Катастрофа на шоссе

Юрай Ваг (1969)

Обычная авария на пустом летнем шоссе, водитель не справился с управлением, слетел с полотна дороги и… встретил дерево. Но, это было не окончание просто судьбы талантливого инженера-химика со сложной биографией, это было начало следственных действий госбезопасности Чехословакии. Контрразведка проверяла возможность появления немецкого агента, связника или резидента, простая проверка превратилась в контрразведывательную операцию в которой участвуют инженеры-исследователи, сложное химическое производство, формулы, опыты и т. д. Рядом с этой реальностью повседневности запутанные взаимоотношения, тоска о любви и трагедия одиночества.

4

Вечером громыхал гром, но гроза прошла мимо, обогнув город широкой дугой. Утро было прозрачным и ветреным. Директор Сага брился и думал о вчерашнем дне: разговор с Бауманном, бесконечное сидение на заседании, потом председатель пригласил распить бутылочку вина, он отказался — хотел поговорить с Голианом — и ушел… Ждал долго, сестра инженера рассказывала про шампиньоны и цветы, был уже десятый час, когда он попрощался и вернулся домой, подождал еще, но напрасно.

Перед самым сном вспомнил Шимчика. Знал его лет одиннадцать, когда-то дружили, капитан любил поговорить о рыбной ловле, постоянно расспрашивал о людях с завода и о Голиане тоже. Давно ли все это было? Поинтересовался, кто помог Голиану получить квартиру, предполагал, что директор, когда же Сага ответил отрицательно, в сомнении покачал головой. Тогда на его погонах было всего три звездочки. А вскоре Сага увидел его уже с четырьмя и подумал: «Пожалуй, на пенсию выйдешь майором».

Сейчас директор прикидывал: может, стоит обратиться к капитану Шимчику? Голиана едва ли убедишь, у Бауманна знакомства, он не угомонится, кому-нибудь пожалуется…

Инженера, вернувшегося из эмиграции, поддержали органы госбезопасности. Когда поступило его заявление с просьбой принять на работу, кадровик ездил по делам в Прагу и взял его бумаги с собой, зашел в министерство, и ему решительно сказали: «Пусть работает у вас».

Директор не знал, что делать. А впрочем, как ни крути, а ясности нет: кто же списал эту злосчастную формулу — Голиан или кто-нибудь из молодых, которым Бауманн поручал проводить опыты… Необходимо узнать, известно им что-либо об общем объеме работы, которую они проделали? И в чем суть этого открытия. Эх, следовало бы утром пролистать документацию и, зная хотя бы приблизительно, о чем речь, вызвать обоих — одного, кажется, зовут Сикора, второго Бауманн называл чаще инженер Стеглик, насколько я наслышан, способный и сообразительный парень…

Он спрятал бритву, умылся и, завязывая галстук, принял решение: «Пусть над этим ломает голову Шимчик».

* * *

Анна Голианова вошла в комнату брата.

— Ты когда пришел? — спросила она.

— Поздно, — ответил тот, — а в чем дело?

Анна сказала, что до самой ночи его ждал директор Сага.

— Ну и пусть его…

— Похоже, тебя ничего не интересует.

Он ухмыльнулся и буркнул:

— Да.

На столе лежала открытка со швейцарской маркой. Анна взяла ее в руки: лицо ее осунулось, под глазами залегли темные круги. Нетрудно представить, как сестра провела ночь. Невестку она ненавидела — сначала за то, то брат женился на ней, потом за то, что она его бросила. Это была чисто женская ненависть.

— Не волнуйся, она не приедет, — продолжал Голиан, — просто в голову что-то взбрело, может, затосковала, может, какая-нибудь неприятность. Хотя я верю, что, когда писала, намерения у нее были серьезные. Но все равно она не вернется, испугается, и тогда она тоже испугалась. А ведь могла бы ехать со мной, говорила, что ей предлагают…

— Кто предлагал, люди из Мюнхена?

У инженера задрожали губы. Он кивнул:

— Да, Баранок, лично. Негодяй он, вот кто. Пристанет — не отдерешь.

— И к ней приставал?

