Но порядок в подразделении аналитики будет уже обратным тому, который был принят в критике чистого
спекулятивного разума.
То, что здесь деление всех практических наук не доведено до завершения так, как это сделала критика
спекулятивного разума, кроется в природе этой способности практического разума.
Но свобода единственная из всех идей
спекулятивного разума, возможность которой мы не постигаем, но знаем a priori, так как она есть условие морального закона, который мы знаем.
Вторая регулятивная идея чисто
спекулятивного разума есть понятие мира вообще.
С допущением этой способности твёрдое основание приобретает и трансцендентальная свобода, и именно в том её абсолютном значении, в каком нуждался
спекулятивный разум при применении понятия причинности, чтобы спасаться от антиномии, в которую он неизбежно попадает, когда в ряду причинной связи хочет мыслить себе безусловное; но там он мог установить это понятие только как проблематическое, как не невозможное, не будучи в состоянии подтвердить объективную реальность его, и лишь с той целью, чтобы из-за мнимой невозможности того, что он должен признать по крайней мере мыслимым, не быть оспариваемым и не быть ввергнутым в бездну скептицизма.
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: переиздаваться — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Но здесь обнаруживается почти неожиданное и удовлетворяющее [нас] подтверждение последовательного образа мыслей спекулятивной критики; а именно, ввиду того, что она предметы опыта как таковые, в том числе и наш собственный субъект, признаёт только явлениями и тем не менее в основу их полагает вещи сами по себе, следовательно, внушает, чтобы не считали всё сверхчувственное вымыслом и понятие его – лишённым содержания, практический разум теперь сам по себе и без соглашения со
спекулятивным разумом даёт сверхчувственному предмету категории причинности, а именно свободе, реальность (хотя только как практическому понятию и только для практического понимания), следовательно, на деле подтверждает то, что там можно было только мыслить.
Поэтому на такого рода рассуждения, в том числе и на те, которые ещё раз имеют своим предметом понятие свободы, но в практическом применении чистого разума, нельзя смотреть как на вставки, которые служат только для того, чтобы восполнять пробелы критической системы
спекулятивного разума (ведь по своему замыслу эта система в своей сфере полная) и, как это часто бывает при спешной стройке, сзади подставлять ещё стойки и подпорки.
Это напоминание касается главным образом понятия свободы, о котором необходимо с удивлением заметить, что ещё очень многие хвастаются тем, что они его очень хорошо понимают и могут объяснить его возможность, между тем как они рассматривают его только в психологическом отношении; но если бы они до этого точно исследовали его в трансцендентальном отношении, они признали бы и его необходимость как проблематического понятия в законченном применении
спекулятивного разума, и полную непостижимость его; если бы они затем перешли с ним к практическому применению, они сами собой должны были бы дойти именно до указанного определения этого применения к его основоположениям, до которого они вообще-то никак не хотят снизойти.
При беглом обзоре этого сочинения может показаться, что оно имеет только негативнуюпользу, заключающуюся в том, что предостерегает нас против попыток выходить за пределы опыта при помощи
спекулятивного разума.
При таком подходе
спекулятивный разум всё же предоставил нам по крайней мере место, хотя он и был вынужден оставить его пустым.
Задача этой критики чистого
спекулятивного разума состоит в попытке изменить прежний способ исследования в метафизике, а именно совершить в ней полную революцию, следуя примеру геометров и естествоиспытателей.
Допустим теперь, что мораль необходимо предполагает свободу (в самом строгом смысле этого слова) как свойство нашей воли, a priori указывая как на данныенашего разума на такие практические первоначальные, заложенные в нём принципы (Grundsatze), которые были бы совсем невозможны без предположения свободы; допустим также, что
спекулятивный разум доказал, будто свободу вообще нельзя себе мыслить.
И вот после того, как
спекулятивному разуму отказано в каком бы то ни было продвижении вперёд в этой области сверхчувственного, у нас всё ещё остаётся возможность попытаться установить, не может ли этот разум в своём практическом познании найти данные для определения трансцендентного, порождённого разумом понятия безусловного и сообразно с желанием метафизики выйти именно таким образом за пределы всякого возможного опыта посредством нашего априорного, но уже лишь практически возможного знания.
Но эта польза становится положительной,как только убеждаются в том, что основоположения, посредством которых
спекулятивный разум отваживается выйти за пределы опыта, на деле имеют своим неизбежным результатом (если присмотреться пристальнее) не расширение,а сужениеприменения нашего разума, так как эти основоположения, принадлежа, собственно говоря, к сфере чувственности, на самом деле угрожают безмерно расширить её границы и таким образом вообще вытеснить чистое (практическое) применение разума.
