Немецкий брульон

Ярослав Полуэктов, 2023

«Немецкий брульон» представляет собой описание неких путевых злоключений: считай, современный, якобы простодушный и подражательный невесть кому, а на самом деле лукаво сконструированный «нео–ольшлегель–олеарский» нон–фикшн. И даже не примеряйте к звездатому хипстинг–травелогу Джека Керуака «On the Road», на что совершенно зряшно намекает автор. Ежели говорить практически, то тут речь пойдёт о части вполне заурядного двадцатидвухдневного «гранд–вояжа» по Европе (на отрезке «Казань–Мюнхен») трёх «чертитекторов» и одного милого супервьюноши по прозвищу «Плинтус». Катались оные орк–лица на свеженьком франкешонском агрегате марки Рено Колеос, само собой, что со своими шкилетами в шкафа… упс: в багажнике и аэрочемодане «Мон Блант» ростиком под кокаиновую девушку Фаби…

Варшавский мост

³⁵

Буг–Небуг³⁶. На мосту разноцветные черепашки к Европскому морю плетутся.

— Нечего было заходить в дьюти, — бухтит Бим, — вот смотрите: приехали самыми первыми…

Ксан Иваныч: «Четвёртыми!»

Егорыч: «Ну и что?»

Бим: «А вот и то, что купить ничего не купили, а очередь просрали».

«Я кушать хотел», — обнаглел вьюнош.

«В хате надо было кушать», — поучает папа вьюноша. И с улыбкой мудрого интенданта: «Еды–то сколько недожрано! И всё в утиль».

Вьюнош: «Мы богатые».

Папа: «У нас экономпоездка».

— У тебя карточка.

— Она на чёрный день.

Вьюнош: «Ненавижу чужие квартиры. Воняют. Камеры кругом…»

Папа: «Ненавидь молча». И, чуть погодя: «Ты про какие камеры? Шутишь?»

«Ничего не шучу».

Егорыч в уме: «Дитё, бля!»

Малёха: «Я ещё жвачку хотел…»

Егорыч усмехнулся: «Железный аргумент!».

Малёха приободрившись: «У меня с ментолом кончилась. И «макдон» бы купил…»

Папа: «И что? Не было макдона?»

Малёха: «Ну, папа». В уме: «Дьюти от Мака не отличает».

Бим, злобным стукачом, нарушив обет молчания: «А я вообще из машины не выходил».

Егорыч бесшумными снарядами: «Врёшь, падла. Выходил». Егорыч сам выходил, притом он не падла: а чёб не выйти за компашку, если пост дрыхнет. Заодно цены посмотреть.

Порфирий пилит коллективу нервы: «Не в этом дело. Мы были четвёртыми… в очереди! Были б десятыми — какая б нахрен разница. Отъехали, и стали сотыми, со–ты–ми!!!»

— Не ребята, мы сотые не из–за жвачки: а из–за паспортов. Нехрен было показывать лишние, — так сформулировал Егорыч главную оплошку утра.

— Заткнитесь, пацаны, — велел Ксан Иваныч.

— Кирюха прав, — сказал Бим прокурорским тоном, — дьюти фри — это херово… но погоды нам не сделало. А вот покрасоваться и время проiбать — хлебом нас не корми, квасом нас не пои!

— Чё? — привстал Ксан Иваныч. — Как это покрасоваться? У меня было три паспорта, я и показал!

— А если бы десять? Все бы отдал? Вот нахер им все?

— Десять бы не отдал, — сказал как отрезал Ксан Иваныч. Он зол, как чёрт под Вакулой, а эти ещё шурупы ввинчивают.

— Именно покрасоваться! А как ещё? Вишь ли, показаться захотелось: вот мы какие важные, мол… а уж какие честные! Виртуозы заграницы, блин!

— Пошёл ты…! — Ксан Иваныч в усмерть обиделся на бимовские слова, хотя чего уж тут брыкать копытами: виновен.

— Да ладно, господа, — ввязался Егорыч мирильщик, — чё уж там. Ну, ошибся. Ну, не подумал лишний раз. Кто знал… этих… сук. Каждый может сплоховать.

— А нахрен было паспорт разным, блинЪ, таможням оставлять! — расширялся Бим.

