Ловец из ноосферы

Юлия Картман (2024)

Вселенная знает, о чём ты думаешь. Глеб, начинающий ловец идей из ноосферы, — тоже. Теперь ему решать, чью идею забрать и кому отдать…

Вечеринка у миссис Абигайл

Вечеринка у миссис Абигайл.

Развернувшись, я прошёл назад, но встал подальше, у самого выхода из зала. Решил послушать завещание и сразу уходить. Глядя на то, как объявили это чтение завещания, и как оживились многие гости, я невольно подумал о том, что эти похороны действительно больше напоминали какую-нибудь тематическую вечеринку, и точно не были полны скорби. Мужчина, объявивший чтение завещания, вёл себя как тамада на празднике. Может, так всегда и проходят похороны?

Полицейские стояли неподалёку от меня. Видимо, тоже собирались на выход, но решили задержаться.

— Самое интересное начинается! — с горящим взглядом пробормотал секретарь.

— Кхм, — начал ведущий. Позвольте представиться, я — адвокат Борис Шилдс, личный поверенный миссис Абигайл вот уже двадцать с лишним лет. Она поручила мне прочитать всем её родственникам и друзьям на похоронах следующее письмо. Итак, начнём, кхм-кхм. «Дорогие мои собравшиеся в этот прискорбный день…»

— А нельзя ли сразу перейти к завещанию? — нетерпеливо прервал его какой-то угрюмый мужик из числа родственников. Соседи по подъезду кучковались на другой стороне зала.

— К сожалению, нет. Миссис Абигайл поставила чтение письма вслух и полностью обязательным условием, нарушить которое мы не можем. Как вы видите, я только что распечатал его при вас, и сам не знаю его содержания. Но часть с завещанием должна быть в конце письма, потому что оно заверено нотариусом.

Унылые вздохи разочарования пронеслись по той стороне зала, где разместились родственники. У них были такие лица, как будто им предстояло прожевать что-то невкусное и противное перед тем, как, наконец, получить десерт к чаю.

— Итак, продолжим, — повторил адвокат Шилдс.

Письмо миссис Абигайл.

Дорогие мои, собравшиеся в этот прискорбный день!.. Хотя, честно говоря, для кое-кого из вас этот день, наоборот, возможно, наипрекраснейший. Что же, поздравляю вас с этим. Начнём моё к вам послание, которого вы, вероятно, долго ждали.

Знаете, люди часто говорят, что семья — это главное богатство. В таком случае я могла бы назвать себя последней нищенкой на этом свете.

Корни мои восходят к зажиточным дворянам, у которых отобрали всё во время революции. Тот самый дом, в котором я живу, когда-то целиком принадлежал моему прадеду. Теперь же, основательно потрудившись, чтобы восстановить хотя бы часть фамильного наследства, я имею в собственности лишь одну квартиру, которая пришла в запустение вместе со всем домом. Всю свою жизнь я продолжала семейное дело: швейную мануфактуру. Родительское ателье, небольшое, но известное, шило наряды для оперных певиц, театральных актрис и светских дам, а я унаследовала его в те времена, когда у бывших клиенток моей матери уже не было средств на покупку даже хлеба. Мы прошли через нищету и через разруху всего, что у меня было. Кто это «мы»? Сначала я и мать, потому что мой отец рано оставил нас. А потом — я и ваш отец. И это была моя первая ошибка.

Ваш отец, который уже давно кормит червей где-то на южном море, благополучно просидел на моей шее всю нашу совместную жизнь. Всё, что он любил страстно и беззаветно, это алкоголь и казино, но даже это он не мог себе позволить сам, прибегая к воровству моих фамильных драгоценностей и клянченью денег у своих родителей. Лишь единожды он попытался заработать сам: во время золотой шахтёрской лихорадки на юге страны. Тогда он уехал с парочкой своих друзей осваивать новые месторождения руды, да так там и остался. Встретил новую «любовь» — Патрисию. Они не женились, так и жили как гулящие, до самой его смерти. Патрисия помладше меня лет на двадцать, и в сожительстве у них появилось двое детей. Один из них — Томас Пикукк, наверняка присутствует и здесь.

Все посмотрели в сторону молодого человека, который сидел со стороны родственников. Я запомнил его по очень высокому росту и какой-то нездоровой на вид худобе, а главное, по тому, что он постоянно или громко возмущался, что нельзя курить в помещении, или громко хохотал.