— Ко мне. Возможно, к ней тоже, черт его знает, мы с ней тогда уже разошлись, порвали, я был без работы. Вера строила из себя гранд-даму… Половину пособия, что нам давали, выбрасывала на косметику. Однажды я не выдержал — сидел голодный, — в полном отчаянии хлопнул дверьми, потом пожалел… Но было уже поздно: когда вернулся, она исчезла. — Голиан прижал ладонь ко лбу. — Мне ее и сейчас недостает, — прошептал он, — иногда я хочу, чтоб она вернулась. Но нет, не вернется.

— А если вдруг вернется?

Голиан допил молоко.

— Нет, — покачал он головой и, отказавшись от бутерброда с сыром, сказал, что поест с похмелья в столовой селедочки. — Мы сегодня ночью с Эдитой выпили, — объяснил он. — Когда вернулся, хотел и с тобой чокнуться, но ты уже спала.

— Нет, — вздохнула Анна, — не спала.

— Света в окне не было, — сказал Голиан и вдруг заметил, что сестра внимательно рассматривает его рубашку. — Новая, вчера купил, перед самым закрытием, представь, оказался последним покупателем, только ушел — и магазин заперли. Мотор забарахлил, пришлось менять свечи, второпях весь извозился в масле… Думаю, нет, ее уже не отстираешь, взял и выбросил… Все равно была плохонькая… Убери, пожалуйста, эти булки!

Голиан дождался, когда сестра выйдет, и беспомощно огляделся вокруг: стол, старый диван, полочка с книгами, шкафчик… Картины, олеография — Христос, сидящий на скале. Стиснув зубы, он схватил свой портфель. Уже в дверях услышал из кухни голос сестры: «Вернись сегодня пораньше!» — но сделал вид, что не слышит.

В почтовом ящике у ворот газет не было — значит, Сага уже ушел.

Инженер Голиан сидел в своем кабинете и думал: «Здесь работа, а там, за окном, тополя, палатка, скамейки и зелень…»

Кто-то постучал в дверь.

— Лазинский, — представился тучный мужчина в желтой рубашке с воротом нараспашку и сандалиях на босу ногу. — Надеюсь, я не заставил вас долго ждать, мы сейчас быстренько все закруглим.

Сотрудник органов госбезопасности, принесший фотографии, явно спешил закончить работу поскорее и не задавал лишних вопросов. «Может быть, он ничего не заметил, — подумал после его ухода Голиан, — но я просто не знаю, куда девать руки, все время верчусь на стуле, мнусь… Удивительно, но фотографии я разглядел яснее, чем толстое лицо Лазинского».

Зазвонил телефон: Голиан вздрогнул, услыхав голос инженера Бауманна.

— У меня нет времени. — Свой собственный голос он слышал словно издалека. — Если хочешь, часа в два пополудни или что-нибудь около этого.

— Очень прошу тебя, в два часа уже может быть поздно! — настаивал старческий голос.

В окно было видно солнце, спрятавшееся за облаком, тополя, автобус у забора, за рулем курил шофер. Вахтер учтиво склонился перед Лазинским. И все это, словно далекое ночное море, омывает шум завода.

Фосфаты на экспорт, их повезут поезда и пароходы. Ливан, Алжир, Куба…

— Сейчас я очень занят, — повторял он упорно и, повесив трубку, потащился в столовую. Селедки не было, Голиан взял булку с ветчиной. Он дожевывал свой бутерброд на телефонной станции и, поглядывая на телефонистку, ждал междугородную.

— Никто не отвечает, — сказала она.

В дверях вдруг показалась лысина. Это был инженер Бауманн.

* * *

— Это все? — спросил разочарованно директор. — У вас.

— Все, — подтвердил молоденький инженер с наивным мальчишеским лицом.

— А вы что скажете?

Стеглик тоже ничего не мог сказать.

— Ну, а лаборанты? Знал кто-нибудь из них, что за опыты проводятся у вас в лаборатории?

— Вероятно, нет, — после короткой паузы ответил Стеглик.

А Сикора сказал:

— Не знаю, я с ними и знаком-то мало. Может, кое-кто и понимал.

— Следовательно, вы полагаете, что им известна лишь самая малость?

— Похоже, что так, — согласился Стеглик и засмеялся. — Парни думают только о футболе, а девушки — о парнях. Малишка Токарова, та, пожалуй, интересуется. Наверное, потому, что обожает Бауманна. Она вообще обожает пожилых холостяков.

