Конечно, в реконструкции картины жизни послевоенного крестьянства можно и необходимо использовать методы
устной истории и микроистории.
Нужно понимать, что
устная история движима не столько стремлением к поиску фактов, сколько интерпретаций событий.
Разумеется, не вся
устная история подпадает под категорию социальной истории.
На самом деле несогласованности и конфликты среди индивидуальных интервью и между интервью и другими свидетельствами указывают на неотъемлемо субъективную природу
устной истории.
Постепенно сказками стали называть
устные истории, передававшиеся из поколения в поколения.
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: вмётывать — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Так или иначе, нам удалось сверить
устную историю с письменной и внести поправки в уже установившуюся концепцию 60-х.
Эти истории были написаны двумя разными авторами, и ни один из них не знал о другой версии пересказа
устной истории.
В более недавнем прошлом
устные истории и общественные опросы расширили сферу своей компетентности, чтобы исследовать повседневную жизнь широких масс населения.
Другими важными источниками, позволяющими значительно расширить возможности изучения истории казачьих семей, являются материалы
устной истории, которые позволяют создать фундамент для перспективного анализа историко-генеалогических исследований кубанского казачества.
Видимо, поэтому время от времени в изданиях демоскопического материала, в том числе и посвящённого историческим сюжетам, наряду с обычной в подобных случаях статистикой стала появляться в качестве неотъемлемого составного элемента собственно текстовая часть – более или менее обширные выдержки из интервью респондентов, – являющая собой историческое повествование, выполненное в новом и всё более популярном в современной историографии жанре
устной истории.
Многие
устные истории являются смесью фактических данных и иносказаний, имеющих моральное и политическое значение.
Можно заметить, что сегодня в исторической науке уделяется немалое внимание изучению
устной истории (по воспоминаниям очевидцев и непосредственных участников событий), так сказать, по горячим следам.
Их существующая
устная история заслуживает уважения и понимания, так как она играет жизненно важную роль в создании и подтверждении их культурной идентичности.
Большинство же писателей, оставаясь в целом равнодушными к календарному времени выхода своих произведений в свет, обращались к тематике календарных праздников, используя её в собственных целях: будь то создание повести из «простонародной» жизни, светской повести с её причудливыми перипетиями или же фантастического рассказа, по тональности перекликающегося с календарными сюжетами
устных историй о таинственных и необъяснимых событиях.
Метод
устной истории особенно полезен для изучения истории, которая может быть недоступна в письменных источниках.
Можно сказать, что история
устной истории в нашей стране ещё не написана.
Но рассматривать
устную историю лишь как технику получения данных означало бы недооценивать её, потому что вызов, который она бросает истории, содержит в себе и принципиальные элементы.
Эти мифы постепенно, как кирпичики, складывали
устную историю кунфу, отодвигали на задний план более пресную и поэтому менее интересную реальность.
Для некоторых представителей социальных наук такое прочтение
устной истории, в первую очередь как метода сбора данных о событии, актуально и по сей день3.
В те годы
устная история только зарождалась как самостоятельная дисциплина, и мы с моими коллегами ощущали себя пионерами в этой области.
Я попытаюсь здесь это сделать, исходя не из единичных историй и не из абстрактных методологических программ или принципов легитимации
устной истории, а из её практики как специфического вида исторической работы.
В
устной истории интервью не подчинено этому требованию измеримой сравнимости, потому что реконструктивный и ассоциативный характер воспоминаний позволяет сравнивать в лучшем случае их содержание, но не форму изложения.
Эти рассказы – самое большое сокровище
устной истории, потому что в них эстетически сплавляются воедино фактические и смысловые высказывания.
Поэтому было бы неправомерным сужением осмыслять процесс производства
устной истории как происходящий только в биполярном пространстве между субъектом и объектом, или между субъективностью и объективацией.
Методы
устной истории позволяют услышать голоса, которые ранее игнорировались или маргинализировались.
В этой книге я рассказываю и о тех, с кем дружила и с кем виделась лишь однажды, кого встретила в архивах или в чьих-то
устных историях.
Многочисленные материалы
устной истории российского села XX в. представлены в специальном издании, подготовленном по результатам социологического опроса крестьян, проведённого в 1990-е гг.
Многие из участников этих групп уже записали свои индивидуальные
устные истории, но не появлялись в групповом формате.
Иногда мне удавалось обнаружить источники фантазии художников в книгах, а иной раз – в
устных историях обычных людей или профессиональных сказителей.