Если свою душу, рассматриваемую как вещь саму по себе, я не могу познатьпосредством
спекулятивного разума (и ещё менее – посредством эмпирического наблюдения), следовательно, не могу также познать свободу как свойство сущности, которой я приписываю действия в чувственно воспринимаемом мире по той причине, что я должен был познавать такую сущность как определённую по её существованию, но не во времени (что невозможно, так как я не могу заменить моё понятие созерцанием), – то я всё же в состоянии мыслитьсвободу, а это означает, что представление о ней по крайней мере не содержит никакого противоречия, когда мы критически различаем два способа представления (чувственный и интеллектуальный), и имеет место проистекающее отсюда ограничение чистых рассудочных понятий, стало быть, и вытекающих из них основоположений.
Несмотря на эти важные перемены в области наук и на потерю,которую должен понести
спекулятивный разум в якобы принадлежащей ему до сих пор сфере, все общечеловеческие интересы и все выгоды, которые до сих пор извлекались из учений чистого разума, остаются прежними, и потеря затрагивает только монополию школ, а никоим образом не интересы людей.
И наоборот, поскольку школа, как и всякий человек, возвышающийся до (философской) спекуляции, неизбежно соприкасается с такими аргументами и возражениями, то она обязана основательным исследованием прав
спекулятивного разума раз и навсегда предотвратить скандал, который рано или поздно станет ясным даже широкой публике из тех споров, в которые без этой критики неминуемо впутываются метафизики (и в качестве таковых также и теологи), которые сами затем искажают свои учения.
Скорее наоборот, критика есть необходимое предварительное условие для содействия основательной метафизике как науке, которая необходимо должна быть построена догматически и в высшей степени систематически, следовательно, по-ученому (не популярно), так как это требование непременно должно быть предъявлено к ней ввиду того, что она притязает на выполнение своей задачи совершенно a priori, стало быть, к полному удовольствию
спекулятивного разума.
Именно
спекулятивный разум открывает для воли возможность стать тем, чем она является по своей сути, а именно: свободной волей, возвышающейся над механизмом желаний.
Если бы из неполноты этих трёх понятий для каждого подобного нам интеллекта захотели заключить, что они являются верными, конгруэнтными, действительно лишь соизмеримыми или однородными контробразами своих метафизических коррелятов, – это было бы догматическим нарушением компетенции
спекулятивного разума.
Если, по его словам, воплощение всего знания чистого и
спекулятивного разума рассматривать как здание, о котором мы имеем в себе хотя бы представление, то элементарное учение намечает и определяет строительный материал, к какому зданию какой высоты и прочности он принадлежит; методологическое же учение не касается ни материала, ни плана; оно есть определение формальных условий целостной системы чистого разума.
Этого достаточно для оправдания того, почему в нашем сочинении понятия и основоположения чистого
спекулятивного разума, которые уже были предметом особой критики, кое-где ещё раз подвергаются исследованию, что вообще не очень-то подобает систематическому развитию воздвигаемой науки (так как на уже рассмотренные вещи следует ссылаться, однако не надо их снова исследовать), но что здесь было дозволительно и даже необходимо; дело в том, что разум вместе с этими понятиями рассматривается здесь в момент, когда он переходит к совершенно другому применению, чем то, которое они имели у него там.
Но как только на основании полного анализа последнего убеждаются, что мыслимая здесь реальность вовсе не сводится к теоретическому определению категорий и расширению познания до сверхчувственного, а этим только имеют в виду, что в практическом отношении им всегда присущ какой-то объект, так как они или a priori содержатся в необходимом определении воли, или неразрывно связаны с его предметом, – то эта непоследовательность исчезает, так как применение этих понятий не такое, в каком нуждается
спекулятивный разум.
Но так как всё ещё имеется чистый разум, познание которого лежит здесь в основе практического применения, то и деление критики практического разума, согласно общему плану, должно соответствовать делению критики
спекулятивного разума.
Собственно говоря, нет никакого другого основания её, кроме критики чистого практического разума, так же как нет его для метафизики, кроме уже предложенной критики чистого
спекулятивного разума.
Формальная логика как инструментарий мышления, который ещё не стал инструментарием научного мышления и остаётся чисто
спекулятивным разумом.
Это объясняется отчасти продолжительным испытанием, которому я подвергал своё сочинение до его опубликования, отчасти же особенностью самого предмета, а именно природой чистого
спекулятивного разума, в истинной структуре которого всё есть орган, т. е. целое служит каждой части и каждая часть – целому, так что малейший недостаток, будь то ошибка (заблуждение) или упущение, неизбежно обнаружится при применении [системы в целом].