— Бауманн вдовец.

— Все равно она его боготворит.

Дальнейший разговор — бесполезная трата времени. Сага отпустил инженеров и рассеянно уставился в пустоту. Потом достал папку Голиана и стал просматривать ее: отчеты, копии заключений об анализах полученного сырья и другие не представляющие интереса бумаги. Негласное соглашение руководства о том, что бывший эмигрант не должен иметь доступа к чему-либо серьезному, недоверие к его прошлому — все это Голиан безропотно принял и, кажется, понял, потому и не просил другой должности, смирился… И вдруг Сага насторожился — последним в папке лежал черновик заявления. «Прошу освободить меня от занимаемой должности, так как выполняемая мною работа меня не удовлетворяет, полагаю найти для себя…»

Директор отложил бумагу. Он подумал: «А мне ведь постоянно твердил обратное. И не только здесь, дома тоже. В коттедже со старыми почерневшими стенами, обвитыми диким виноградом». И тут на память пришли слова майора Швика: «Немедленно сообщите мне, если он вдруг решит уволиться…» Это было давно, с тех пор многое изменилось. Швика сняли. Но эта история с Бауманном… Нет ли тут какой связи?

Черновик заявления написан от руки, похоже, что авторучкой.

Сага достал из докладной Бауманна несколько страниц и сравнил. «Да, старик не обманул меня. И почерк тот же, и перо. Стеглик слышал, как Голиан вчера сокрушался о том, что это изобретение потянет на Государственную премию».

Директор закурил сигарету и, отыскав в записной книжке нужный номер, снял трубку.

* * *

Капитан Шимчик приехал в голубой «победе» и сразу же из проходной позвонил Саге.

— Не знаю, что ты скажешь, — уже в коридоре начал Сага. — Может быть, все это чепуха. Но заявить я должен.

Свое сообщение он закончил вопросом: «Ну, как?» Они уже стали посреди кабинета с тяжелой канцелярской мебелью. Несмотря на то что директор был явно взволнован — он н не пытался скрывать этого, — вид у него, как обычно, был строго официальный: добротный темный костюм из магазина готового платья, ботинки на толстой подошве, и лишь только пиджак, так же как и стол, густо обсыпанный пеплом, снижал респектабельность и подчеркнул его волнение.

— Да ты лучше сядь, — вместо ответа сказал капитан. И когда директор послушно опустился на стул, спросил: — Где документация открытия?

— Здесь, в сейфе.

— Ты ее инженерам показывал?

— Я им об этом ничего не говорил.

— Что они знают об открытии?

— Я их не спрашивал, — солгал директор. — Стеглик говорил, что старик давал ему задания на маленьких листках. А иногда просто устные указания. Он и Сикора работали над этим больше всех, конечно, лаборанты тоже делали кое-что, но думаю, что о существе открытия они не имеют представления.

— Когда ты с ними говорил?

— Только что. Они ушли от меня — еще одиннадцати не было. А сейчас семь минут двенадцатого.

— Бауманн у тебя был вчера около четырех?

— Без малого четыре. Ровно в четыре я собирался на совещание. Оно началось чуть позже, но я задержался с Бауманном и опоздал.

— А Голиан был у тебя около двух?

— Да.

— С тех пор ты его не видел?

— Так я же тебе говорю, — Сага покачал головой, — хотел с ним потолковать, торчал до полдесятого у них, еще дома до полуночи ждал, он все не возвращался. Я от окна не отходил.

— Он и всегда так поздно возвращается?

— Довольно часто, у него роман с зубной врачихой. Он мне сам об этом как-то сказал.

— Вчера, когда Голиан к тебе заходил, он был взволнован?

— Не сказал бы. Волновался, пожалуй, больше Бауманн. Выглядел совсем больным. Если б не это, я бы с ним не стал задерживаться. Не люблю опаздывать. Несколько человек явятся позже — и приходится сидеть до бесконечности, а мне этого сидения, — он обвел рукой кабинет, — и тут хватает! С планом и сроками горим, с поставками опаздывают… Поставщики подчинены другому начальству, а министерство стружку снимает с нас.

