Мир католический соблазнился свободой, склонялся к отрицанию свободы, отрицанию
свободы веры, свободы совести, к насилию в истине и добре.
Неточные совпадения
В этом свободном принятии Христа — все достоинство христианина, весь смысл акта
веры, который и есть акт
свободы.
Достоинство человека, достоинство его
веры предполагает признание двух
свобод:
свободы добра и зла и
свободы в добре,
свободы в избрании Истины и
свободы в Истине.
Отрицание первой
свободы,
свободы в
вере, в принятии истины должно вести к учению о предопределении.
На
свободе человеческой совести покоится эта
вера.
«
Свобода их
веры Тебе была дороже всего», — говорит Великий Инквизитор Христу.
Нужна необычайная
свобода духа, подвиг свободной
веры, свободного обличения «невидимых вещей», чтобы за рабьим образом Иисуса увидеть своего Бога.
Ибо, поистине, можно принять Бога и принять мир, сохранить
веру в Смысл мира, если в основе бытия лежит тайна иррациональной
свободы.
В Легенде ставятся лицом к лицу и сталкиваются два мировых начала —
свобода и принуждение,
вера в Смысл жизни и неверие в Смысл, божественная любовь и безбожное сострадание к людям, Христос и антихрист.
Потеряв
веру, Великий Инквизитор почувствовал, что огромная масса людей не в силах вынести бремени
свободы, раскрытой Христом.
Акт
веры есть акт
свободы, свободного обличения мира невидимых вещей.
Все, что ты вновь возвестишь, посягнет на
свободу веры людей, ибо явится как чудо, а свобода их веры тебе была дороже всего еще тогда, полторы тысячи лет назад.
Неточные совпадения
«Нет. Конечно — нет. Но казалось, что она — человек другого мира, обладает чем-то крепким, непоколебимым. А она тоже глубоко заражена критицизмом. Гипертрофия критического отношения к жизни, как у всех. У всех книжников, лишенных чувства
веры, не охраняющих ничего, кроме права на
свободу слова, мысли. Нет, нужны идеи, которые ограничивали бы эту
свободу… эту анархию мышления».
Заседали у
Веры Петровны, обсуждая очень трудные вопросы о борьбе с нищетой и пагубной безнравственностью нищих. Самгин с недоумением, не совсем лестным для этих людей и для матери, убеждался, что она в обществе «Лишнее — ближнему» признана неоспоримо авторитетной в практических вопросах. Едва только добродушная Пелымова, всегда торопясь куда-то, давала слишком широкую
свободу чувству заботы о ближних,
Вера Петровна говорила в нос, охлаждающим тоном:
Не пускать
Веру из дому — значит обречь на заключение, то есть унизить, оскорбить ее, посягнув на ее
свободу. Татьяна Марковна поняла бы, что это морально, да и физически невозможно.
— Да,
Вера, теперь я несколько вижу и понимаю тебя и обещаю: вот моя рука, — сказал он, — что отныне ты не услышишь и не заметишь меня в доме: буду «умник», — прибавил он, — буду «справедлив», буду «уважать твою
свободу», и как рыцарь буду «великодушен», буду просто — велик! Я — grand coeur! [великодушен! (фр.)]
— Какая ты красная,
Вера: везде
свобода! Кто это нажужжал тебе про эту
свободу!.. Это, видно, какой-то дилетант
свободы! Этак нельзя попросить друг у друга сигары или поднять тебе вот этот платок, что ты уронила под ноги, не сделавшись крепостным рабом! Берегись: от
свободы до рабства, как от разумного до нелепого — один шаг! Кто это внушил тебе?