Неточные совпадения
Я думал сначала говорить подробно в моих записках вообще
о ружейной охоте, то есть не только
о стрельбе,
о дичи,
о ее нравах
и местах жительства в Оренбургской губернии, но также
о легавых собаках, ружьях,
о разных принадлежностях охоты
и вообще
о всей технической ее части.
К чему, например, говорить теперь
о прежних славных породах собак, об уменье выдерживать
и соблюдать их, когда самые породы уже не существуют?
О знаменитых ружьях Моргенрота, Штарбуса, старика Кинленца
и Лазарони, когда ружья их сохранились только как исторические памятники, в оружейнях старых охотников?
Едва ли нужно говорить
о том, что в ружейном стволе не должно быть: расстрела, выпуклостей, внутренних раковин, еще менее трещин
и что казенный щуруп должен привинчиваться всеми цельными винтами так плотно, чтоб дух не проходил.
О шомполе, или прибойнике, нечего распространяться. только посоветовать, чтоб к тонкому концу его никогда не привинчивать железного крейцера (двойной штопор), это может портить ружье,
и чтоб косточка па противоположном конце его была как шире.
С тех пор как ввелись в употребление ружья с пистонами, дробовики
и пороховницы — патронташи
и пыжи,
о которых я сейчас говорил, уволены в отставку.
Но как у многих деревенских охотников, особенно у охотников средней руки, нет форм
и самого материала для вырубки пыжей, то они употребляют на пыжи какой-нибудь из числа тех материалов,
о которых я упомянул сначала.
Охотникам все это хорошо известно, а не охотникам будет непонятно
и скучно; скажу только
о тех выгодах, которые доставляет употребление пистонов.
Во-вторых, в охотах,
о которых я сейчас говорил, охотник не главное действующее лицо, успех зависит от резвости
и жадности собак или хищных птиц; в ружейной охоте успех зависит от искусства
и неутомимости стрелка, а всякий знает, как приятно быть обязанным самому себе, как это увеличивает удовольствие охоты; без уменья стрелять —
и с хорошим ружьем ничего не убьешь; даже сказать, что чем лучше, кучнее бьет ружье, тем хуже, тем больше будет промахов.
Само собою разумеется, что все это говорится
о стрельбе дробью
и преимущественно дробью мелкою.
Вот все, что я счел за нужное сказать
о технической части ружейной охоты. Может быть,
и этого не стоило бы говорить, особенно печатно, но читатель вправе пропустить эти страницы.
Далеко слышен их громкий, докучный крик, когда ввечеру, после дневных трудов, рассядутся они всем собором, всегда попарно,
и как будто начнут совещаться
о будущем житье-бытье.
Упоминая несколько раз
о дичи, я еще не определил этого слова: собственно дичью называется дикая птица
и зверь, употребляемые в пищу человеком, добываемые разными родами ловли
и преимущественно стрельбою из ружья.
Приступая к описанию дичи, я считаю за лучшее начать с лучшей, то есть с болотной,
о чем я уже
и говорил,
и притом именно с бекаса, или, правильнее сказать, со всех трех видов этой благородной породы, резко отличающейся
и первенствующей между всеми остальными. Я разумею бекаса, дупельшнепа
и гаршнепа, сходных между собою перьями, складом, вообще наружным видом, нравами
и особенным способом доставания пищи. К ним принадлежит
и даже превосходит их вальдшнеп, но он займет свое место в разряде лесной дичи.
Впрочем, народ зовет бекаса диким барашком,
о чем было сейчас сказано, а вальдшнепа лесным куликом
и красным куликом.
Говоря
о болотной дичи, я часто буду упоминать
о месте ее жительства, то есть
о болотах. Я стану придавать им разные названия: чистых, сухих, мокрых
и проч., но людям, не знакомым с ними в действительности, такие эпитеты не объяснят дела,
и потому я хочу поговорить предварительно
о качествах болот, весьма разнообразных.
Если в болотах стоит слишком много воды или когда болот очень мало, бекасы высыпают на лужи, стоящие по жнивью хлебных полей,
и на луговые весенние ручьи,
о чем я уже
и говорил.
Токов [Током называется место, куда весною постоянно слетаются самцы
и самки некоторых пород дичи для совокупления
и где между самцами, которых всегда бывает несравненно более, происходит драка] бекасиных я никогда не замечал
и ни от кого
о них не слыхал, почему
и полагаю, что бекасы разбиваются на пары, как
и другие куличьи породы.
