Неточные совпадения
Я сам не знаю, можно
ли вполне верить всему тому,
что сохранила моя память?
Я иногда лежал в забытьи, в каком-то среднем состоянии между сном и обмороком; пульс почти переставал биться, дыханье было так слабо,
что прикладывали зеркало к губам моим, чтоб узнать, жив
ли я; но я помню многое,
что делали со мной в то время и
что говорили около меня, предполагая,
что я уже ничего не вижу, не слышу и не понимаю, —
что я умираю.
Кучер Трофим, наклонясь к переднему окну, сказал моему отцу,
что дорога стала тяжела,
что нам не доехать засветло до Парашина,
что мы больно запоздаем и лошадей перегоним, и
что не прикажет
ли он заехать для ночевки в чувашскую деревню, мимо околицы которой мы будем проезжать.
Слыша часто слово «Парашино», я спросил,
что это такое? и мне объяснили,
что это было большое и богатое село, принадлежавшее тетке моего отца, Прасковье Ивановне Куролесовой, и
что мой отец должен был осмотреть в нем все хозяйство и написать своей тетушке, все
ли там хорошо, все
ли в порядке.
Мироныч отвечал,
что один пасется у «Кошелги», а другой у «Каменного врага», и прибавил: «Коли вам угодно будет, батюшка Алексей Степаныч, поглядеть господские ржаные и яровые хлеба и паровое поле (мы завтра отслужим молебен и начнем сев), то не прикажете
ли подогнать туда табуны?
Отец мой спросил: сколько людей на десятине? не тяжело
ли им? и, получив в ответ,
что «тяжеленько, да как же быть, рожь сильна, прихватим вечера…» — сказал: «Так жните с богом…» — и в одну минуту засверкали серпы, горсти ржи замелькали над головами работников, и шум от резки жесткой соломы еще звучнее, сильнее разнесся по всему полю.
Не позволите
ли, батюшка, сделать лишний сгон?» Отец отвечал,
что крестьянам ведь также надо убираться, и
что отнять у них день в такую страдную пору дело нехорошее, и
что лучше сделать помочь и позвать соседей.
Вдруг мать начала говорить,
что не лучше
ли ночевать в Кармале, где воздух так сух, и
что около Ика ночью непременно будет сыро.
«
Что с тобой, — вскрикнула она, — здоров
ли ты?» Я отвечал,
что совершенно здоров, но
что мне не захотелось удить.
Выслушав ее, он сказал: «Не знаю, соколик мой (так он звал меня всегда), все
ли правда тут написано; а вот здесь в деревне, прошлой зимою, доподлинно случилось,
что мужик Арефий Никитин поехал за дровами в лес, в общий колок, всего версты четыре, да и запоздал; поднялся буран, лошаденка была плохая, да и сам он был плох; показалось ему,
что он не по той дороге едет, он и пошел отыскивать дорогу, снег был глубокий, он выбился из сил, завяз в долочке — так его снегом там и занесло.
Я стал в тупик; мне приходило даже в голову: уж в самом деле не солгал
ли я на няньку Агафью; но Евсеич, который в глаза уличал ее,
что она все бегала по избам, успокоил мою робкую ребячью совесть.
«
Что, понравилось
ли вам училище? — спросил он, заглядывая мне в лицо.
Генерал Мансуров был довольнее всех, несмотря на то,
что весь запачкался и вымочился чуть
ли не по пояс.
Беспрестанно я ожидал,
что дедушка начнет умирать, а как смерть, по моему понятию и убеждению, соединялась с мучительной болью и страданьем, то я все вслушивался, не начнет
ли дедушка плакать и стонать.
Мать старалась ободрить меня, говоря: «Можно
ли бояться дедушки, который едва дышит и уже умирает?» Я подумал,
что того-то я и боюсь, но не смел этого сказать.
Вот как происходило это посещение: в назначенный день, часов в десять утра, все в доме было готово для приема гостей: комнаты выметены, вымыты и особенно прибраны; деревенские лакеи, ходившие кое в
чем, приодеты и приглажены, а также и вся девичья; тетушка разряжена в лучшее свое платье; даже бабушку одели в шелковый шушун и юбку и повязали шелковым платком вместо белой и грязной какой-то тряпицы, которою она повязывалась сверх волосника и которую едва
ли переменяла со смерти дедушки.
Нужно
ли говорить,
что я не заснул до окончания сказки,
что, напротив, я не спал долее обыкновенного?
С особенною живостью припоминаю я,
что уже незадолго до его смерти, очень больному, прочел я ему стихи на Державина и Карамзина, не знаю кем написанные, едва
ли не Шатровым.
Я знал,
что из первых, висячих, хризалид должны были вывестись денные бабочки, а из вторых, лежачих, — ночные; но как в то время я еще не умел ходить за этим делом, то превращения хризалид в бабочки у нас не было, да и быть не могло, потому
что мы их беспрестанно смотрели, даже трогали, чтоб узнать, живы
ли они.
