Следуя
кантианской традиции, важно сделать следующий шаг, связывающий публичную сферу, делиберацию и право.
Этот труд ясно продемонстрировал влияние
кантианских идей на ход его мысли.
Тем не менее
кантианские мотивы долженствования как основополагающей черты морали и обязательного характера моральных правил здесь доминируют.
Означает ли это, что лингвистический подход к онтологии предопределяет
кантианскую позицию аналитических метафизиков?
Вместо того чтобы ссылаться на что-либо во внешнем мире, метасостояния ссылаются на что-либо о некоторых прошлых мыслях, эмоциях, понятиях, осмыслении,
кантианских категориях и т. д.
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: бельфлёр — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
В-третьих, с этих позиций надо было преодолеть
кантианское и неокантианское понимание познания как научного.
Но глубокий философский корень риккертовского отрицания лежит в его
кантианском понимании причинности, – оно признаёт только ту причинность, которая связывается с феноменалистическим истолкованием необходимой временной связи; всё, что сверх этого, относится к «свободе», но не как абсолютной причинности, а как области морали и ценностей.
Жёсткие ограничения, накладываемые на действия, отражают основной
кантианский принцип: человек – это цель, а не просто средство; людьми нельзя жертвовать или использовать для достижения каких-нибудь целей без их согласия.
Он употребляет слово воображение, скорее, в
кантианском смысле: это воображение следует понимать как форму познания и самопознания.
В принципе же понятие «прогресса» необходимо связано с понятием ценности именно при
кантианских предпосылках, так как оно может быть допущено только по постулатам практического разума, а не по законам природы.
Прекрасное требование, предъявляемое к академической работе: отдавать себе отчёт в том, что уже сделано по изучаемому вопросу, побудило меня прежде всего обследовать области, расположенные по сю сторону
кантианского хребта.
К моему удивлению спуск в долину был настолько короче и легче того, что я ожидал, что одно это уже зарождало сомнение в высоте
кантианских вершин.
Можно, конечно, обнаружить у них, особенно у более философски настроенных учёных, некоторые
кантианские черты, но никак невозможно утверждать, что для выражения смысла научной объективности учёные принимали за основу фактическую сердцевину кантовского взгляда на объективное познание, т. е. трансцендентальную функцию a priori.
Отмечу, что
кантианский поиск «очищенной нравственной идеи» у отца психологического эксперимента встречается во всех его работах.
Отсюда и отрицание
кантианского начала в его теории морали.
Но как только исторический коллективный субъект, пролетариат, овладевает созданным им предметным миром цивилизации, то эта объективная видимость, те.
кантианская пропасть между субъектом и объектом, снимается, обнаруживается действительное тождество между субъектом и объектом.
Так, рефлексологии предъявляется целый «букет» идеологических обвинений: осуществление «классово-враждебного» влияния в области психологии, протаскивание в неё «под флагом марксизма идеалистических идей», отрыв теории от практики, «воинствующий эклектизм», «агностицизм», «
кантианские извращения марксистско-ленинской теории отражения» и т. д.
Это термин
кантианской философии, к нему вернёмся чуть позже.
Такую систему безопасности все видели во втором условии
кантианского мира – создании международных организаций и заключении договоров.
Демократия – одно из условий
кантианского мира – стала наиболее распространённой формой управления.
Под секулярным гуманизмом я понимаю тот гуманизм, который следует
кантианскому предписанию помыслить возможности человеческого опыта без отсылки к трансцендентности.
Но его не следует смешивать с нормативной идеей автономии, которая широко представлена в философских дискуссиях, чаще всего в более или менее
кантианских версиях.
Кантианские категории являются результатом
кантианской гносеологии, в которой «условие познания любого объекта образует его зависимость от познавательного процесса» (Ойзерман, 2009, стр. 277–8, его курсив; сравните там же, стр. 336).
В результате «беда»
кантианской этики, её подлежащая преодолению слабость была возведена в научную добродетель: невозможность собственно моральных поступков была интерпретирована как их ненужность.
Более того, сознание априорно предполагается категориями как несущественное или даже расходящееся со знанием и отклоняющее от целей гносеологической науки именно потому, что оно связывает восприятия с понятиями в то время, когда понятия могут быть связаны только с ощущениями посредством
кантианской системы.
