Неточные совпадения
Ну что, какой твой нужда?» Тут, как водится, с природною русскому человеку ловкостию и плутовством, покупщик начнет уверять башкирца, что нужды у него никакой нет, а наслышался он, что башкирцы больно добрые люди, а потому и приехал в Уфимское Наместничество и
захотел с ними дружбу завести и проч. и проч.; потом речь дойдет нечаянно до необъятного количества башкирских земель, до неблагонадежности припущенников, [Припущенниками называются
те, которые за известную ежегодную или единовременную плату, по заключенному договору на известное число лет, живут на башкирских землях.
— Полюбились дедушке моему такие рассказы; и
хотя он был человек самой строгой справедливости и ему не нравилось надуванье добродушных башкирцев, но он рассудил, что не дело дурно, а способ его исполнения, и что, поступя честно, можно купить обширную землю за сходную плату, что можно перевесть туда половину родовых своих крестьян и переехать самому с семейством,
то есть достигнуть главной цели своего намерения; ибо с некоторого времени до
того надоели ему беспрестанные ссоры с мелкопоместными своими родственниками за общее владение землей, что бросить свое родимое пепелище, гнездо своих дедов и прадедов, сделалось любимою его мыслию, единственным путем к спокойной жизни, которую он, человек уже не молодой, предпочитал всему.
Троицкое некогда сидело на прекрасной речке Майне, вытекавшей версты за три от селения из-под Моховых озер, да сверх
того вдоль всего селения тянулось,
хотя не широкое, но длинное, светлое и в середине глубокое озеро, дно которого состояло из белого песка; из этого озера даже, бежал ручей, называвшийся Белый ключ.
Староста уже видел барина, знал, что он в веселом духе, и рассказал о
том кое-кому из крестьян; некоторые, имевшие до дедушки надобности или просьбы, выходящие из числа обыкновенных, воспользовались благоприятным случаем, и все были удовлетворены: дедушка дал хлеба крестьянину, который не заплатил еще старого долга,
хотя и мог это сделать; другому позволил женить сына, не дожидаясь зимнего времени, и не на
той девке, которую назначил сам; позволил виноватой солдатке, которую приказал было выгнать из деревни, жить попрежнему у отца, и проч.
Она всегда была в дружеских отношениях с Ариной Васильевной; узнав, что Куролесов и ей очень понравился, она открылась, что молодой майор без памяти влюблен в Парашеньку; распространилась в похвалах жениху и сказала, что ничего так не желает, «как пристроить при своей жизни свою внучку-сиротинку, и уверена в
том, что она будет счастлива; что она чувствует, что ей уже недолго жить на свете, и потому
хотела бы поторопиться этим делом».
Прасковья Ивановна была очень довольна, бабушке ее стало сейчас лучше, угодник майор привез ей из Москвы много игрушек и разных гостинцев, гостил у Бактеевой в доме безвыездно, рассыпался перед ней мелким бесом и скоро так привязал к себе девочку, что когда бабушка объявила ей, что он
хочет на ней жениться,
то она очень обрадовалась и, как совершенное дитя, начала бегать и прыгать по всему дому, объявляя каждому встречному, что «она идет замуж за Михаила Максимовича, что как будет ей весело, что сколько получит она подарков, что она будет с утра до вечера кататься с ним на его чудесных рысаках, качаться на самых высоких качелях, петь песни или играть в куклы, не маленькие, а большие, которые сами умеют ходить и кланяться…» Вот в каком состоянии находилась голова бедной невесты.
—
Хотя Арина Васильевна и ее дочери знали, на какое дело шли, но известие, что Парашенька обвенчана, чего они так скоро не ожидали, привело их в ужас: точно спала пелена с их глаз, точно
то случилось, о чем они и не думали, и они почувствовали, что ни мнимая смертельная болезнь родной бабушки, ни письмо ее — не защита им от справедливого гнева Степана Михайловича.
Сначала он не
хотел не только видеть, но и слышать об молодых Куролесовых, даже не читал писем Прасковьи Ивановны; но к концу года, получая со всех сторон добрые вести об ее житье и о
том, как она вдруг сделалась разумна не по годам, Степан Михайлович смягчился, и захотелось ему видеть свою милую сестричку.
