Немецкий брульон

Ярослав Полуэктов, 2023

«Немецкий брульон» представляет собой описание неких путевых злоключений: считай, современный, якобы простодушный и подражательный невесть кому, а на самом деле лукаво сконструированный «нео–ольшлегель–олеарский» нон–фикшн. И даже не примеряйте к звездатому хипстинг–травелогу Джека Керуака «On the Road», на что совершенно зряшно намекает автор. Ежели говорить практически, то тут речь пойдёт о части вполне заурядного двадцатидвухдневного «гранд–вояжа» по Европе (на отрезке «Казань–Мюнхен») трёх «чертитекторов» и одного милого супервьюноши по прозвищу «Плинтус». Катались оные орк–лица на свеженьком франкешонском агрегате марки Рено Колеос, само собой, что со своими шкилетами в шкафа… упс: в багажнике и аэрочемодане «Мон Блант» ростиком под кокаиновую девушку Фаби…

«Умный Тревэл»

"Дождь лил четыре года одиннадцать месяцев и два дня… Воздух был настолько пропитан влагой, что рыбы могли бы проникнуть в дом через открытую дверь, проплыть по комнатам и выплыть из окон."

Габриэль Гарсиа Маркес

— Я поехал заправляться и рекогносцировку уточню, а вы с Кирюхой идите в турагентство, — велел Ксан Иваныч Биму. — Встречаемся тут. Через час.

— Запросто! «Только в тапках я не пойду», — сказал Бим.

(Хм: срать в тапках под дождём можно было прекрасно!)

— Попахивают, чоль, тапочки?

— Брось. Я что, не целкий? Я на всякий… лопушком–то их протёр.

(Так есть лопухи, или нет лопухов в Москве?)

— И не иди в своих тапках, протёртых… Тебя заставляют идти в тапках?

Чтобы почём зря не мучить шлёпанцы (Reno–вариант) Бим бросил их в машину. Чтобы меньше мочить джинсы, подвернул до колена штанины.

Его ботинки «а ля дождь у де Пари» затерялись в барахле, а Ксан Иваныч велел поторапливаться.

«Ногими Нагами» — так назывался этот способ бимовской ходьбы по Москве.

***

Навигатор велел пересечь аллею, Никитскую штоль? «посыпанную кирпичной крошкой ещё при Столыпине».

Автор так шутит, а мы верим в его глупости.

***

Шли. Дошли. Вот он «Умный тревел». Позвонили. Открыли.

Лестница тревела покрылась отпечатками мокрых ступней настоящего сибиряка. Цвет отпечатков — прогнившего кирпича «Царьгорохового Обжигзавода ЛТД».

Потрёпанный вид посетителей поразил пожилого охранника — в самое сердце. И он настроился категорично: посетителей с такой убийственной силой срама далее себя он пустить не мог.

Для решения проблемы набрал номер дежурного менеджера.

Суббота — полурабочий день, менеджер Настя специально прибыла для встречи транзитёров из Угадая.

Спрятавшись с головой под стойку, Евсеич шопотом объяснял заминку телефону.

Телефон в ответ огрызался: из–под стойки неслись по–москальски весёлые дамские крепдышины.

— Дура какая–то, — решил Егорыч. Кому мы заплатили бабло! И чего так орать…

— Они, как бы это вам поточнее сказать, Анастасия Ивановна… — докладывал Евсеич из укрытия, — не по форме одеты…

— Оба?

— Неа, один… Второй чуть получше… Но тоже мокрый. Насквозь!

— А–а, это с Угадая. Приехали–таки. Мы договаривались. Запускайте.

Дедушка взвился. Шариком водородным. Поджечь — взорвётся старикашка: никаких поблажек! Он на службе:

— Я таких ни разу не видел. Один вроде бы культурный, но… это… выпимши (прыгает, шутит… при такой–погоде–то).

— Пропустите!

— Другой вообще… наркоман что ли…, и он босиком, Настасья Иванна. Ногти как у тигра — вы бы видели! Жёлтые ногти, кривые…

— Расскажите, как им меня найти…

Не слышит: «Бородатые оба, щёки не бриты…! Настась Ванна, слышьте меня? они будто с крыши упали. Не люди, а натуролисты, босяжи голякастые».

— Давайте без этих ваших, говорю вам!

— Опасно! Вы таких что ли… с блохами… дожидаетесь?

— Они одеты? В шортах? В майках? С рукавами или в спальных? Спросите фамилии…

Одеты. С рукавами. В брюках. Без манжет.

Фамилии? Запросто. Назвали. Совпало.

— Это мои, точно мои, — рассвирепела молодая да ранняя Настасьиванна. — Что им, в бабочках что ли ездить! Они из Угадайки приехали. Из да–ле–ка! Пусть заходят. Слышите, Евсеич! Они едут в Европу… через Москву… Понимаете? В Ев–ро–пу! Торопятся. Давайте уж… без закидонов ваших.

