ и у него в руках… Пускай эти деньги пойдут прахом. Он от себя возместит их на
дело покойницы.
Он попал на самое
дно народной веры,
хотел сердцем слышать из простых уст сдавленные вздохи, молитвенные возгласы,
хотел видеть кругом себя лица старые и молодые, мужские и женские, захваченные умилением или усердием, просящие о бесчисленных нуждах и немощах, — и ничего не видел, и ничего не слыхал.
Могло бы быть еще грязнее и первобытнее, да ведь он и
хотел попасть в свое родное село не как пароходчик Василий Иваныч Теркин, которому заведующий их компанейской пристанью предоставил бы почетную квартиру, а попросту, чтобы его никто не заметил; приехал он не для
дел, или из тщеславного позыва показать себя мужичью, когда-то высекшему его в волостном правлении, какой он нынче значительный человек.
Теркин почему-то усомнился в его искренности и не стал много расспрашивать про его борьбу с расколом,
хотя миссионер говорил о себе очень серьезным тоном и дал понять сразу, что только им одним и держится это
дело «в округе», как он выражался.
Он верил, что отец всегда прав и его вороги — шайка мошенников и развратителей той голытьбы, о которой столько он наслышан, да и знал ее довольно; помнил
дни буйных сходок, пьянства, озорства, драк, чуть не побоев, достававшихся тем, кто не
хотел тянуть в их сторону.
— Испугались — это точно. Да как же вы
хотите, чтобы было иначе?.. Страх, умственный мрак, вековая тягота — вот его школа!.. Потому-то все мы, у кого есть свет, и не должны знать никакого страха и продолжать свое
дело… что бы нам ни посылала судьба.
Да и о чем писать? С тех пор как она в Заводном,
день за
днем мелькают — и ни за что нельзя зацепиться. Спать можно сколько
хочешь, пожалуй, хоть не одеваться, как следует, не носить корсета. Гости — редки… Предводитель заезжает; но он такой противный — слюнявый и лысый — хоть и пристает с любезностями. Папа по
делам часто уезжает в другое имение, в Кошелевку, где у него хутор; в городе тоже живет целыми неделями — Зачем? Она не знает; кажется, он нигде не служит.
Но там что-то неладно. В городе заехал он к предводителю, своему дальнему родственнику и даже однополчанину, — только тот его моложе лет на десять, ему пошел сорок второй год, — выбранному после него два года назад, когда Иван Захарыч сам отказался наотрез служить третье трехлетие,
хотя ему и хотелось получить орден или статского советника.
Дела тогда сильно покачнулись. Почет-почетом; но разорение — хуже всего.
Разве он, Теркин, не благое
дело делает, что выхватывает из таких рук общенародное достояние? Без воды да без леса Поволжье на сотни и тысячи верст в длину и ширину обнищает в каких-нибудь десять — двадцать лет. Это не кулачество, не спекуляция, а „миссия“! И она питает его душу. Иначе приходилось бы чересчур уж одиноко стоять среди всей этой,
хотя бы и кипучей, деловой жизни.
— Вольноотпущенный, мальчиком в дворовых писарях обучался, потом был взят в земские, потом вел
дело и в управителях умер… Матушка мне голос и речь свою передала и склонность к телесной дебелости… Обликом я в отца…
Хотя матушка и считала себя, в некотором роде, белой кости, а батюшку от Хама производила, но я, грешный человек, к левитову колену никогда ни пристрастия, ни большого решпекта не имел.
— Я тебя не выдавал!.. Ты
хочешь сказать, что за меня сцепился с Трошкой… На это твоя добрая воля была!.. Вася! Так не хорошо!.. Не по-товарищески!.. Что тебе стоит? Ты теперь в миллионных
делах…
Ей стало стыдно сильнее, чем за обедом, и как не бывало ни разу прежде, особенно после угощений в комнате тети Марфы. Сегодня она не выпила ни глотка наливки. Ведь она приучалась к сладкому хмелю. Нянька Федосеевна стала это замечать и еще третьего
дня стыдила ее, что из нее
хотят сделать „негодницу“ и добиться того, чтобы отец выгнал ее… Она раскричалась на няньку и даже — в первый раз — затопала ногами. А вдруг как это правда?
— Как вам не грех — вам и сестрице вашей — толкать ее в лапы такому прощелыге, как этот таксатор!.. Вы думаете, он женится на ней, не заполучив куша? Как бы не так! А вы, видимое
дело,
хотите се осрамить и выгнать без куска хлеба…
— Кто же виноват, что ты здесь днюешь и ночуешь?.. Низовьев
хотел тебя вызвать, нарочного послать. Он тебя ждет второй
день. Ты получил его письмо?