С мелким и бедным дворянством, правду сказать, поступал он крутенько и самовластно, и
хотя оно его не любило, но зато крепко боялось, а высшее дворянство только похваливало Михайла Максимовича за
то, что он не дает забываться
тем, кто его пониже.
Конечно, и между тогдашними приживалками и мелкопоместными соседками были такие, у которых очень чесался язычок и которым очень хотелось отплатить высокомерному майору за его презрительное обращение,
то есть вывести его на свежую воду; но кроме страха, который они чувствовали невольно и который вероятно не удержал бы их, было другое препятствие для выполнения таких благих намерений: к Прасковье Ивановне не было приступу ни с какими вкрадчивыми словами о Михайле Максимовиче; умная, проницательная и твердая Прасковья Ивановна сейчас замечала, несмотря на хитросплетаемые речи, что
хотят ввернуть какое-нибудь словцо, невыгодное для Михайла Максимовича, она сдвигала свои темные брови и объявляла решительным голосом, что
тот, кто скажет неприятное для ее мужа, никогда уже в доме ее не будет.
Может быть, что в настоящем случае твердый нрав и крепкая воля Прасковьи Ивановны, сильно подкрепленные
тем обстоятельством, что всё богатство принадлежало ей, могли бы в начале остановить ее супруга и он, как умный человек, не
захотел бы лишить себя всех выгод роскошной жизни, не дошел бы до таких крайностей, не допустил бы вырасти вполне своим чудовищным страстям и кутил бы умеренно, втихомолку, как и многие другие.
Досаждал ли кто Михайлу Максимовичу непокорным словом или поступком, например даже
хотя тем, что не приехал в назначенное время на его пьяные пиры, — сейчас, по знаку своего барина, скакали они к провинившемуся, хватали его тайно или явно, где бы он ни попался, привозили к Михайлу Максимовичу, позорили, сажали в подвал в кандалы или секли по его приказанию.
Хотел было отыскать виноватого,
того, кто водил барыню в скотную избу, но
тот, предвидя беду, давно уже скрылся, с ним бежали кучер и лакей, приехавшие с Прасковьей Ивановной; за ними послали погоню.
Она прибавила, что теперь раскаялась в
тех словах, которые вырвались у нее при первом свидании с Михайлом Максимовичем в Парашине, и что ни под каким видом она не
хочет жаловаться на него губернатору; но, считая за долг избавить от его жестокости крепостных людей своих, она
хочет уничтожить доверенность на управление ее имением и просит Степана Михайловича взять это управление на себя; просит также сейчас написать письмо к Михайлу Максимовичу, чтоб он возвратил доверенность, а если же он этого не сделает,
то она уничтожит ее судебным порядком.
Дедушка дивился
тому иногда, но продолжал жить попрежнему, по-старинному: он так же столько же ел и пил, сколько и чего
хотела душа, так же одевался, не справляясь с погодою, отчего начинал иногда прихварывать.
Наконец, в-четвертых, Зубиха — колдунья, которая корнями приворачивает к себе всех мужчин, бегающих за ней высуня язык, и в
том числе приворотила бедного братца их, потому что пронюхала об его будущем богатстве и об его смиренстве,
захотела быть старинной дворянкой и нарохтится [Нарохтиться (обл.) — намереваться что-либо сделать; иногда вопреки справедливости.] за него замуж.
Итак, я предполагаю только, что молодой человек не хитрил, не думал пугнуть своих стариков, напротив, искренне думал застрелиться, если ему не позволят жениться на Софье Николавне; но в
то же время я думаю, что он никогда не имел бы духу привесть в исполнение такого отчаянного намерения,
хотя люди тихие и кроткие, слабодушные, как их называют, бывают иногда способны к отчаянным поступкам более, чем натуры живые и бешеные.
Сущность дела состояла в
том, что Николай Федорыч расспросил молодого человека об его семействе, об его состоянии, об его намерениях относительно службы и места постоянного жительства; сказал ему, что Софья Николавна ничего не имеет, кроме приданого в десять тысяч рублей, двух семей людей и трех тысяч наличных денег для первоначального обзаведения; в заключение он прибавил, что
хотя совершенно уверен, что Алексей Степаныч, как почтительный сын, без согласия отца и матери не сделал бы предложения, но что родители его могли передумать и что приличие требует, чтобы они сами написали об этом прямо к нему, и что до получения такого письма он не может дать решительного ответа.