Проплаченное вперёд и вбелую бабло решило и простило всё — даже экстравагантную экипировку.

Офис передумал. Офис, распрягши тоску, гостеприимно встречал Бима с Егорычем — великими путешественниками, писателями, любимчиками дам и девочек, гашеками и бабелями двадцать первого века.

***

За дубовой дверью. Мокрые ноги — все четыре, из них две пятки. Встали на пёстрый ковёр. Турецкий ворс. Он скрыл мокрые пятки и разогнутые для вентиляции пальцы Бима. Пахнуло. Разбавленным потом.

Ворс. Наполовину поглотил кроссовки Егорыча. Сами собой. Развернулись и обмякли полуметровые шнурки, засунутые в дыры, зацепленные за крюки. Обмотанные вчетверо. Вокруг самих себя. И угадайским ногам в московском офисе стало тепло.

С Бима потекла осень. Над ремнём взвихрил пар. Май, двенадцатое!

Егорыч, ещё на лестнице промакнул причёску. Кепкой. Перед дверью пригладил кое–что. Сверху вниз. Дважды.

Волосы на груди, вздыбившиеся на улице, в помещении опали. И прилипли.

Чесалось и кусалось. Тело. Дождь был с химией. С блохами, вшами и тарантулами. Проклятые америкосы! Снова испытывали Русь. В нескольких местах сразу. Как в Угадае в девяностых: мимо цеха сероводорода на Капроне надо бежать: если хочешь сохранить глаза. Егорыч сумел сохранить. Русский сероводород он мирный.

Ну да ладно. Тут всётки цивиль, Москау, Никитские дела. Найдите их на карте.

***

— Тапочек, к сожалению, у нас нет, — извинялась девушка. — Что? Ой, кхэ, фена тоже нет. А чайку?

— Ничего, ничего. Мы как–нибудь. А кипяточку найдём? — это Егорыч вспомнил ходоков у Ленина.

— А я ноги об ковёр вытер, — сказал Бим, — не беспокойтесь, они пойштишто сухие.

Как мог утешал приветливую девушку Порфирий Сергеич Бим. Он щас джентльмен, хоть и босиком.

Если олигарх бродит босиком по спальне, или по майямскому пляжу, он не перестаёт быть олигархом.

Бим при девочках всегда джентльмен, аристократ и олигарх. Он готов по–джентльменски любить… и по–аристократски кря… тра… в общем, учить кое–чему–либо–как–нибудь.

Ногти его больших пальцев ножницам не подвластны; для них в кроссовках вырезаны дыры. Дыры за новорусский археологический подход к кроссоверам определяем в «Музей хождения по льду в варяги».

Кроссовки с тапочками в машине, а ноги с ногтями тут:

— Лучше всего по Москве ходить босиком, — убеждал Анастасию Бим, показывая ей пятки и когти царьгорохового цвета. Что это за цвет, смотрите на ближайшей аллее, называется Никитской: там этим цветом дорожки посыпаны: и это тихий ужасть, как говорят в Угадайке.

Грамотный тигр с человеческим лицом, с умом как у дедушки Бима, и с когтями как у дедушки Бима, способен выцарапать в граните наименование его прайда на памятнике вожаку его прайда.

— Кожа–то она нарастёт, а обувка попортится.

— Я вас понимаю, — говорила девушка столичная…

Вредный настин таракан, зовут его НА: «Сама бы с удовольствием смогла бы? Ну, с Бимом? Чего–чего — перепихнуться, вот чего. Смотри какой тигрище. Ну, если б без свидетелей?»

Таракан БИ, Бима, значит, вот же сволота какая: «Смогла бы, я вижу. Засучила бы юбчонку и вперёд. Глазки–то вона как засверкали, любишь старых извращенцев».

Таракан НА (а он любитель провоцировать): «Сегодня, какое счастье, ты в юбке. Ну давай, придумай что–нибудь».

Бим: «Дак, пойдём…те! Купим тебе… походные штаны… нет, трое штанов… и поедем смотреть Париж».

Настя: «Я замужем и только что из отпуска».

На: «Вот дура–то! Такое предложение!»

Бим: «Нам ваш «замуж» в барабан не тарахтел. Правда, Кирюх? берём Настьку?»

— Берём, — Кирюх Егорыч согласен. — Чёб не взять. Поехали!

А сам — хитёр бобёр: «…ну если Ксан Иваныч позволит. Будем на заду втроём. Нормально так, Порфирыч?»

БИ: «Нештяк, нормально».

Цимус волшебной кур–травы продолжает работать.

БИ: «На коленках можно. По переменке!»