Голос адвоката Шилдса стал каким-то извиняющимся, когда он продолжил чтение письма:

…Вот уж премерзкий таракан. За всю жизнь вряд ли прочитал хоть одну книгу. Его потолок — это этикетка на бутылке. Полнейший продолжатель генов своего деда. Промотал у себя на родине всё, что можно было промотать, и перебрался в Ивсити в надежде стать приживалкой у богатой, как ему рассказала мамаша, родни. Но он не учитывал своим хлипким умом тот факт, что никто его здесь не ждал. Я отказала ему от дома и отказала в помощи. Никчёмный бездельник ты, Томас Пикукк. Хочешь, чтобы всё тебе давалось просто так, а сам-то не стоишь и двух копеек.

— Простите, это текст письма, я… — вконец стушевался бедный адвокат, покраснев и вытирая пот со лба.

— Ничего-ничего, продолжай! — подбодрил его Томас, всё время улыбавшийся от уха до уха, пока про него читали. Казалось, ему нравится любое внимание, пусть даже такое негативное. — Старуха не подвела напоследок! Такое развлечение! Чего вы гудите? Совсем нет чувства юмора?

Это он обратился к возмущённым родственникам около себя. Я подумал, что, скорее всего, они взволнованы тем, что же будет дальше в письме. Кого из них ещё упомянёт миссис Абигайл, а главное — как?

— Я начинаю понимать, почему родня с ней не общалась, — довольно гаркнул Михалыч секретарю. Тот согласно покивал, не отрываясь от блокнота. Интересно, а рука у него будет потом болеть от такой нагрузки?

Адвокат Шилдс с видимой неохотой продолжал:

…Не знаю, приехала ли почтить мой дух своим присутствием мамаша Пикукка, но думаю, что вполне могла. Эта крыса сделала мне большое одолжение: забрала себе муженька и избавила меня от бремени тащить его на своих плечах. Наводила обо мне справки через любых возможных знакомых. Всю жизнь следила, даже находясь далеко и никогда не будучи со мной лично знакомой. Настоящая крыса. Пыталась после смерти своего неблаговерного со мной подружиться, видимо, чтобы я помогла её семейке, а после –чтобы приютила её блудливого сыночка Томми и помогла ему обустроиться в Ивсити. Будучи настолько циничной крысой, что набивалась в подружки брошенной жене своего муженька, она могла бы и приехать. Меня же, как и моих детей, к себе на море она никогда не приглашала погостить. Вряд ли ей есть чем похвастаться, живут они чуть ли не в бараке, но всё же, всё же… Даже ради приличия в свою крысиную нору не приглашала.

Полная женщина лет пятидесяти на вид, выглядевшая очень похоже внешне с Томасом, очень тихая и молчаливая, ничем не запомнившаяся мне пока что, так же тихо исчезла в направлении выхода. Лицо у неё было краснее, чем у адвоката, зачитывавшего, видимо, о ней эти строки. Всё-таки приехала. Ну и ну! Но Томас никак не вступился за мать и не поддержал её, а продолжал улыбаться и довольно хихикать, поэтому я не мог быть точно уверен, что это именно она.

На адвоката Шилдса смотреть было страшновато. Он так сильно не хотел продолжать читать дальше, но не мог перестать, потому что должен был. Вслух и полностью, согласно воле миссис Абигайл в завещании. Я ему сочувствовал, а ещё испытал уважение к тому, как он самоотверженно исполнял свой профессиональный долг. А ещё мне захотелось уйти и не слушать, что будет дальше, потому что уровень грязи как будто уже перевалил за край, но нужно было остаться и дослушать.

… Что же, когда мы более-менее определились с тем, что моя прошлая семья — сборище тараканов и крыс, на примере Томми Пикукка и его мамаши, а там, поверьте, никто не лучше их. Возможно, после этого вам будет интереснее послушать про мою «настоящую» семью: не про бывшего мужа и его родственников, а про моих, самых близких и любимых, к примеру, детишек? Плоть от плоти, и кровь от крови. Самые родные на этом свете люди. Что ж, я спешу сообщить вам, дорогие мои, что мои дети и их семьи — те ещё навозные жуки и серые, зашуганные мыши. Ничто из того, что я пыталась в них вложить, с годами в них так и не взросло. Семена, которые я сеяла: быть благородными, щедрыми, справедливыми, быть хозяевами своей жизни, так и покрылись сорняками. Моим детям больше понравилось пойти на поводу простых увлечений и легкомыслия. Они не хотели работать, трудиться, терпеть жизненные трудности: ни сын, ни дочь. Им хотелось ничего не делать, а получить весь мир взамен. Возьмём, к примеру, Жанетту, мою старшую дочь. Как я кудахтала над ней! Надышаться не могла на неё, она была прекрасна, как ночная звезда! Жаль, что кроме красоты, ничего Жанетта не получила, а применить своё единственное достоинство так и не смогла. Она спилась вместе со своим любовником еще десять лет назад, оставив мне множество долгов и внучку — Ольгу. Ольга пошла по стопам матери. Такая же красивая, и такая же бестолковая.И точно так же зла на меня за то, что не позволяла ей промотать все мои деньги.