«Постарел, сдал, — думал Шимчик, беря предложенную директором сигарету. — Когда-то бушевал, даже дома говорил, как с трибуны, а сейчас сипит, слова глотает, глаза щурит. Устал, должно быть. Или, может быть, это страх?»

Капитан не сдержался, спросил.

— Оставь, пожалуйста. — Директор пододвинул к нему пепельницу. — Какой еще страх, просто я нервничаю, ты должен понять. Голиана я взял на завод по распоряжению твоей милости, хотя у нас многие протестовали. Особенно те, которым я поперек горла стал, я им неугоден, они меня шпыняют, где только могут. Кто-то пустил утку, будто я Голиану чем-то обязан еще со времен Восстания и потому протежирую и охраняю. Ерунда какая-то! — вспылил он. — Это я-то охраняю Голиана! Я!..

Он умолк, рассеянно глядя перед собой и не замечая, как пепел сыплется на пол.

— Ну, а Бауманн? — спокойно спросил капитан Шимчик. — Как он относится к этим сплетням? Может быть, сам распространяет их?

— Сомневаюсь, хочу думать, что нет. — Похоже было, что Сага старался убедить себя в этом.

— Продолжай. — Внимание Шимчика привлекли руки Саги.

— На чем я остановился, Феро?

— Что тебе известно об открытии Бауманна? Только попроще толкуй, я в химии абсолютный невежда.

— Речь идет о силиконах, — начал директор. — Может, ты читал — недавно в нашей словацкой «Правде» был репортаж. Это вещества с высокой химической и физической устойчивостью — одни из них практически огнеупоры, другие предохраняют от влаги и низких температур… предохраняют всё: мягкие сплавы и кожу, ценные картины, бумагу… Наши ученые занимаются ими, если не ошибаюсь, еще с войны, они уже многого добились, тем не менее мы отстаем. Кроме того, очень важно сократить затраты капиталовложений и тому подобное… Бауманн занялся непосредственно удешевлением производства.

— Силиконов?

— Силиконов много.

— Ну и чего-нибудь добился?

— Мне кажется, да. — Сага указательным пальцем растер пепел на столе. — Здесь в конверте почти вся документация открытия, не хватает некоторых страниц, но вводная часть там есть. Не слишком подробная, но достаточно основательная с многообещающими выводами. Бауманн вообще-то любит держаться в тени… Тем более что такие обобщения пишутся обычно в конце, когда результаты уже налицо.

— Проверены опытным путем?

— Да.

— Сколько опытов провели Стеглик и Сикора?

— В общей сложности свыше трехсот. Кроме того, огромное количество провел сам Бауманн.

— Они ассистировали?

— Не всегда, — ответил директор. — Но большинство опытов — вероятно, самых ответственных — наверняка делал точно сам. Такой характер.

— Скрытный?

— Ты не забывай, что тут пахнет большими деньгами. Голиан говорил, что тянет даже на Государственную премию, да и к тому же государство откупит патент. Если, конечно, выйдет в серийное производство. А пойти — наверняка, — подчеркнул он.

— А что, Бауманн любит денежки? — Шимчик медленно выпустил дым и распрямился.

Кожаное кресло приятно холодило. Они посмотрели друг на друга, и Сага сказал:

— Да. Я его знаю, годы вместе проработали. Готов снять перед ним шляпу — большой специалист и отличный руководитель: сдержанный, объективный, людей не торопит, но следит, чтоб дело не стояло… Но что касается грошей…

— Ну ладно, вернемся к открытию. Ты и вправду уверен, что формулы списал Голиан?

Сага колебался. Он встал, прошелся к окну и обратно, положил сигарету в пепельницу, потом достал и снова закурил.

— Ну?

— По-моему, почерк его и самописка тоже. У Голиана был ключ от сейфа, он имел возможность познакомиться с расчетами основательно. Для непосвященного эта единственная списанная формула ценности не представляет, и для Стеглика и для того, второго, но… — Он затянулся и погасил сигарету. — Но вместе с тем Голиан — человек прямой. Он — и вдруг кража или какое бы то ни было мошенничество… Голиан обвинил Бауманна в воровстве, сказал это прямо ему в лицо у него в кабинете, так прямо и бросил в лицо. Не могу себе представить, чтобы потом он вдруг спохватился, поднялся наверх, переписал формулу, и… Нет, не могу, ты уж извини.