— Что–о–о? Как это? — думает внимательый читатель, — отдали паспорт? Пограничникам? Зачем. И поехали дальше без него? Чё–то тут автор завирает…

И ничего–то автор, а он свидетель и участник, не завирает. Вот в подтверждение правды Малёха:

— Только хлопот нажили и больше ничего! — сказал Малёха.

— Мой сын предатель, — подумал Ксан Иваныч.

***

Малёха тоже ничего не купил, потому как там не дешёвый Макдон, а уже кусок заграницы.

А за своим паспортом он следит. А эти стариканы снова лоханулись… Тем более отец. Отец не должен выглядеть плохо… перед этими… скалозубами…

Генерал потерял кредит. Не только доверия. Не только перед товарищами с бодуна. Но, главное: перед сыном — малолеткой с крылышками.

У мальчика с крылышками отобрали любимую коробочку со сладкой травкой. Какая боль, какая боль!

Наивному малолетке, — тут ради правильной дислокации стоит оговориться ещё раз, — на днях стукнуло то ли двадцать один, то ли двадцать три, что на самом деле без разницы. И в двадцать можно руководить кавалерией. И точно так же, в двадцать, и в тридцать можно гонять баклуши, тратить родительское бабло хрен знает на что, в сорок завалить семейный бизнес, в пятьдесят грохнуть любимого дедушку и до конца жизни присесть.

***

Безпаспортную группу (если бы белорусы замылили паспорт) поляки бы в Европу не пустили. Ещё с треском и на пинках выпроводили бы обратно. Обидно? Разумеется.

Малёхе с Егорычем, как лучшим в мире физкультурникам, для выручки главного, удостоверяющего личность отца, документа пришлось пчёлками полетать между машинами — по сути «между Польшей и Беларусью», в нейтральной зоне.

А это метров триста в одну только сторону… А солнце жарит, чтоб оно пропало! И нет у них судьбы другой. Не торопись, Малёха Ксаныч…

***

На беларуськой стороне спросили номер машины и пожурили за невнимательность. Поинтересовались, почему, мол, за утерей явился не сам хозяин.

— Он за рулём, — А у них (у гонцов) прав нет. (Враньё. От папы слегка попахивало). Выехать из колонны невозможно. Папа их сам попросил. По–другому не получилось.

— Понимаем.

— А это его сын, — показал Егорыч на Малёху. — Малёха, покажи паспорт! Да вы же помните. Вы же сами нас шмо… проверяли, — ласково объяснял Егорыч.

Нестандартное поведение малого стада ослов во главе с бараном расстроило щепетильных пограничников: их за кого тут держат? В балаган превратили границу.

Поскулив и прорентгенив для порядка лица жертв… обоюдной, между прочим, халатности, белорусы паспорт вернули.

***

На другой границе толстая польская мадама — толмачиха на русский, докрутила причёску.

Нахлобучила на неё кепку.

Похлопала по опухлым бёдрам, посмеиваясь: таких взрослых растяп она в жизни не видела.

Кроме того, как же так, как жаль! — растяпы не знали её распрекрасного польского.

— Конечно, её польский — он лучший в мире. Это только для неучей он шипит, пукает и бжикает… — думает Егорыч.

— От вас столько хлопот, — выговаривала дама, — нам за дополнительные хлопоты гонораров не дают.

Грязные намёки с клянчем бухгалтер экспедиции Егорыч пропустил между ушей, на некоторое время сделавшись словонепробиваемым.

«Мировой уговор платной формы» у него сметой не предусмотрен!

— Как же вы дальше будете покорять Европу… при таком–то безалабере? — взывала дама к рассудку. — Мы вас битый час ждём. Нам соседи позвонили и на вас пожаловались.

— Ух ты!

— Объявляли в репродуктор. С обоих сторон. Не слышали что ли своих фамилий? Я и то помню: Клинов. Оглохли или как?

— Мы не понимаем по–польски, — сказал Егорыч. — И белорусский не знаем. Потерю обнаружили… да. Спохватились. Недавно. И сразу же забегали, ей богу.

— Когда стояли в середине моста, — уточнил Малёха.

