Неточные совпадения
В рубке купец, совсем желтый в лице, тихо и томительно
пил чай с обрюзглой, еще молодой женой; на кормовой палубе первого класса, вдоль скамеек борта, размещалось человек больше двадцати, почти все
мужчины.
Во второй раз он окликнул капитана звучным голосом, в котором
было гораздо больше чего-то юношеского, чем в фигуре и лице
мужчины лет тридцати.
Зимой он на свидании с ней в гостинице повел
было себя как всякий самолюбивый ухаживатель, начал упрекать ее в том, что она нарочно тянет их отношения, не верит ему, издевается над ним, как над мальчуганом, все то говорил, чем
мужчины прикрывают свое себялюбие и свою чувственность у нас, в чужих краях, во всем свете, в деревенской хате и в чертогах.
И с той самой поры она считает себя гораздо честнее. Нужды нет, что она вела больше года тайные сношения с чужим
мужчиной, а теперь отдалась ему, все — таки она честнее. У нее
есть для кого жить. Всю свою душу отдала она Васе, верит в него, готова пойти на что угодно, только бы он шел в гору. Эта любовь заменяла ей все… Ни колебаний, ни страха, ни вопросов, ни сомнений!..
Спокойно, самоуверенно мысли о превосходстве
мужчины проникали в его голову, Где же женщине против
мужчины!.. Ехала бы она одна? И деньги потеряла бы. Наверно!.. Без платья, без копейки, без паспорта… Должна
была бы вернуться к мужу, если б осталась в живых.
Так он ведь
мужчина; у него всегда
будет какой ни на
есть «царь в голове», а женщина, почти каждая, вся из одних порывов и уколов страсти.
Альбом, развернутый перед Теркиным на подоконнике, держался не в особенном порядке. Нижние карточки плохо сидели в своих отверстиях, не шли сплошными рядами, а с промежутками. Но все-таки
было много всякого народа:
мужчин, женщин, скверно и франтовато одетых, бородатых и совсем безбородых, с скопческими лицами, смуглых и белобрысых. И фамилии показывали, что тут стеклись воры и карманники с разных русских окраин: мелькали польские, немецкие, еврейские, хохлацкие фамилии.
Одним скачком попал он наверх, на плешинку, под купой деревьев, где разведен
был огонь и что-то варилось в котелке. Пониже, на обрыве, примостился на корточках молодой малый, испитой, в рубахе с косым воротом и опорках на босу ногу. Он курил и держал удочку больше, кажется, для виду. У костра лежала, подобрав ноги в сапогах, баба, вроде городской кухарки; лица ее не видно
было из-под надвинутого на лоб ситцевого платка. Двое уже пожилых
мужчин, с обликом настоящих карманников, валялись тут же.
— Красавец
мужчина!.. Знаю, что следовало бы нам закончить это рандеву честь честью, да стоит ли, голубчик? Право, лучше
будет так, всухую, в память об ingenue саратовской труппы, о чистенькой барышне, жертве увлечения театральным искусством.
Низковатая большая эстрада стояла с инструментами к левому углу. Певицы разбрелись по соседним комнатам. Две-три сидели за столом и
пили чай.
Мужчины хора еще не показывались.
Ничего!.. Она должна
быть выше всего этого. Сколько она видела уже всяких больных,
мужчин обнаженных… К ней ничего не пристанет.
— Ради Создателя, Василий Иваныч, простите вы ей! Это она в безумии. Истерика! Вы не знаете, вы —
мужчина. Надо с мое видеть. Ведь она истеричка, это несомненно… Прежде у нее этого не
было. Нажила… Не оставляйте ее там взаперти. Пошлите Степаниду… Я и сама бы… да это еще больше ее расстроит. Наверно, с ней галлюцинации бывают в таких припадках.
Когда-то в Хотькове
была «киновия» — общежитие
мужчин и женщин.
Сбоку, на скамье, сидело семейство молодых иностранцев: двое
мужчин и две девушки. Они громко смеялись и жадно
ели куски мягкой просфоры.
Шел он мимо пруда, куда задумчиво гляделись деревья красивых прибрежий, и поднялся по крутой дороге сада. У входа, на скамье, сидели два старика. Никто его не остановил. Он знал, что сюда посторонних
мужчин допускают, но женщин только раз в год, в какой-то праздник. Тихо
было тут и приятно. Сразу стало ему легче. Отошла назад ризница и вся лавра, с тяжкой ходьбой по церквам, трапезой, шатаньем толпы, базарной сутолокой у ворот и на торговой площади посада.