— И что же ты считаешь?

Сага пожал плечами, потом решился: здесь какое-то жульничество.

— Жульничество? — не понял капитан.

— Более того — провокация или шантаж, — мрачно подчеркнул Сага.

— Со стороны Бауманна?

— Да. Но только Голиан вовремя это понял и хотел предвосхитить события, потому и явился ко мне и отдал ключ — ты пойми — мне, директору, хотя ведь не я ему этот ключ вручал. Он хотел остаться чистым, гарантировать себя…

— От шантажа?

— Как знать. Бауманн зубаст.

— Зачем ему топить Голиана?

— Нужно, — подчеркнул Сага. — Именно потому Бауманн настаивал на том, чтобы я поговорил с Голианом, я отказался. — Тогда он сослался на вас! Сказал, чтоб я обратился к вам! Очевидно, для того, чтобы я предупредил Голиана и тот испугался…

— А зачем ему это?

— Он хочет, чтоб Голиан с работы ушел. Исчез с нашего завода. Наверное, знал, что Голиан об этом уже подумывает, прочел в его папке черновик заявления, понял, что бумажка так и осталась черновиком, ведь Голиан об увольнении не просил, видимо раздумал… Бауманн хотел его снова на это натолкнуть, ускорить, чтобы тот исчез во что бы то ни стало. А испугавшись, что я Голиана не отпущу, разыграл всю эту историю с кражей, понадеявшись, что я на Голиана здорово обозлюсь…

— И его заявление подпишешь.

— Да.

— Но зачем ему это?

— Ведь он и сам сказал, что идея принадлежит Голиану. И что существовала работа, которую он когда-то читал. Если она у Голиана сохранилась и тот представит ее и докажет, ну, скажем, некую зависимость или зависимость принципиальную? Такую, за которую надо платить?

— Имеешь в виду деньги?

— Естественно. Старик за деньги удавится.

— Не понимаю. — Шимчик устроился поудобнее. — Ведь если б Голиан даже ушел, все равно материальные претензии он мог бы предъявить, работая и в любом другом месте, не так ли?

— Возможно, что и не так. Человек с его репутацией! Сбежал, вернулся — в нем это сидит, он боится… Знает, что на него косятся, что друзей у него нет. А что касается доверия — похоже, что он уже и сам себе не верит. Ну а старик опасается собственной доброты — если человек на глазах, ему нет-нет да что-нибудь и сунешь. С глаз долой — и угрызения совести утихнут. Вот что мне пришло в голову. Но, возможно, все это чепуха.

— Я Бауманна не знаю… — медленно произнес Шимчик. — Ты можешь его сюда пригласить?

— Старика? Хочешь с ним познакомиться?

— Угу.

— Пожалуйста. — Сага пододвинул к себе телефон и набрал номер. — Никто не отвечает, — сказал он.

— Тогда пусть его найдут. У вас ведь есть радиоузел.

Директор соединился с рубкой, и вскоре над их головами загремело:

«Товарищ Бауманн, вас просит зайти директор. Товарищ Бауманн…»

— Выключи! — Шимчик встал и потянулся. Ох уж это ожидание… Директор разбирал почту.

— Нету, — сказал он наконец, — не отвечает. Обычно после такого вызова является сразу.

Зазвонил телефон. Сага снял трубку. Выслушал и, повесив, сообщил:

— Ничего не понимаю. Говорят, поехал с Голианом в город. Вахтер говорит, что на «трабанте» Голиана, что тот его взял с собой.

— Может, сами договорятся? — Капитан смотрел на Сагу внимательными серыми глазами. — Хорошо, что ты меня позвал. Будь добр, дай-ка мне эти бумаги.

— Документацию открытия и папку Голиана?

— Если эти двое найдут общий язык, то непременно сообщат об этом тебе. В таком случае позвони, я все тебе немедленно верну.

— А если нет?

— Тоже позвони. Примем необходимые меры.

— Какие?

Шимчик, убирая бумаги в портфель, ответил, что он не пророк.

— Ты считаешь, что дело серьезное?

Сага не притворялся, он в самом деле был обеспокоен.