Я не смог удержаться и поискал взглядом среди родни покойной старушки Ольгу. Рядом с Софией, которую я уже знал, стояла очень красивая девушка, с волосами, чёрными как ночь, с точёной притягивающей взгляд фигурой, которую подчёркивало ярко блестящее чёрное облегающее платье с вырезом. От неё сложно было отвести взгляд, и я сразу подумал, что Ольга — это и есть она. У неё было красивым всё: от волос до ярких алых губ, сложно было описать её внешность как следует, если ты не какой-нибудь поэт. Самое точное описание, которое ей подходило — это «ночная звезда», как было сказано в письме-завещании. Я мог бы только сказать, что она стопроцентно притягивала, но в то же время слегка пугала. Как будто было что-то подозрительное в том, что женщина настолько красивая, что ни одного изъяна нет. Да и взгляд у неё был хитрый, хищный какой-то. Чем-то напоминавший всегда самодовольное выражение лица Томаса Пикукка. В общем, наверняка это и была Ольга. Свою сумку, чёрную и в стразах, как платье, она отдала держать стоящему за её спиной угрюмому мужику, хотя эта сумочка была малюсенькой, и в неё вряд ли влезал даже мобильник. Скорее всего, там была одна лишь красная помада. Бедный мужик!

… Второй же внучке, Софии, Господь не дал даже внешности. Она всегда и всем завидовала, с раннего детства была сорванцом, а потом стала тихушницей. Вышла замуж за столь же бесполезного таракана, родила сына и стала чуть более человеком. Она — единственная, кто проявлял ко мне хоть какое-то внимание. Пару раз в году София звонила, чтобы в будничном разговоре «как дела» попытаться у меня что-нибудь выпросить, потому что муж её работать не любит так же, как и все они, он идеально влился в стадо нахлебников. Одно лишь хорошо: свои нехитрые редкие заработки они не пропивают. Просто бездушные, а так — никаких претензий. Люди как люди, даже не очень-то стыдно за эту семейку. Только муж Сонечку поколачивает и изменяет, а она на ребёнке вызверяется. Надеюсь, малец подрастёт и сбежит от них куда подальше. Но я его никогда не видела, хоть ему уже и три года, и живут они не то чтобы далеко от моих трущоб. Вряд ли у меня есть моральное право называть его своим правнуком. Ведь ни я, ни он друг друга даже не знаем. Совершенно чужие люди, чьи судьбы никогда не пересекутся.

Я уже почти потерял нить повествования, и у меня закрадывались вопросы: откуда миссис Абигайл так хорошо знала подробности жизни людей, с которыми они явно вообще не общались? Был лишь один вариант: она собирала сплетни, чужие рассказы. В это я мог легко поверить. Старушка так или иначе всё равно интересовалась жизнью своих родных, и хоть они и забыли про неё, как говорилось в письме, а вспоминали только чтобы попросить денег, но она их всё равно помнила. А разузнать о них ей могли помочь другие родственники или знакомые. В любом случае, слушать это письмо было очень тягостно. Я сделал себе пометку в телефоне: «Кто снабжал её информацией?» и уже почти отключил внимание от голоса адвоката Шилдса, как сразу он начал зачитывать что-то другое:

… Я могла бы долго рассказывать вам о вас, дорогие мои кровинушки, но вы наверняка уже перешли к обсуждениям письма между собой.

Это было правдой: родственники тихо гудели, как мирный пчелиный рой, все друг с другом разговаривали: кто-то грустно, кто-то смешливо, но письмо они точно уже не слушали так внимательно, как в начале. Томас и Ольга, как я заметил, общались между собой совершенно без оглядки на то, что надо слушать письмо. Оба выглядели довольными и хихикали над чем-то. Они действительно были очень похожи. Мужчина за спиной Ольги был мрачнее тучи и пристально сверлил ревнивым взглядом Томаса Пикукка.