Я подумал,
что мать ни за
что меня не отпустит, и так, только для пробы, спросил весьма нетвердым голосом: «Не позволите
ли, маменька, и мне поехать за груздями?» К удивлению моему, мать сейчас согласилась и выразительным голосом сказала мне: «Только с тем, чтоб ты в лесу ни на шаг не отставал от отца, а то, пожалуй, как займутся груздями, то тебя потеряют».
Все это мать говорила с жаром и с увлечением, и все это в то же время было совершенно справедливо, и я не мог сказать против ее похвал ни одного слова; мой ум был совершенно побежден, но сердце не соглашалось, и когда мать спросила меня: «Не правда
ли,
что в Чурасове будет лучше?» — я ту ж минуту отвечал,
что люблю больше Багрово и
что там веселее.
Когда речь дошла до хозяина, то мать вмешалась в наш разговор и сказала,
что он человек добрый, недальний, необразованный и в то же время самый тщеславный,
что он, увидев в Москве и Петербурге, как живут роскошно и пышно знатные богачи, захотел и сам так же жить, а как устроить ничего не умел, то и нанял себе разных мастеров, немцев и французов, но, увидя,
что дело не ладится, приискал какого-то промотавшегося господина, чуть
ли не князя, для того чтобы он завел в его Никольском все на барскую ногу;
что Дурасов очень богат и не щадит денег на свои затеи;
что несколько раз в год он дает такие праздники, на которые съезжается к нему вся губерния.
Отец с матерью ни с кем в Симбирске не виделись; выкормили только лошадей да поели стерляжьей ухи, которая показалась мне лучше,
чем в Никольском, потому
что той я почти не ел, да и вкуса ее не заметил: до того
ли мне было!.. Часа в два мы выехали из Симбирска в Чурасово, и на другой день около полден туда приехали.
Она подумала, не захворал
ли я; но отец рассказал ей, в
чем состояло дело, рассказал также и свой сон, только так тихо,
что я ни одного слова не слыхал.
Да знаешь
ли ты,
что я тебя сейчас отправлю к симбирскому городничему?» Бедный наш кормщик, стоя без шляпы и почтительно кланяясь, говорил: «Помилуйте, ваше благородие, разве я этому делу рад, разве мне свой живот надоел?
Мало
ли, много
ли времени он думал, доподлинно сказать не могу; надумавшись, он целует, ласкает, приголубливает свою меньшую дочь любимую и говорит таковые слова: «Ну, задала ты мне работу потяжеле сестриных: коли знаешь,
что искать, то как не сыскать, а как найти то,
чего сам не знаешь?
Заутра позвал к себе купец старшую дочь, рассказал ей все,
что с ним приключилося, все от слова до слова, и спросил: хочет
ли она избавить его от смерти лютыя и поехать жить к зверю лесному, к чуду морскому?
Позвал честной купец к себе другую дочь, середнюю, рассказал ей все,
что с ним приключилося, все от слова до слова, и спросил: хочет
ли она избавить его от смерти лютыя и поехать жить к зверю лесному, чуду морскому?
Мало
ли, много
ли тому времени прошло: скоро сказка сказывается, не скоро дело делается, — стала привыкать к своему житью-бытью молодая дочь купецкая, красавица писаная, ничему она уж не дивуется, ничего не пугается, служат ей слуги невидимые, подают, принимают, на колесницах без коней катают, в музыку играют и все ее повеления исполняют; и возлюбляла она своего господина милостивого, день ото дня, и видела она,
что недаром он зовет ее госпожой своей и
что любит он ее пуще самого себя; и захотелось ей его голоса послушать, захотелось с ним разговор повести, не ходя в палату беломраморную, не читая словесов огненных.
С той поры, с того времечка пошли у них разговоры, почитай целый день, во зеленом саду на гуляньях, во темных лесах на катаньях и во всех палатах высокиих. Только спросит молода дочь купецкая, красавица писаная: «Здесь
ли ты, мой добрый, любимый господин?» Отвечает лесной зверь, чудо морское: «Здесь, госпожа моя прекрасная, твой верный раб, неизменный друг». И не пугается она его голоса дикого и страшного, и пойдут у них речи ласковые,
что конца им нет.
Прошло мало
ли, много
ли времени: скоро сказка сказывается, не скоро дело делается, — захотелось молодой дочери купецкой, красавице писаной, увидеть своими глазами зверя лесного, чуда морского, и стала она его о том просить и молить; долго он на то не соглашается, испугать ее опасается, да и был он такое страшилище,
что ни в сказке сказать, ни пером написать; не токмо люди, звери дикие его завсегда устрашалися и в свои берлоги разбегалися.