Ибо изначальный грех и есть рабство, несвобода духа, подчинение диавольской необходимости, бессилие определить себя свободным творцом, утеря себя через утверждение себя в необходимости «мира», а не в
свободе Бога.
Неточные совпадения
Наступают времена в жизни человечества, когда оно должно помочь само себе, сознав, что отсутствие трансцендентной помощи не есть беспомощность, ибо бесконечную имманентную помощь найдет человек в себе самом, если дерзнет раскрыть в себе творческим актом все силы
Бога и мира, мира подлинного в
свободе от «мира» призрачного.
Поэтому, будучи монистом и имманентистом в последней глубине мистического опыта, веря в божественность мира, во внутреннюю божественность мирового процесса, в небесность всего земного, в божественность лика человеческого, я в пути утверждаю расщепление, дуализм
свободы и необходимости,
Бога, божественной жизни и «мира», мировой данности, добра и зла, трансцендентного и имманентного.
Человек не только от мира сего, но и от мира иного, не только от необходимости, но и от
свободы, не только от природы, но и от
Бога.
Нужно выбирать: или
свобода человека в
Боге, или необходимость преходящего явления в природном мире.
И
Бог ждет от человека антропологического откровения творчества, сокрыв от человека во имя богоподобной
свободы его пути творчества и оправдание творчества.
Бог-Творец премудрым актом своей абсолютной воли исключил из творения своего всякое насилие и принуждение, возжелав лишь
свободы своего творения и подвига его.
И новым лишь падением человека было бы ожидание и требование, чтобы сам
Бог за него совершил этот переход, чтобы творческое откровение совершалось не по внутренней
свободе человека, а по одной внешней помощи Божьей.
Бог сотворил столь головокружительно высокий образ и подобие Свое, что в самом акте Божьего творчества оправдано уже безмерное дерзновение творческого акта человека, его творческая
свобода.
Отпадение от
Бога лишает
свободу содержания и цели, обедняет, обессиливает
свободу.
Человеческая природа, усыновленная
Богу подымается до осознания материальной
свободы, наполненной творческой целью.
Свобода нового Адама, соединяющегося с Абсолютным Человеком, есть
свобода творческая,
свобода, продолжающая дело Божьего творения, а не бунтующая против
Бога в отрицательном произволе.
Этот рабский страх мешал постигнуть само отпадение от
Бога как трагический момент раскрытия и развития
свободы человека от старой к новой.
Бог ждет от человека высшей
свободы,
свободы восьмого дня творения.
В конце христианского пути загорается сознание, что
Бог ждет от человека такого откровения
свободы, в котором открыться должно непредвиденное самим
Богом.
Бог оправдывает тайну
свободы, властно и мощно положив предел собственному предвидению.
В этом лике своем церковь раскроет зрелому человеку, корчащемуся от религиозной муки, безмерную и безграничную
свободу творчества в Духе, множественность индивидуальных путей в
Боге.
Неточные совпадения
— Ну вот ей-Богу, — улыбаясь сказал Левин, — что не могу найти в своей душе этого чувства сожаления о своей
свободе!
— Все — программы, спор о программах, а надобно искать пути к последней
свободе. Надо спасать себя от разрушающих влияний бытия, погружаться в глубину космического разума, устроителя вселенной.
Бог или дьявол — этот разум, я — не решаю; но я чувствую, что он — не число, не вес и мера, нет, нет! Я знаю, что только в макрокосме человек обретет действительную ценность своего «я», а не в микрокосме, не среди вещей, явлений, условий, которые он сам создал и создает…
— Да, — забывая о человеке Достоевского, о наиболее свободном человеке, которого осмелилась изобразить литература, — сказал литератор, покачивая красивой головой. — Но следует идти дальше Достоевского — к последней
свободе, к той, которую дает только ощущение трагизма жизни… Что значит одиночество в Москве сравнительно с одиночеством во вселенной? В пустоте, где только вещество и нет
бога?
Где Вера не была приготовлена, там она слушала молча и следила зорко — верует ли сам апостол в свою доктрину, есть ли у него самого незыблемая точка опоры, опыт, или он только увлечен остроумной или блестящей гипотезой. Он манил вперед образом какого-то громадного будущего, громадной
свободы, снятием всех покрывал с Изиды — и это будущее видел чуть не завтра, звал ее вкусить хоть часть этой жизни, сбросить с себя старое и поверить если не ему, то опыту. «И будем как
боги!» — прибавлял он насмешливо.
— И слава
Богу: аминь! — заключил он. — Канарейка тоже счастлива в клетке, и даже поет; но она счастлива канареечным, а не человеческим счастьем… Нет, кузина, над вами совершено систематически утонченное умерщвление
свободы духа,
свободы ума,
свободы сердца! Вы — прекрасная пленница в светском серале и прозябаете в своем неведении.