Неточные совпадения
Таковы, например, рассуждения: «об административном всех градоначальников единомыслии», «
о благовидной градоначальников наружности», «
о спасительности усмирений (с картинками)», «мысли при взыскании недоимок», «превратное течение времени»
и, наконец, довольно объемистая диссертация «
о строгости».
Утвердительно можно сказать, что упражнения эти обязаны своим происхождением перу различных градоначальников (многие из них даже подписаны)
и имеют то драгоценное свойство, что, во-первых, дают совершенно верное понятие
о современном положении русской орфографии
и, во-вторых, живописуют своих авторов гораздо полнее, доказательнее
и образнее, нежели даже рассказы «Летописца».
Ужели во всякой стране найдутся
и Нероны преславные,
и Калигулы, доблестью сияющие, [Очевидно, что летописец, определяя качества этих исторических лиц, не имел понятия даже
о руководствах, изданных для средних учебных заведений.
И далее: «
О Бояне!! соловию старого времени!
4) Урус-Кугуш-Кильдибаев, Маныл Самылович, капитан-поручик из лейб-кампанцев. [Лейб-кампанцы — гвардейские офицеры или солдаты, участники дворцовых переворотов XVIII века.] Отличался безумной отвагой
и даже брал однажды приступом город Глупов. По доведении
о сем до сведения, похвалы не получил
и в 1745 году уволен с распубликованием.
8) Брудастый, Дементий Варламович. Назначен был впопыхах
и имел в голове некоторое особливое устройство, за что
и прозван был «Органчиком». Это не мешало ему, впрочем, привести в порядок недоимки, запущенные его предместником. Во время сего правления произошло пагубное безначалие, продолжавшееся семь дней, как
о том будет повествуемо ниже.
Вымостил Большую
и Дворянскую улицы, завел пивоварение
и медоварение, ввел в употребление горчицу
и лавровый лист, собрал недоимки, покровительствовал наукам
и ходатайствовал
о заведении в Глупове академии.
Ввел в употребление игру ламуш [Игра ламуш — карточная игра.]
и прованское масло; замостил базарную площадь
и засадил березками улицу, ведущую к присутственным местам; вновь ходатайствовал
о заведении в Глупове академии, но, получив отказ, построил съезжий дом.
Сменен в 1802 году за несогласие с Новосильцевым, Чарторыйским
и Строгановым (знаменитый в свое время триумвират [Речь идет
о членах так называемого «негласного комитета», созданного в 1801 году Александром Первым для составления плана государственных преобразований.
20) Угрюм-Бурчеев, бывый прохвост. [Искаженное наименование «профоса» — солдата в армии XVIII века, убиравшего нечистоты
и приводившего в исполнение приговоры
о телесном наказании.] Разрушил старый город
и построил другой на новом месте.
21) Перехват-Залихватский, Архистратиг Стратилатович, майор.
О сем умолчу. Въехал в Глупов на белом коне, сжег гимназию
и упразднил науки.
Между тем новый градоначальник оказался молчалив
и угрюм. Он прискакал в Глупов, как говорится, во все лопатки (время было такое, что нельзя было терять ни одной минуты)
и едва вломился в пределы городского выгона, как тут же, на самой границе, пересек уйму ямщиков. Но даже
и это обстоятельство не охладило восторгов обывателей, потому что умы еще были полны воспоминаниями
о недавних победах над турками,
и все надеялись, что новый градоначальник во второй раз возьмет приступом крепость Хотин.
Он вышел,
и на лице его в первый раз увидели глуповцы ту приветливую улыбку,
о которой они тосковали.
Выслушав такой уклончивый ответ, помощник градоначальника стал в тупик. Ему предстояло одно из двух: или немедленно рапортовать
о случившемся по начальству
и между тем начать под рукой следствие, или же некоторое время молчать
и выжидать, что будет. Ввиду таких затруднений он избрал средний путь, то есть приступил к дознанию,
и в то же время всем
и каждому наказал хранить по этому предмету глубочайшую тайну, дабы не волновать народ
и не поселить в нем несбыточных мечтаний.
Но Младенцеву не дали докончить, потому что при первом упоминовении
о Байбакове всем пришло на память его странное поведение
и таинственные ночные походы его в квартиру градоначальника…
Покуда шли эти толки, помощник градоначальника не дремал. Он тоже вспомнил
о Байбакове
и немедленно потянул его к ответу. Некоторое время Байбаков запирался
и ничего, кроме «знать не знаю, ведать не ведаю», не отвечал, но когда ему предъявили найденные на столе вещественные доказательства
и сверх того пообещали полтинник на водку, то вразумился
и, будучи грамотным, дал следующее показание...
На спрашивание же вашего высокоблагородия
о том, во-первых, могу ли я, в случае присылки новой головы, оную утвердить
и, во-вторых, будет ли та утвержденная голова исправно действовать? ответствовать сим честь имею: утвердить могу
и действовать оная будет, но настоящих мыслей иметь не может.
