Даже лучшие тогдашние
советские критики упрекали его в неискренности, приспособленчестве.
Статья такого человека, не появившаяся в печати, – это уже очень тревожный сигнал и для нашей
советской критики и вообще для состояния критики в нашей стране.
Румынская сторона с недовольством восприняла
советскую критику.
Советская критика рефлексировала не только по поводу культурных процессов, но и по поводу самой действительности в свете актуальных общественных идей.
На ценностной оси
советской критики противоположностью натурализма и формализма был социалистический реализм.
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: пустошовка — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Появление этого вопроса в
советской критике стало довольно неожиданным побочным эффектом первоначальной цели панорам, которая противоречила главному принципу и основам социалистической эстетики.
На этом ортодоксальная
советская критика поставила точку в обсуждении эренбурговских мемуаров, с тем чтобы долгие два десятилетия к ним уже не возвращаться.
Видимо, именно эти образы вызвали отторжение со стороны
советских критиков, которые ожидали более гармоничного развития человека при коммунизме.
Раз язык/текст служит инструментом искусств уже на стадии мышления или фантазии, то
советские критики заключили превосходство литературы над искусствами.
Предполагалось, что физиологические ощущения – эстетическая значимость которых раз за разом становилась темой обсуждения
советской критики – обретали в кинопанораме чёткую, прогрессивную форму.
Реакционная сущность формалистических теорий давно уже разоблачена
советской критикой.
Советская критика предсказуемо обвиняла её в «творческом бессилии».
Когда те или иные направления (или практически всё, как случилось к 1934 году) отвергались советским официозом, их позиции могли смешиваться
советскими критиками до неразличимости.
Многие образованные советские читатели (в противоположность
советским критикам) разделяли эту точку зрения.
То же относилось и к
советским критикам.
Те редкие случаи, когда
советские критики брались рассуждать об иронии, сами являются образцовыми объектами иронии: «Ирония прежде всего несёт широкое общественное назначение, она должна стоять на высоком идейном уровне, защищать существенные интересы общественного прогресса, идти навстречу волнующим общество интересам и настроениям».
Самоочевидность и аксиоматичность этой мысли регулярно проявлялась в
советской критике синонимизациями литературы (части) и искусства (целого), превращением литературы в некую синекдоху искусства, наделением её атрибутами и качествами других искусств.
Вместо «языка кино»
советские критики чаще говорили «специфика кино» или «искусство кино».
Его аксиоматичность регулярно проявлялась в
советской критике бесконечными контаминациями или синонимизациями литературы (части) и искусства (целого), постановкой литературы в позицию синекдохи искусств, наделением литературы признаками других искусств и, напротив, объяснением искусств в литературных терминах.
Как первый серьёзный опыт в этом направлении, этот труд был положительно оценён
советской критикой, хотя и указывалось, что он не свободен от крупных недостатков.
Как всякий
советский критик, он умел говорить одно, а думать совершенно другое.
С другой стороны… Трудно найти среди
советских критиков старшего поколения человека с более сомнительной репутацией.
Да и в последующие годы, став вполне ортодоксальным
советским критиком, отличался от большинства прочих коллег.
Не только перед официозной
советской критикой, к которой он принадлежал, а действительных заслуг, которыми могли бы похвастаться не многие из советских критиков.
Это позволило
советской критике сделать вывод о революционной настроенности поэта.
Эти новые трактовки не признаются
советской критикой в качестве новых, а объявляются изначально присущими социалистическому реализму, который в сталинские годы был только «искажён» – без упоминания о том, что он в эти годы и был создан.
Это мнение разделяла и
советская критика.
Теперь, полтора века спустя, мы уже можем судить, кто был прав – писатель или его
советские критики?
Одновременно во французской критике растёт антипрустианская реакция, призывающая литераторов в выражениях, напоминающих лексикон
советских критиков, оставить «аналитические эксцессы бездельников-самокопателей» и посвятить своё творчество описанию социальных проблем «простого народа с его грубой, но настоящей жизнью».
Нынешние байки о поголовной сервильности
советской критики – чистой воды вранье.
Впрочем, скоро «магазин источников» закрылся, соответственно, закончился и «источниковедческий» период
советской критики.
Социологическая критика 1920-х годов и последующих лет уже в лице
советской критики указывала на имманентность литературоведческого анализа формалистов как на основной недостаток.
Ликуют
советские критики: «Победа качественно нового жанра…», «новая, небывалая доселе песня…», «пёс ни, принадлежащие профессиональным авторам, стали занимать в быту народа то место, которое раньше принадлежало песням народным».
Когда типичная
советская критика – критика путём умолчания произведений эмигрантских авторов – в отношении меня не удалась, партийные идеологи решили публично признать существование книги, но разоблачить не её, а её автора.
Если в XIX веке исследователи ещё пробовали ставить вопрос о необходимости раскрытия и изучения особенностей русской культуры, то в XX в. такой задачи уже не ставилось, поскольку
советская критика разработала свою собственную, партийную, весьма действенную методологию и поэтому намеренно ограничивалась фрагментарным и расщеплённым исследованием произведений и биографий писателей.
Весьма разнообразной была и стилевая принадлежность экспонатов, среди которых были как реалистические, так и более смелые работы, которые
советская критика охарактеризовала как «крайне формалистические».
Знаменитый автор, можно сказать, «совесть
советской критики» вдруг разразился хвалебной статьёй о стихах угрюмого графомана, прорвавшегося тогда к рулю литфонда.
Кроме того, ещё при жизни автор «Мореллы» служил мишенью для
советской критики.
Не следует заниматься тем, что в
советской критике называется «лакировкой действительности», и менее всего, конечно, при посильно беспристрастном подведении итогов.
Искусство до 1917 года
советские критики назвали упадническим и пессимистичным.