… Вы можете подумать, что я старая свихнувшаяся карга, которая ненавидит собственных детей и оставила себе девичью фамилию Абигайл из ненависти к мужу. Но я хотела бы уточнить: я вас не ненавижу. Я молча вас презираю, оттого и пишу это всё, зная, что при моей жизни вы не узнаете моего настоящего мнения о вас. Прошло много лет, в течение которых я любила вас, беспокоилась о вас, старалась сделать всё, чтобы заслужить вашу любовь и внимание. Я мечтала, чтобы вы гордились мной. Дети и внуки. Чтобы хоть немного помнили обо мне. Но прошли десятилетия, и я осознала, что этого не будет. А значит, единственное, чем я привлекла ваше внимание — это мои похороны. И я просто не могла не позволить себе хотя бы это, одно последнее слово перед вами. Я любила вас. А теперь, наверное, тоже люблю, но у меня нет розовых очков. Я знаю, что не нужна вам. И знаете, как я это поняла? Я стала нужна другим людям. Только в этот момент я осознала, что это такое — семья. Я была уже старой, когда это произошло.

Гленн Митчелл, дворник с первого этажа. Наши утренние беседы во дворе дома, когда я выходила покормить бездомных кошек, а ты частенько выметал их трупики и бережно убирал в мусорную урну. Ты не мог бросить работу и уйти их хоронить в каком-нибудь парке, но ты пытался хотя бы положить их в какую-нибудь коробку из-под обуви, замотать в тряпку. И, хоть и ворчал, но моих бродячих питомцев подкармливал, когда я изредка уезжала. Я точно это знаю. Мы разделяли прохладные утренние часы стариковского одиночества и делились проскакивающими в обыденной речи мыслями о бренности бытия. Твоей жизнью точно так же никто не интересовался, как и моей, и мы нашли друг в друге утешение. Мы могли обсуждать только что увиденные новости по телевизору, которые никому не были интересны, Но в этих коротких пятиминутных разговорах мы успевали выложить многое о себе. А что не успевали, выкладывалось улыбкой: «Утро доброе!» — «Доброе! Погодка-то сегодня…» — «Даа, наверное, вечером мороз вдарит!» И эти короткие разговорчики задавали настроение с самого утра.

Я впервые за время чтения письма перевёл взгляд на сторону не родственников, а соседей по подъезду. Все они слушали письмо молча, с каменными лицами. Один из них, пожилой крепкий мужчина в простой одежде и с обветренным лицом, стоял со слезами на глазах и коротко шмыгал носом. Видимо, это и был Гленн Митчелл.

… Самое трудное время для тебя, Гленн, это зима, потому что ты, не разгибая спину, тоннами чистишь снег, и это безумно тяжело. Поэтому я завещаю тебе снегоуборочную машину. Мистер Шилдс передаст тебе документы на владение ею. Я купила её, когда недавно вскрыла свою банковскую ячейку со всеми сбережениями, и поставила в арендованный у мэрии города гараж. Я знаю, что ты не взял бы денег и не принял бы такой подарок на Новый год от меня, поэтому мне пришлось сохранить это в тайне. Но сейчас лето, и торопиться некуда, пусть подождёт до зимы. Тогда ты сможешь работать не на один лишь наш жалкий дворик, а на мэрию города, сможешь сдавать машину в аренду, и тебе больше не нужно будет работать дворником. Только если сам захочешь почистить родные трущобы.

— Это сумасшествие! — услышал я в поднявшемся гуле голосов гостей. — Она стоит несколько миллионов! Дворник! Немыслимо!

Все эти выкрики раздавались на стороне родственников покойной. Соседи же были в огромном шоке, все до единого. Гленн Митчелл рыдал. У меня от радости за этого пожилого работягу тоже чуть слёзы не навернулись. Это было сильно.