— А очередь–то у вас ой–ёй–ёй — сами изволите видеть, — сказал Егорыч, — как за колбасой… в Елисеевском.

— Ай–ай, как остроумно, — съехидничала чиновница, и тут же: «А я–то в Елисеевском не была. И в Москве–то один раз. И что, хороший магазин?»

— И я не был, — встрял Малёха.

(И хорошо. А то бы расстроился: Елисеевский это, дорогой коллега, не Макдон тебе, там жвачка тебя разорила бы).

— Классный магазин.

— А по–английски вы что, не понимаете разве? Мы и по–английски передавали…

— Надо бы по–грузински, — пошутил Егорыч.

— Тут не слышно ни хрена, — пробурчал Малёха.

Малёха знает (по верхам) и по–возможности употребляет английский.

На родине, снизошедши к соотечественнику, пользует русский разговорный.

Но, чаще всего, по жизни помалкивает.

В тряпочку.

Тем более с пердунами и пьяницами, которых папа взял с собой (вот какого хера!?) в качестве попутчиков.

Курение травки, как применяемое единолично, из списка пороков им исключено, напрочь.

«Травка нужна композиторам для сёрфинга по волнам музыки», — убеждён Малёха на все сто.

Наш Малёха — сочинитель драм–энд–бэйса. Не зная малёхиного будущего наперёд, отнесёмся же к нему, как к композитору, благосклонно³⁷.

— Бибикают и мычат все. Как голодные, — нудит Малёха. Коров в обвинительной речи предусмотрительно опустил.

— Сами–то вы кто, догадываетесь?

— Извините, мы нечаянно, — сказал Малёха.

( — Ещё сказал бы, что мы больше так не будем, — ехидничал Егорыч… позже.)

— Не ссорьтесь. Вините самих себя.

— Мы виним.

— Дальше–то как намерены жить?

— Белорусы больше виноваты! — возмутился Егорыч.

Он за правду. Клинов показывал два заграничных паспорта, а они только один вернули, а он старый и просроченный… А его показывали для доверия… — что часто, мол, ездим. А нормальный паспорт они себе занык… оставили…

— Зачем вот нам… такие пассажи?

— Так–то оно так. Но не знаю, не знаю… — сказала переводчица, — у самих–то где голова?

Вопрос поставлен конкретно. На конкретный вопрос есть конкретный ответ: у большинства самих голова на месте. Виновна самая главная голова. Это замороченная черепушка Ксан Иваныча.

Замороченность его не снимается ни стиморолом, ни антипсихозной конфеткой, засовываемой по утрам в ротовую полость.

Он живёт под страхом гипотетических дорожно–процессуальных неожиданностей, которые, по его мнению, и согласно закону гнусности, должны периодически всплывать самым неминучим образом.

Жуть и ожидание беды раскорякой стоят поперёк генеральского мозга.

«Прилипший к зубу леденец не к добру», — старший Клинов любит подобные глупости. Он — этакий помпончик на шапочке, кружавчик на гульфике, корнишончик с подоконничка, этакий прелестник с тонкой и вспыльчивой архитектоникой. Соответствует професии. Не любит всякую власть. Каждый госслужащий для него мерзавец и потенциальный взяточник. Каждый милиционер — или карьерист, или тупой как пробка, или ни за что в морду норовит.

Перед каждым госшлагбаумом Клинов глотает таблетку — дополнительно к утрешней.

Бим с Егорычем против душевного Ксан Иваныча — черти полосатые, болванчики стоеросовые, поднятые Советами и опущенные Капиталом. Бороться за место под солнцем в новых условиях им в лом.

Примечания

35

Название моста в нейтральной зоне границы Белоруссия–Польша «Варшавский мост».

36

Какого хрена! Обычный Западный Буг. Егорыч мог бы посмотреть по карте. Не удосужился. Бывает.

37

Все знают, как великих композиторов ругали современники: «Вздор», «животное мычание», «уродство», «низкопробная пачкотня», «плесень», «музыкальное гуано», «музыка для котов» и прочие эпитеты, которым и критики, и современники сопровождали премьеры ставших классическими сочинений Бетховена, Брамса, Листа, Чайковского и других известных композиторов.