Кантианский идеализм предполагает предметы, соответствующие идеям par excellence, и поэтому хочет быть неидеализмом; ибо, говорит он, идеализм состоит в утверждении, что нет других предметов, кроме мыслящих существ, и что другие вещи, которые мы полагаем воспринимать в восприятии, являются только идеями в мыслящих существах (воображениями), которым, в действительности, не соответствует никакой предмет, находящийся вне их (мыслящих существ).
Но даже позитивизм, отвергающий предположение об априорных, спонтанных факторах познания, заложенных в нашей организации, а также выводящий из фактов чистого опыта, из ощущений и восприятий, элементы, возникающие со свойством строгой необходимости, а также объединяющие функции, посредством которых устанавливаются закономерные отношения между многообразным и изменяющимся, не остался незатронутым
кантианским духом.
Чтобы осознать это, ей понадобилось три столетия, да ещё
кантианская революция.
Критик
кантианской эпистемологической парадигмы философии языка точно определил, какой главный вопрос в её рамках остался без ответа: «Философия XX века была по преимуществу философией языка и изучала то, как язык соотносится с миром».
Кантианский критицизм сначала хочет проверить эту общезначимость на её обоснованность, и при этом оказывается, что она применима только к реальному и возможному опыту, но не к вещам вообще.
Кантианский ответ объединяет эти два направления, поскольку он удовлетворяет в своих основаниях самого острого мыслителя, а в своих результатах – самую общую поддержку.
Он отрицает диалектику в метафизике, формальной логике, феноменологии и
кантианском трансцендентализме на том основании, что они не способны объяснить одну категорию другой, оставаясь в сфере смысла и раскрывая его структурную самопорождаемость.
Разве не является различание (differance) кругом познания
кантианского априори, всего лишь повторяющимся без изменений?
В терминах
кантианского словаря это критическое вопрошание о настоящем, о нас самих и есть попытка ответить на вечные вопросы о том, что мы можем знать, что мы должны делать, на что можем надеяться.
Слишком просто отметить очевидную разницу между
кантианским публичным использованием разума и марксистским революционным классовым сознанием: первое нейтрально/отстранённо, второе – «партийно» и полностью ангажировано.
Вне
кантианского контекста термин «автономия» чаще всего означает некий идеал и указывает не на фактическое состояние, а на далёкую цель.
Свойства – ни отрицательны, ни утвердительны; мы сказали бы, в
кантианском стиле, что они неопределённы.
Кантианский ракурс взгляда на сознание и в ещё большей степени на самосознание открыл принципиально новую перспективу саморазвития человека.
Однако понимание субъективного права как «известной сферы свободы» в советской науке было основано на критической оценке
кантианского и неокантианских учений, которые, как тогда писали, допускают «разрыв и противопоставление свободы человеческих поступков – внешней свободы – внутренней нравственной свободе воли».
Чтобы обосновать возможность знания, гносеология возвращается от
кантианского разрыва между субъектом и объектом, вещью-в-себе и вещью-для-нас – назад к аристотелевскому пониманию единства бытия и познания как в своей сущности совпадающих.
Что также исключается из картины
кантианского знания – так это сознание, которое, по своей природе, должно структурировать категории, но, так как категории ставятся на главное место, они не передают сознанию места в знании.
Но если искать в парадигме, близкой
кантианской, центр субъектности, то это будет трансцендентальное единство апперцепции.
Именно здесь он приходит к своему открытию, о котором он делает заметку в 1815 году: «воля есть
кантианская вещь в себе».
Это был наиболее свободный человек из тех, кого я встречал, он обладал
кантианской «автономностью мышления» – «мужеством пользоваться своими мозгами».
Предложенная выше схема наглядно иллюстрирует фактическое положение отрасли конституционного права и его институтов – избирательного и административного права – и с очевидностью показывает, что область административного права почти всецело находится в пределах конституционного права, причём той его части, которая имеет
кантианскую природу «Право как цель», то есть выполняет отведённую ему роль института по управлению обществом, исходя из правовых целей, чего нельзя сказать о праве избирательном.
В таких фразах нельзя усмотреть никаких следов
кантианского догматизма.
Даже
кантианская концепция трансцендентализма, противопоставленная метафизике, рассматривает пространство и время ни как понятия, а как формы созерцания, и созерцательное представление, единичное и непосредственное, по его мнению, обладает бесконечным богатством определений.
Теперь о достоинствах и недостатках
кантианской теории.
После
кантианского переворота в гносеологии тенденция ограничивать человеческое знание областью «вещей-для-себя» доминирует, и современная наука в целом претендует на изучение в большей степени описания, чем реальности.