По прошествии времени весенних высыпок, на которых смешиваются все эти три лучшие породы дичи (дупель, бекас
и гаршнеп),
о превосходстве которых я уже довольно говорил, дупели занимают обыкновенные свои болота с кочками, кустиками, а иногда большими кустами не мокрые, а только потные —
и начинают слетаться по вечерам на тока, где
и остаются во всю ночь, так что рано поутру всегда их найти еще в сборище на избранных ими местах.
Токованье происходит у них ночью,
и потому при всем моем старании не мог я подсмотреть
и получить
о нем полного
и точного понятия.
Мне случалось бить столь жирных дупелей, что, когда убьешь его
и он ударится
о землю, как мокрая глина, то кожа трескалась на его хлупи.
И тогда-то производятся те славные охоты целым обществом,
о которых я недавно говорил.
Я никогда не находил много гаршнепов вдруг в одном болоте (говоря
о стрельбе уже осенней), никогда двух вместе; но я слыхал от охотников, что в других губерниях, именно в Симбирской
и Пензенской, осенью бывает гаршнепов очень много, что весьма часто поднимаются они из-под собаки по два
и по три вдруг
и что нередко случается убивать по два гаршнепа одним зарядом.
Нравами также они совершенно сходны; так же вьют гнезда на кочках, так же самка кладет четыре яйца, так же самец разделяет с нею заботы
о высиживании яиц
и сохранении детей, к которым оказывают травники такую же, если не большую, горячность.
Все, что я писал
о избиении сих последних во время вывода детей, совершается
и над травниками; от большей глупости (так нецеремонно
и жестко выражаются охотники) или горячности к детям они еще смелее
и ближе, с беспрестанным, часто прерывающимся, коротким, звенящим криком или писком, похожим на слоги тень, тень, подлетают к охотнику
и погибают все без исключения, потому что во время своего летания около собаки или стрелка часто останавливаются неподвижно в воздухе, вытянув ноги
и трясясь на одном месте.
Когда вся птица садится на гнезда, они не пропадают, а только уменьшаются в числе, так что в продолжение всего лета их изредка встречаешь, из чего должно заключить что-нибудь одно: или самцы не сидят на гнездах
и не разделяют с самкою попечения
о детях, или чернышей всегда много остается холостых.
Говоря
о средних
и мелких куличках, я не упоминал
о том, какую дробь надо употреблять для их стрельбы,
и потому скажу единожды навсегда, что при расстоянии близком всего лучше бекасиная дробь нумер 9-й, для самых мелких куличков — нумер 10-й; на расстоянии дальнем я предпочитаю 8-й нумер.
Я полагал прежде, что куличков-воробьев считать третьим, самым меньшим видом болотного курахтана (
о котором сейчас буду говорить), основываясь на том, что они чрезвычайно похожи на осенних курахтанов пером
и статями,
и также на том, что к осени кулички-воробьи почти всегда смешиваются в одну стаю с курахтанами; но, несмотря на видимую основательность этих причин, я решительно не могу назвать куличка-воробья курахтанчиком третьего вида, потому что он не разделяет главной особенности болотных курахтанов, то есть самец куличка-воробья не имеет весною гривы
и не переменяет своего пера осенью.
Полевые курахтаны имеют на это полное право, но есть
и кулички, которых называют курахтанами (
о них теперь идет речь), потому что при всем своем куличьем образовании самцы имеют на толстокожих шейках своих длинные перья, которые весной поднимаются
и висят или почти торчат, как гривы.
Они водятся во всех губерниях
и даже около Москвы, тогда как
о выводе болотных
и некоторых других куликов там никто
и не слыхивал.
Самец
и самка сидят попеременно на гнезде
и потом вместе заботятся
о молодых, которых, точно так же, как болотные кулики, довольно скоро уводят в луга
и потом в хлебные поля.
Небольшие пруды их, распространяя кругом мокроту
и влажность, не только поддерживают прежние, но даже производят новые болота
и мочежины, новые приюты
и приволья для всякой дичи. Собственно
о прудах я стану говорить после.
Многие охотники сказывали мне, что лебеди не только постоянно живут, но
и выводят детей в разных уездах Оренбургской губернии
и особенно по заливным, волжским озерам, начиная от Царицына до Астрахани; что гнезда вьют они в густых камышах; что лебедь разделяет с лебедкою все попечения
о детях, что молодых у них бывает только по два (а другие уверяют, будто по три
и по четыре)
и что по волжским рукавам, при впадении этой реки в море, лебеди живут несчетными стадами.