КЕ: «Да уж, отличный выйдет сюжетик. Да только–вот мальца испортите: не пристало ему такие взрослые игрушки блюсть…»

— Кирюха, звони Ксане, согласуем! Вы же махом сделаете визу, так? Вы же, вот же, её сейчас же…

— У меня Шенген на три года, да я не могу, — отнекивалась Настя. — Муж у меня, понимаете–нет? Недавно возник.

НА: «Ну ты дура Настька! Такая халява раз в жизни бывает.»

— У меня бабло на телефоне крякнуло, — солгал Егорыч, фальшиво нажимая кнопки. — Слышишь, как пыщщит!?

***

Не вышла поездка у Насти.

***

— Знаете, наверно, такой город Угадай, — выговаривала Настя охраннику, — богатый регион! Уголь копают, золото моют. А это их лучшие… ну, это… архитекторы. Они практики! Не управленцы. Собрались в прогулку по Европе. На месяц. Это здорово! Я честно… я завидую.

— Про каски шахтёрские знаем, про город–то, может и слыхивали. А вот про таких архитекторов, — поди, интеллектуалами себя кличут, — не очень.

Бурчал, взятый за живое, старик.

— И вытирать полы опосля их не буду. Хоть убейте меня. Вызывайте техничку. А я всё равно доложу шефу. Так дело дале не пойдёт.

— Наверно, так у сибирской интеллигенции принято, чтобы босиком — соображала кажется пуританка, точно чистюля, сто процентов девушка–москвичка. — У них тайга, медведи, и городская трава по колено.

— Не знаю, не знаю. У нас не так. Тут Москва и приличный асфальт.

— А клиенты эти… ну вы посмотрите, они такие оригинальные. Даже комичные… Угадай–городчане… Предлагали трубку покурить. С собой звали…

Хмыкал дедушка. Хохотала ртом голова: не из ушей звук.

— Ага. С этими хлыщами! Прохиндеями. Пьяницами. Ха–ха–ха! Насмешили!

— Ещё немного и я бы согласилась… возможно. Люблю романтику… и неожиданности разные. И Настя протёрла нос гипсовой богине. — Простыла бедненькая. Холодно ей у нас.

Нос (от Минервы что ли) установлен при входе. Как символ познания мира. Методом сования любопытных носов куда–либо, например, в заграницу.

— Евсеич, ну согласись. Они ведь такие любопытные… И смешные! Положительно: они добрые люди! Вот передумайте своё первое впечатление! Пожалуйста!

— Ага, «тупой и ещё тупее».

— Я видела это кино. Смешное.

— Ну вот, так оно и есть.

— А Вы, Евсеич, простите меня, разве в студенчестве босиком не бегали? Вспомните!

— Я в эти годы по Гулагам развлекался, — поскромничал Евсеич, и проверил оловянную пуговицу на прочность пришития. — Вот же старая, говорил ведь: поднови френч!

***

Заверещали пружины выхода в свет.

— Мог бы подождать за дверью со своими мокроступами, — возмутился Егорыч, выйдя из умного тревела, — что они о нас подумали?

— Мебель не ломай! Побереги силушку для Варшавы.

— Сам бы помог, а я с бумагами.

— Печати веса не весят!

— Плевать. Ты сибирякам масть порушил. Чё вот попёрся! Я бы один…

— Оплочено всё, — ответил Бим, — и терпенье, и за ковёр тоже. Я что, под дождём должен мявкать? Я кошка тебе?

— Кот весенний, да. Марки манул.

— Ага, заманул, понимаю… Киску эту… Они, черти, кланяться нам должны… Москвички, бля. А, если совсем по–приличному, то коньячку налить и в диванчик усадить.

— Усадили, чего ещё?

— Про кожаный говорю.

— Не говорил.

— Ну, думал.

— А с чего же бляди? У них работа такая… ясная. У неё, у Настьки… Чай предлагали, чего ещё?

— А с того и должны. Правила вежливости.

— С кофейком и пирожными? С лимончиками? В кожаный диванчик? Хе, с подушечками? Одеяльца пухового? Обогреватель под пятки, да?

— А хотя бы и так! Не диспансер…

— Может, девочку на диванчике? Может, гондончик на золотой тарелочке?

— А ты как думал!

— Ну, даёшь!

— Ха–ха–ха.

— Диспансер. Бывал что ли там?

— Смотря в каком.

— В том самом?

— Это тайна Тортилы.

— Ха–ха–ха.

— Оплочено всё, ты не думай!

***

Пока Бим с Егорычем прохлаждались по тревелам, Ксан Иваныч заправился бензином, под завязку как всегда.

Малёха сидел рядом с папой и жевал пирожок с капустой из владимирского «Пельменя».

«Мойдодыр» лежал на фартуке багажника: подсыхал, открытый на странице с Тотошей, Кокошей и мочалкой–словно галкой.