На такие справедливые замечания и советы, почерпнутые прямо из жизни, Софья Николавна умела возражать с удивительной ловкостью и в
то же время умела так убедительно и живо представить хорошую сторону замужества с человеком,
хотя не бойким и не образованным, но добрым, честным, любящим и не глупым, что Николай Федорыч был увлечен ее пленительными надеждами и дал полное согласие.
Николай Федорыч чувствовал себя очень плохо и
хотел как можно скорей сыграть свадьбу; но как в
то же время он желал, чтоб приданое было устроено богато и пышно,
то принуждены были отложить свадьбу на несколько месяцев.
Хотя Софья Николавна слишком хорошо угадывала, какого расположения можно ей было ждать от сестер своего жениха,
тем не менее она сочла за долг быть сначала с ними ласковою и даже предупредительною; но увидя, наконец, что все ее старания напрасны и что чем лучше она была с ними,
тем хуже они становились с нею, — она отдалилась и держала себя в границах светской холодной учтивости, которая не защитила ее, однако, от этих подлых намеков и обиняков, которых нельзя не понять, которыми нельзя не оскорбляться и которые понимать и которыми оскорбляться в
то же время неловко, потому что сейчас скажут: «На воре шапка горит».
Рано утром она вызвала к себе жениха, затворилась с ним в гостиной, не приказала никого принимать и обратилась к испуганному и побледневшему Алексею Степанычу с следующими словами: «Послушайте, я
хочу объясниться с вами откровенно, сказать вам всё, что у меня лежит на сердце, и от вас требую
того же.
Алексей Степаныч сказал между прочим своим сестрам, что «если они осмелятся еще сказать при нем
хотя одно оскорбительное слово об его невесте или насчет его самого,
то он в
ту же минуту переедет на другую квартиру, не велит их пускать ни к себе, ни к невесте и обо всем напишет батюшке».
Хотя старик еще с утра послал за священником, но как он еще не приезжал,
то послали гонца верхом поторопить его.
Она быстро встала, и тут последовало одно из
тех явлений,
тех столкновений взаимного непонимания друг друга, которое
хотя и проглядывало уже не один раз, но так ярко еще никогда не обозначалось.
Софья Николавна скоро одумалась, вновь раскаянье заговорило в ней,
хотя уже не с прежнею силой; она переменила тон, с искренним чувством любви и сожаления она обратилась к мужу, ласкала его, просила прощенья, с неподдельным жаром говорила о
том, как она счастлива, видя любовь к себе в батюшке Степане Михайлыче, умоляла быть с ней совершенно откровенным, красноречиво доказала необходимость откровенности — и мягкое сердце мужа, разнежилось, успокоилось, и высказал он ей все, чего решился было ни под каким видом не сказывать, не желая ссорить жену с семьей.
По ее живому и нетерпеливому нраву это ей было очень тяжело; а как она не
хотела заводить объяснений при Параше и решилась отложить их до послеобеденного отдыха, когда она останется одна с мужем,
то и завела она разговоры с своей горничной, вспоминая про уфимское житье.
Он только упрашивал Софью Николавну, чтоб она ни с кем не объяснялась и не просила прощенья в своей невольной вине, что она
хотела сделать, и советовал не ходить к батюшке завтра поутру до
тех пор, покуда он сам не позовет.
Софья Николавна умела ценить любовь свекра,
хотя понимала в
то же время, что половина любви относилась к будущему наследнику, — и обещала свято исполнять его просьбы и приказания.
Разумеется, тайна была открыта Алексею Степанычу, и он, несмотря на свое древнее дворянство, о котором довольно напевала ему семья, принял мещанку-торговку как добрую, родственницу своей жены, и во всю свою жизнь обходился с ней с ласкою и уважением; он
хотел даже поцеловать грубую руку калачницы, но
та сама ни за что на это никогда не соглашалась.
— Одни только Чичаговы понимали нравственные причины печального положения молодых Багровых, и
хотя Софья Николавна и еще менее Алексей Степаныч — ничего им не открывали, но они приняли в них живое участие и своим дружеским вниманием, а всего более частыми посещениями, присутствием своим, умными и дельными разговорами много успокаивали пылкую голову Софьи Николавны и много сделали добра на
то время и ей и ее мужу.
Наемные лошади были ему нужны для
того, что он
хотел заехать куда-то в сторону от большой дороги к какому-то немцу-помещику.