… Тамара Рэйс, Фрида Лукьянова, Эльвира Бун. Вы, девочки, стали моими подругами. Не думала и не гадала, что в таком возрасте, как у нас с вами, возможно зарождение новой дружбы, да ещё и такой! Вы всегда были рядом: хоть на скамейке у подъезда, хоть в гостях друг у друга на все наши праздники. Мы даже иногда вместе выбирались и в театр, и на концерты, и бывало в ресторан. Каждая могла сбегать в аптеку за лекарствами, если нужно, друг для друга. Ну, как сбегать: сползать. Это неважно, какими бы больными мы все ни были, мы всегда помогали той, кому хуже всех. Мы с вами как старые перечницы-неразлучницы — прабабки героинь «Секса в большом городе». Спасибо вам, мои любимые девчонки, и я с радостью завещаю вам совместный круиз. Помните, мы частенько вздыхали о том, что ноги уже не те, силы уже не те, да и денег нет, а душа ещё хочет взять да поехать на теплоходе в речной круиз по городам Серебряного кольца? Всем вместе, своей компанией. Гулять по городам, смотреть достопримечательности, пить на палубе вино? Так вот, я приготовила вам билеты, чтобы никто не откладывал это в долгий ящик. Мистер Шилдс передаст вам их. Поднимите бокальчик и за меня, дорогие мои. Я всё равно буду рядом с вами.

— Немыслимо! Огромные деньги!.. — снова понеслось от родственников.

— Нужно было проверить старуху на вменяемость! — громче всех выкрикнул Томас Пикукк, сопровождая свои слова злобным смешком.

— Заставить нас всё это выслушивать… — вторила ему красавица Ольга, лицо которой перекосило от ярости.

— П-прошу тишины! — робко постучал пальцем по микрофону мистер Шилдс. Чтение дальше давалось ему всё труднее и труднее.

… Иван и Оливия Смит. Наши молодожёны. Знаю, как вам трудно: совсем нет средств на существование, да ещё и маленький ребёнок. Вы остаётесь добрыми и чуткими людьми даже к своим порой несносным старикам-соседям. Мы, бывало, конфликтовали из-за громкой музыки или звуков сверла, но знайте: я вас люблю и уважаю. Вы никогда не относились к своей старушке-соседке плохо. Помогали даже дотащить какой-нибудь пакет, спрашивали как дела, уделяли хотя бы минутку времени старухе поболтать у подъезда, хоть вряд ли вам это было интересно. Вы недавно переехали в наши богом забытые края, но влились в наш старческий соседский коллектив как свои. Я желаю, чтобы всё у вас сложилось хорошо, и завещаю вам миллион рублей. Эти деньги не велики, но вам пригодятся купить что-то необходимое. Оставайтесь такими же дружными и стойкими.

— А мне даже тысячи никогда не присылала! — фыркнула внучка миссис Абигайл, София. Я посмотрел в сторону соседей, там молодая пара, которые явно и были Иваном и Оливией, с огромными глазами смотрели друг на друга. Они выглядели, как люди, которые внезапно выиграли в лотерею, но ещё не поверили в происходящее. Для них завещанная сумма денег явно была огромной.

… И моя ещё одна молодая соседка, Анна Асафьева. Девочка, сколько раз ты со мной чай приходила пить и выслушивать скучные россказни старухи. Многое из поведанного мной в этом письме ты уже тоже знаешь. Спасибо, что разделила со мной одинокие вечера. Я верю в тебя, но главное, сама в себя верь, и не бойся своих фантомных страхов. Я оставляю тебе в наследство свою квартиру. Пусть в этом мире у тебя будет какая-то почва под ногами, и пусть это прибавит тебе уверенности в своих силах.

Я люблю вас всех, моя названая семья. Мои соседи, которых я хочу назвать не только своими друзьями. Вы — моя семья. В жизни бывает так, что близкие люди тебе совсем чужие, а сердце и судьба находит тех, с кем ему хорошо и тепло. Ну а моя так называемая семья по крови — надеюсь, ваши рожи как следует перекорёжило, пока вы слушали это письмо.

Искренне ваша, Теодора Абигайл.

Письмо-завещание было дочитано. В зале воцарился полный бардак: родственники покойной бунтовали и наседали на беднягу адвоката, полицейские суетились, соседи по подъезду были в расстроенных чувствах. Многие из них плакали и обнимались друг с другом. Я потихоньку попятился к выходу, поняв, что пора уходить.

Да, много разных чувств всколыхнулось сегодня под этой крышей, в этом помещении. Анна была неправа, когда говорила, что на похоронах все забыли о покойной и сделали из трагического действия вечеринку. Как минимум, душа миссис Абигайл, если она была сегодня здесь, явно повеселилась как следует. Не хватало только её торжествующего смеха, разносящегося над головами присутствовавших.