Но только в этой точке замыкается круг, когда мы пытаемся заниматься
устной историей с целью внести вклад в развитие демократической историографии, приблизиться к субъективному опыту тех, кто иначе не получит голоса в истории, ибо этот голос нигде не сохранится.
Эти сборники объединены в серию «
Устная история забытых войн».
Эта особенность присуща
устной истории, в ней, возможно, заключается главный недостаток этого направления с точки зрения исследователей, привыкших работать с письменными документами, но в ней же заключена и та притягательная сила, которая побуждает людей заниматься собиранием и изучением устных рассказов-воспоминаний.
Такое понимание
устной истории не только сместило акценты с прошлого на настоящее, но и интегрировало подходы различных гуманитарных дисциплин: истории, социологии, социолингвистики и тому подобное.
Эти статьи показывают, как с помощью методов
устной истории основанная на вытеснении и забвении коллективная память может быть разрушена или поставлена под сомнение, стоит только обратиться к индивидуальным воспоминаниям очевидцев.
Ниже я собираюсь с помощью более подробного описания специфических рабочих операций
устной истории способствовать тому, чтобы избегать таких ложных альтернатив и вместо этого отнестись к самовосприятию исследователя как к критичному познавательному инструменту и как к шансу покинуть башню из слоновой кости, не впав при этом в ложные идентификации.
Как можно точно определить исследовательский инструмент
устной истории, т. е. производство исторической информации посредством бесед о воспоминаниях, запись их на механический звуковой носитель, обработку и анализ их как исторического источника?
В том, что касается
устной истории, общим для всех этих представлений является, как правило, то, что они не учитывают сеттинг {11} интервью.
Из трёх упомянутых в начале сеттингов социологическое интервью, которое в качестве интервью-рассказа часто даже считают синонимом
устной истории {14}, – это то, в котором воспоминание постоянно перерабатывается и документируется в виде текста, но вместе с тем в нём же и наименьшее значение придаётся содержанию воспоминания, а большее – актуальному влиянию на него со стороны окружающего общества.
Ибо эту субъективность, которая в историографии, посвящённой господствующим слоям общества, всегда сосуществовала в странном симбиозе со всеобщей историей,
устная история стремится вернуть в историю и для других членов общества – даже при том, что от этого может снова развалиться понятие истории, сделанное единым при утверждении буржуазного общества: именно это имеется в виду под несколько беспомощными формулами «история снизу» или «демократическая история» {18}.
Другая общая черта
устной истории и психоанализа касается концепции биографической субъективности как посредующего звена между ранним воспитанием в лоне семьи и позднейшей жизнью в обществе, так как здесь обнаруживается общая точка опоры и методическая зона пересечения – фаза юношества {20}.
Хотя здесь наблюдаются культурные и социальные различия, всё же в целом люди во время интервью в жанре
устной истории вполне отдают себе отчёт, кто от кого чего хочет, а работающий магнитофон и регулярная смена кассет напоминают им о том, что рассказанное не останется между ними и интервьюером {25}.
Длительность интервью в проектах по
устной истории сильно различается от темы к теме и ещё больше – от респондента к респонденту, но чтобы интервью было действительно содержательным, оно требует двух встреч по несколько часов каждая как минимум – но иногда и как максимум.
Особенно щедрыми на подобную информацию оказываются в
устной истории два уровня памяти: активный и латентный.
Эта частая ошибка особенно легко совершается потому, что в
устной истории ставится задача приблизиться к субъектам и оригинальности их опыта (хотя возможности такого приближения ограничены условиями возникновения и передачи информации в контексте интервью-воспоминания), а во-вторых, потому, что акустическое качество и объём сообщаемой в интервью информации служат препятствиями на пути её анализа и публикации, и, в-третьих, потому, что исследователю трудно иметь дело со сложной структурой текста, который, как кажется, составлен из множества отдельных фрагментов.
Но в отличие от многих социологических опросов вопрос об истинности сведений в
устной истории релевантен, потому что история раскрывает свой критический потенциал именно в процессе соотнесения современных высказываний с имеющимся источниковым материалом.
В ней проявляется характер
устной истории как двоякой встречи: с одной стороны, это встреча между общественным институтом науки и индивидуальным субъектом (как в социологических качественных исследованиях), с другой стороны, это встреча между настоящим и прошлым.
При занятиях
устной историей на первом месте стоит не «изучение подделок», а стремление более точно определить момент возникновения того опыта и тех смысловых связей, которые описываются в рассказах опрошенных.
Тем самым названа уже и третья граница: информанты и исследователи при изучении
устной истории средствами «этнологии собственной страны» {64} связаны друг с другом общей (по крайней мере частично) публичной сферой.