И Шимчик подумал: «Что его так тревожит, только ли то, что он с Голианом был в хороших отношениях, или, может быть, что-то другое? Боится, что это провокация? Недоброжелателей боится или место потерять? И это возможно, здесь он пригрелся: пятнадцать лет на одном предприятии и все на посту директора, корнями уже врос в свой завод».

Капитан пожал плечами, однако высказал предположение, что ничего серьезного тут нет, и они распрощались.

* * *

Перед Лазинским лежали фотографии. Его нисколько не удивило, что капитан Шимчик, его непосредственный начальник, не поленился прийти к нему, хотя такое случалось нечасто. Лазинский доложил:

— Только что говорил с Прагой. Полковник Вондра доволен. Человек на фото, судя по всему, Шнирке. Голиан сразу нашел его в целой группе и заверил, что это Баранок. Сдается мне, что фамилия «Шнирке» ему пока неизвестна.

— Как он вел себя? — поинтересовался Шимчик.

— Когда я показал фотографии?

— Нет, когда увидел нас.

— Да никак, он меня ждал. Вчера днем я ему звякнул, сказал, что приду.

— А зачем придете, тоже сказали?

— Ну что-о вы! — Лазинский достал из пакета леденец.

— Вы встретились с ним на заводе?

— Да.

— В котором часу?

— Около девяти, хотя договорились на восемь. Я на автобус опоздал.

— Это Голиан предложил в восемь?

— Да. В восемь. Или пораньше. Сказал, что позже у него обычно много работы.

— Он сказал «обычно» или именно сегодня?

— Кажется, «обычно». — Леденец — и опять красная малина — исчез у него во рту. — А почему вы спрашиваете, случилось что-нибудь?

— Когда вы от него ушли?

— Минут через десять. Мы недолго сидели.

— Как он выглядел? Не был ли взволнован?

— Поначалу да, — подтвердил Лазинский. — Как обычно, ведь все волнуются, когда к ним являются из нашей конторы… Потом вроде успокоился, но все теребил в руках какую-то коробочку, маленькую такую, от ленты для пишущей машинки. Когда я уходил, сунул ее в карман. Говорил спокойно. Сказал, что на фото — Баранок, ошибаться он не может. В Мюнхене неоднократно встречался с ним на одной вилле. Сказал еще, что он совсем не изменился, что это тип мужчины, который до самой смерти считается моложавым. Фотография лишний раз это подтверждает.

Лазинский смотрел на Шимчика, а капитан Шимчик — на фотографии. На одной из них было юношеское лицо с узкими темными глазами, на другой — за длинным столом, уставленным пивными кружками, веселая компания, вероятно, встреча подвыпивших буршей.

Капитан, рассмотрев фотографии, рассказал о своем разговоре с Сагой. Лазинский слушал, малина снова исчезла за его щекой. Когда Шимчик закончил, он заметил:

— Чудно. А вдруг формулы выкрал и впрямь Голиан.

— А если нет?

Раздался телефонный звонок. Лазинский поднял трубку и, сказав: «Да, он здесь», передал ее капитану. Шимчик внимательно выслушал и решительно заявил:

— Разумеется, жду. Да, внизу, у ворот. Пока никому ни слова, шофера не бери. Не бери шофера, понял? Поторопись, жду тебя.

Положив трубку, он молча уставился в пустоту. Потом пробормотал:

— Сейчас приедет Сага и отвезет меня на лоно природы. Полагаю, что вам тоже следует поехать. Голиан погиб. — Шимчик вздохнул и, взглянув на Лазинского, добавил: — Автомобильная катастрофа.

Лазинский схватил портфель и молча, словно нехотя, встал.

— Автомобильная катастрофа? Где?

— Недалеко от Михалян.

— По направлению на Братиславу или сюда?

— На Братиславу, — ответил Шимчик.

— Бауманн тоже пострадал или его в машине не было?

— Черт его знает. Я при сем не присутствовал.

Через пять минут они уже сидели в «волге». Директор Сага молчал, Лазинский чему-то загадочно улыбался, Шимчик сидел, подперев рукой щеку, и смотрел вперед на дорогу, которая бешено мчалась им навстречу. И вдруг попросил Сагу:

— Сбавь скорость, прошу тебя.