Пошатавшись по хлебным полям, кое-где сохранившим насоренные еще осенью зерна, наплававшись по разливам рек, озер
и прудов, гуси разбиваются на пары
и начинают заботиться
о гнездах, которые вьют всегда в самых крепких
и глухих камышистых
и болотистых уремах, состоящих из таловых кустов ольхи
и березы, обыкновенно окружающих берега рек порядочной величины; я разумею реки, текущие по черноземной почве.
Плохо хозяину, который поздно узнает
о том, что гуси повадились летать на его хлеб; они съедят зерна, лоском положат высокую солому
и сделают такую толоку, как будто тут паслось мелкое стадо. Если же хозяин узнает во-время, то разными средствами может отпугать незваных гостей.
Породы уток многочисленны
и разнообразны, Я стану говорить только
о тех, которые мне более или менее коротко известны.
Но я не стану говорить об утках собственно пролетных: это завело бы меня слишком далеко
и при всем том дало бы моим читателям слабое
и неверное понятие
о предмете.
— Приступая к описанию уток, считаю необходимым поговорить
о той исключительности, которою утки отличаются от других птиц
и которая равно прилагается ко всем их породам.
В противоположность тому, во всех породах птиц, разделяющихся на пары,
и самец
и самка, как муж
и жена, вместе заботятся
о выводе
и сохранении детей
и равную оказывают им горячность.
Редкая собака не поддается обману
и не погонится за ней; обыкновенно утка уводит собаку за версту
и более, но охотнику хорошо известно, что значат такие проделки,
и, несмотря на то, он часто по непростительной жадности, позабыв
о том, что утка летит так плохо от яиц, то есть от гнезда, что с нею гибнет целая выводка, сейчас ее убивает, если не помешает близкое преследованье собаки, у которой иногда она висит над рылом, как говорится.
Хотя утки всегда едят очень много,
о чем я уже говорил, но никогда они так не обжираются, как в продолжение августа, потому что
и молодые
и старые, только что перелинявшие, тощи
и жадны к еде, как выздоравливающие после болезни.
[Некоторые охотники утверждают, что свиязь
и чирки летают в хлебные поля] К этому надобно присовокупить, что все они, не говорю уже
о нырках, чаще пахнут рыбой. предположить, что, не питаясь хлебным кормом
и не будучи так сыты, как бывают кряковные, шилохвость
и серые утки, они ловят мелкую рыбешку, которая именно к осени расплодится, подрастет
и бесчисленными станицами, мелкая, как овес, начнет плавать везде, по всяким водам.
Я не говорил
о величине яиц предыдущих утиных пород, кроме кряковной; будучи сходны между собою цветом
и фигурой, они уменьшаются соразмерно с уменьшением величины утки, но яйца чирят так малы
и матовый, слегка зеленоватый цвет их так нежен, что нельзя не упомянуть
о них особенно.
Иногда смешивают гагар с гоголями по прямизне
и длине вытянутых шей, но между ними немало существенной разницы во многих отношениях,
о чем сейчас я буду говорить.
Особенным ароматом наполняют они воздух,
и кто не ночевывал летом в наших степях на покатостях горных кряжей, тот не может иметь понятия
о благорастворенном, мягком, живительном их воздухе, который здоровее даже лесного.
Не входя в рассуждение
о неосновательности причин, для которых выжигают сухую траву
и жниву, я скажу только, что палы в темную ночь представляют великолепную картину: в разных местах то стены, то реки, то ручьи огня лезут на крутые горы, спускаются в долины
и разливаются морем по гладким равнинам.
Со временем не останется лоскута нераспаханной степи в Оренбургской губернии. Вопреки землемерским планам
и межевым книгам, все ее земли удобны, все должны быть населены,
и все, написанное мною
о степных местах этого чудного края, сделается преданием, рассказом старины.
Это я говорю
о стрепетах смирных
и не напуганных.
То же должно сказать
о стрельбе вообще всякой сидячей птицы, кроме тетеревов
и вяхирей, которые, сидя на деревьях
и посматривая с любопытством на рысканье собаки, оттого даже менее обращают внимания на охотника
и ближе его подпускают, всякая другая птица, сидящая на земле, гораздо больше боится собаки, чем приближающегося человека.
Самец разделяет с самкою высиживанье яиц
и все заботы
о детях.