Аршаулов откашлялся звуком чахоточного, коротким и сухим, закурил новую папиросу и так же спокойно, не спеша, добродушными нотами, вспоминал, как долго учился он азбуке арестантов, посредством стуков, и сколько бесед вел он таким способом со своими невидимыми соседями, узнавал, кто они, давно ли сидят, за что посажены, чего ждут, на что надеются.
Были и
мужчины и женщины. От некоторых выслушивал он целые исповеди.
И до
мужчин она всегда
была слаба…
— Серафима Ефимовна почтила меня своим доверием, услыхав, что с вами я
буду иметь личное дело, и не дальше, как через несколько дней. От меня же она узнала, где вы находитесь… Признаюсь, у меня не
было бы никакого расчета сообщать ей все это,
будь я хоть немножко помоложе. Но я не имею иллюзий насчет своих лет. Где же соперничать с таким
мужчиной, как вы!..
Она все еще
была смущена. Почему же она не защитила Николая Никанорыча? Ведь он ей нравится, она близка с ним. Такие „вольности“ позволяют только жениху. А сегодня он ей точно совсем чужой. Почему же такой хороший человек, как этот Василий Иваныч, и вдруг заговорил о нем в таком тоне? Неспроста же? Или догадывается, что между ними
есть уже близость, и ревнует? Все
мужчины ревнивы. Вот глупости! С какой стати
будет он входить в ее сердечные дела?..
Все равно. Она резнула себя по живому мясу. Любовь ухнула. Ее место заняла беспощадная вражда к
мужчине, не к тому только, кто держал ее три года на цепи, как рабыню безответной страсти, а к
мужчине вообще, кто бы он ни
был. Никакой жалости… Ни одному из них!.. И до тех пор пока не поблекнет ее красота — не потеряет она власти над теми, кто подвержен женской прелести, она
будет пить из них душу, истощать силы, выжимать все соки и швырять их, как грязную ветошь.
Это ее возмутило и срамило в собственных глазах. Все из-за него, из-за презренного
мужчины, променявшего ее на суслика. Надо
было пересилить глупый бабий недуг — и она пересилила его. Осталась только тупая боль в висках. Незаметно она забылась и проспала. Когда она раскрыла отяжелевшие веки, вечерняя заря уже заглянула в скважины ставень. В доме стояла тишина; только справа, в комнатке горничной, чуть слышно раздавался шепот… Она узнала голос Низовьева.
Низовьев прекрасно понимает, что приобрести ее
будет трудно, очень трудно. На это пойдет,
быть может, не один год. В Париж он не вернется так скоро. Где
будет она, там и он. Ей надо ехать на Кавказ, на воды. Печень и нервы начинают шалить. Предписаны ей ессентуки, номер семнадцатый, и нарзан. И он там
будет жариться на солнце,
есть тошную баранину, бродить по пыльным дорожкам на ее глазах, трястись на казацкой лошади позади ее в хвосте других
мужчин, молодых и старых. А потом — в Петербург!
Неточные совпадения
«Не все между
мужчинами // Отыскивать счастливого, // Пощупаем-ка баб!» — // Решили наши странники // И стали баб опрашивать. // В селе Наготине // Сказали, как отрезали: // «У нас такой не водится, // А
есть в селе Клину: // Корова холмогорская, // Не баба! доброумнее // И глаже — бабы нет. // Спросите вы Корчагину // Матрену Тимофеевну, // Она же: губернаторша…»
«Она
была привлекательна на вид, — писалось в этом романе о героине, — но хотя многие
мужчины желали ее ласк, она оставалась холодною и как бы загадочною.
К сожалению, летописец не рассказывает дальнейших подробностей этой истории. В переписке же Пфейферши сохранились лишь следующие строки об этом деле:"Вы,
мужчины, очень счастливы; вы можете
быть твердыми; но на меня вчерашнее зрелище произвело такое действие, что Пфейфер не на шутку встревожился и поскорей дал мне принять успокоительных капель". И только.
— Вы должны ее любить. Она бредит вами. Вчера она подошла ко мне после скачек и
была в отчаянии, что не застала вас. Она говорит, что вы настоящая героиня романа и что, если б она
была мужчиною, она бы наделала зa вас тысячу глупостей. Стремов ей говорит, что она и так их делает.
— Здесь столько блеска, что глаза разбежались, — сказал он и пошел в беседку. Он улыбнулся жене, как должен улыбнуться муж, встречая жену, с которою он только что виделся, и поздоровался с княгиней и другими знакомыми, воздав каждому должное, то
есть пошутив с дамами и перекинувшись приветствиями с
мужчинами. Внизу подле беседки стоял уважаемый Алексей Александровичем, известный своим умом и образованием генерал-адъютант. Алексей Александрович зaговорил с ним.