Сей последний, как человек обязательный, телеграфировал
о происшедшем случае по начальству
и по телеграфу же получил известие, что он за нелепое донесение уволен от службы.
Вести
о «глуповском нелепом
и смеха достойном смятении» достигли наконец
и до начальства. Велено было «беспутную оную Клемантинку, сыскав, представить, а которые есть у нее сообщники, то
и тех, сыскав, представить же, а глуповцам крепко-накрепко наказать, дабы неповинных граждан в реке занапрасно не утапливали
и с раската звериным обычаем не сбрасывали». Но известия
о назначении нового градоначальника все еще не получалось.
Но таково было ослепление этой несчастной женщины, что она
и слышать не хотела
о мерах строгости
и даже приезжего чиновника велела перевести из большого блошиного завода в малый.
Проснувшись, глуповцы с удивлением узнали
о случившемся; но
и тут не затруднились. Опять все вышли на улицу
и стали поздравлять друг друга, лобызаться
и проливать слезы. Некоторые просили опохмелиться.
Был, после начала возмущения, день седьмый. Глуповцы торжествовали. Но несмотря на то что внутренние враги были побеждены
и польская интрига посрамлена, атаманам-молодцам было как-то не по себе, так как
о новом градоначальнике все еще не было ни слуху ни духу. Они слонялись по городу, словно отравленные мухи,
и не смели ни за какое дело приняться, потому что не знали, как-то понравятся ихние недавние затеи новому начальнику.
О личности Двоекурова «Глуповский летописец» упоминает три раза: в первый раз в «краткой описи градоначальникам», во второй — в конце отчета
о смутном времени
и в третий — при изложении истории глуповского либерализма (см. описание градоначальствования Угрюм-Бурчеева).
Как бы то ни было, но деятельность Двоекурова в Глупове была, несомненно, плодотворна. Одно то, что он ввел медоварение
и пивоварение
и сделал обязательным употребление горчицы
и лаврового листа, доказывает, что он был по прямой линии родоначальником тех смелых новаторов, которые спустя три четверти столетия вели войны во имя картофеля. Но самое важное дело его градоначальствования — это, бесспорно, записка
о необходимости учреждения в Глупове академии.
Долго ли, коротко ли они так жили, только в начале 1776 года в тот самый кабак, где они в свободное время благодушествовали, зашел бригадир. Зашел, выпил косушку, спросил целовальника, много ли прибавляется пьяниц, но в это самое время увидел Аленку
и почувствовал, что язык у него прилип к гортани. Однако при народе объявить
о том посовестился, а вышел на улицу
и поманил за собой Аленку.
Понятно, как должен был огорчиться бригадир, сведавши об таких похвальных словах. Но так как это было время либеральное
и в публике ходили толки
о пользе выборного начала, то распорядиться своею единоличною властию старик поопасился. Собравши излюбленных глуповцев, он вкратце изложил перед ними дело
и потребовал немедленного наказания ослушников.
И второе искушение кончилось. Опять воротился Евсеич к колокольне
и вновь отдал миру подробный отчет. «Бригадир же, видя Евсеича
о правде безнуждно беседующего, убоялся его против прежнего не гораздо», — прибавляет летописец. Или, говоря другими словами, Фердыщенко понял, что ежели человек начинает издалека заводить речь
о правде, то это значит, что он сам не вполне уверен, точно ли его за эту правду не посекут.
Человек приходит к собственному жилищу, видит, что оно насквозь засветилось, что из всех пазов выпалзывают тоненькие огненные змейки,
и начинает сознавать, что вот это
и есть тот самый конец всего,
о котором ему когда-то смутно грезилось
и ожидание которого, незаметно для него самого, проходит через всю его жизнь.
Бросились
и туда, но тут увидели, что вся слобода уже в пламени,
и начали помышлять
о собственном спасении.
О бригадире все словно позабыли, хотя некоторые
и уверяли, что видели, как он слонялся с единственной пожарной трубой
и порывался отстоять попов дом.
Даже бригадирова экономка —
и та пришла в большое смущение, когда Фердыщенко объявил ей
о своем намерении.
Слава
о его путешествиях росла не по дням, а по часам,
и так как день был праздничный, то глуповцы решились ознаменовать его чем-нибудь особенным.
За десять лет до прибытия в Глупов он начал писать проект"
о вящем [Вящий (церковно-славянск.) — большой, высший.] армии
и флотов по всему лицу распространении, дабы через то возвращение (sic) древней Византии под сень российския державы уповательным учинить",
и каждый день прибавлял к нему по одной строчке.
В этой крайности Бородавкин понял, что для политических предприятий время еще не наступило
и что ему следует ограничить свои задачи только так называемыми насущными потребностями края. В числе этих потребностей первое место занимала, конечно, цивилизация, или, как он сам определял это слово,"наука
о том, колико каждому Российской Империи доблестному сыну отечества быть твердым в бедствиях надлежит".
Вереницею прошли перед ним:
и Клементий,
и Великанов,
и Ламврокакис,
и Баклан,
и маркиз де Санглот,
и Фердыщенко, но что делали эти люди,
о чем они думали, какие задачи преследовали — вот этого-то именно
и нельзя было определить ни под каким видом.
Более всего заботила его Стрелецкая слобода, которая
и при предшественниках его отличалась самым непреоборимым упорством. Стрельцы довели энергию бездействия почти до утонченности. Они не только не являлись на сходки по приглашениям Бородавкина, но, завидев его приближение, куда-то исчезали, словно сквозь землю проваливались. Некого было убеждать, не у кого было ни
о чем спросить. Слышалось, что кто-то где-то дрожит, но где дрожит
и как дрожит — разыскать невозможно.
Даже сочинены были стихи, в которых автор добирался до градоначальниковой родительницы
и очень неодобрительно отзывался
о ее поведении.
Бородавкин чувствовал, как сердце его, капля по капле, переполняется горечью. Он не ел, не пил, а только произносил сквернословия, как бы питая ими свою бодрость. Мысль
о горчице казалась до того простою
и ясною, что непонимание ее нельзя было истолковать ничем иным, кроме злонамеренности. Сознание это было тем мучительнее, чем больше должен был употреблять Бородавкин усилий, чтобы обуздывать порывы страстной натуры своей.
Но он не без основания думал, что натуральный исход всякой коллизии [Колли́зия — столкновение противоположных сил.] есть все-таки сечение,
и это сознание подкрепляло его. В ожидании этого исхода он занимался делами
и писал втихомолку устав «
о нестеснении градоначальников законами». Первый
и единственный параграф этого устава гласил так: «Ежели чувствуешь, что закон полагает тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под себя.
И тогда все сие, сделавшись невидимым, много тебя в действии облегчит».
Волею-неволей Бородавкин должен был согласиться, что поступлено правильно, но тут же вспомнил про свой проект"
о нестеснении градоначальников законами"
и горько заплакал.
Не лишения страшили его, не тоска
о разлуке с милой супругой печалила, а то, что в течение этих десяти лет может быть замечено его отсутствие из Глупова
и притом без особенной для него выгоды.
По местам валялись человеческие кости
и возвышались груды кирпича; все это свидетельствовало, что в свое время здесь существовала довольно сильная
и своеобразная цивилизация (впоследствии оказалось, что цивилизацию эту, приняв в нетрезвом виде за бунт, уничтожил бывший градоначальник Урус-Кугуш-Кильдибаев), но с той поры прошло много лет,
и ни один градоначальник не позаботился
о восстановлении ее.
С ними происходило что-то совсем необыкновенное. Постепенно, в глазах у всех солдатики начали наливаться кровью. Глаза их, доселе неподвижные, вдруг стали вращаться
и выражать гнев; усы, нарисованные вкривь
и вкось, встали на свои места
и начали шевелиться; губы, представлявшие тонкую розовую черту, которая от бывших дождей почти уже смылась, оттопырились
и изъявляли намерение нечто произнести. Появились ноздри,
о которых прежде
и в помине не было,
и начали раздуваться
и свидетельствовать
о нетерпении.
Бородавкин сначала было разбежался, но потом вспомнил слова инструкции:"При усмирениях не столько стараться об истреблении, сколько
о вразумлении", —
и притих.
Все мы знаем предание
о Бабе-яге-костяной-ноге, которая ездила в ступе
и погоняла помелом,
и относим эти поездки к числу чудес, созданных народною фантазией.
Кажется, этого совершенно достаточно, чтобы убедить читателя, что летописец находится на почве далеко не фантастической
и что все рассказанное им
о походах Бородавкина можно принять за документ вполне достоверный.
В оставленном им сочинении"
О благовидной господ градоначальников наружности"(см. далее, в оправдательных документах) он довольно подробно изложил свои взгляды на этот предмет, но, как кажется, не вполне искренно связал свои успехи у глуповских дам с какими-то политическими
и дипломатическими целями.
"Мудрые мира сего! — восклицает по этому поводу летописец, — прилежно
о сем помыслите!
и да не смущаются сердца ваши при взгляде на шелепа
и иные орудия, в коих, по высокоумному мнению вашему, якобы сила
и свет просвещения замыкаются!"
"Сижу я, — пишет он, — в унылом моем уединении
и всеминутно
о том мыслю, какие законы к употреблению наиболее благопотребны суть.
Есть законы мудрые, которые хотя человеческое счастие устрояют (таковы, например, законы
о повсеместном всех людей продовольствовании), но, по обстоятельствам, не всегда бывают полезны; есть законы немудрые, которые, ничьего счастья не устрояя, по обстоятельствам бывают, однако ж, благопотребны (примеров сему не привожу: сам знаешь!);
и есть, наконец, законы средние, не очень мудрые, но
и не весьма немудрые, такие, которые, не будучи ни полезными, ни бесполезными, бывают, однако ж, благопотребны в смысле наилучшего человеческой жизни наполнения.