Кастелау

Шарль Левински, 2014

Азарт поиска охватит читателя, когда вместе с наивным американским киноведом он приедет в Европу 1980-х годов на поиски неведомых фактов из истории немецкого кино времен агонии гитлеровского режима. Наткнувшись на удивительную историю фильма-призрака и его съемок, проходивших в глухой альпийской деревушке Кастелау в последние месяцы войны, герой в полной мере изведает правду жизни в эпоху исторического лихолетья, когда любая секунда бытия может оказаться страшнее и гротескней, увлекательней и невероятней самого захватывающего фильма. Интрига развивается не в последовательном линейном изложении, а в ходе кропотливой реконструкции событий. Хитроумно сочетая правду и вымысел, документ и мистификацию, вплетая подлинные имена и факты из истории немецкого кино, в которой он проявляет недюжинную осведомленность, в ткань изобретательно сочиненной фабулы, Шарль Левински создает динамичный роман-коллаж, серьезный и смешной, занимательный и абсурдный, но в конечном итоге беспощадно правдивый. Шарль Левински (род. в 1946) – именитый швейцарский писатель, широко известный не только у себя на родине, но и за рубежом. «Кастелау» – четвертый его роман, издающийся в России. Это, несомненно, наиболее яркое, мастерски выстроенное, остросюжетное и глубокое произведение писателя, который не устает тревожить современников напоминаниями о болевых точках новейшей истории, снова и снова обращаясь к проблеме нравственного выбора в экстремальных условиях тоталитаризма.

Дневник Вернера Вагенкнехта

(Ноябрь 1944)

Кляйнпетер и в самом деле включил Тити в командировочный список в Баварию. Понятия не имею, как она это провернула. Мне не говорит — встала насмерть. Но собой гордится невероятно, и это отлилось мне блаженством упоительной нежности нынешней ночью. Давно уже я не чувствовал себя настолько молодым.

Итак, в который раз начинаю с чистого листа. Мне даже членский билет Имперской палаты кинематографистов выдали, куда столько лет не принимали. Стоп: членский билет выдали не мне, а Франку Эренфельзу. Все мои документы выправлены на это имя. Вернера Вагенкнехта, которого в любой час могли снова вызвать на переосвидетельствование, больше не существует.

Теперь мне даже стыдно, что я в Кляйнпетере сомневался. Он ради меня сильно подставился и благодарностей даже слушать не хочет. Мол, я ему нужен, вот и весь сказ. Он что, всерьез большие переделки задумал? Или просто добрый человек? Неважно, как бы там ни было… Дареному коню nil nisi bonum [34].

Теперь вот в харчевне сижу, «У Ганса» называется, и жду машину, на которой за мной заедут. Багаж рядом со мной на полу. Машинку шпагатом пришлось перевязать. В футляре замок давным-давно сломан.

Кляйнпетер не захотел, чтобы я вместе со всеми из Бабельсберга уезжал. Не стоит, мол, гусей дразнить и судьбу искушать.

Жаль, что «У Ганса» все так безлико. Ничего достойного описания. Портрет Гитлера на стене покосился, но если я потом когда-нибудь это в книгу вставлю, критики, можно не сомневаться, в один голос завопят: «Дешевый символизм!» На стойке в банке соленые яйца, и я думаю-гадаю, откуда такое изобилие, ведь яйца давно только по карточкам. Или их еще до войны засолили, а клиенты побаиваются свои драгоценные продуктовые карточки за сомнительный товар отдавать. Я, кстати, понятия не имею, сколько соленые яйца вообще хранятся.

В воздухе странный такой запах, которого раньше вообще не было и который теперь ощущается повсюду. Бедностью пахнет, лишениями, нехваткой съестного. То ли продуктов многих не стало совсем, то ли это от суррогатов, которые теперь во всякую еду подмешивают.

Надо бы стараться писать поразборчивей, не то я скоро при перепечатке собственные каракули разбирать перестану. Кстати, неплохой сюжет для рассказа: писатель создает бессмертный шедевр, но прочесть не может — не разбирает свой же почерк.

Тоже символики перебор.

Они уже полчаса как должны были приехать. Такие времена пошли, что при малейшей неувязке сразу бог весть какие катастрофы мерещатся. Пустячное опоздание еще вовсе не означает, что вся студия на воздух взлетела.

Позднее, в дороге.

Разумеется, когда-то они все-таки приехали. С улицы клаксон прогудел первые аккорды «Под конец под венец». Эту дурацкую песенку я уже слышать не могу. «Несмотря на все накладки, едем к счастью без оглядки». Надо бы потребовать, чтобы перед каждым показом картины на экране появлялись титры: «Автор фильма считает необходимым подчеркнуть, что к тексту заглавной песни отношения не имеет». Как будто я и впрямь еще вправе чего-то от студии требовать. А песенку они тогда чуть не силой впихнули, потому что в тот год ни одна комедия без пения и танцулек не выходила. Неважно, был в этом смысл или нет.

Не знаю, чего ради я из-за этой ерунды так раскипятился. Это же вообще не мой сценарий. Сценарий Вернер Андерс писал. Или это был Генрих Хаазе? Я Генрих Хаазе, я ничего не знаю, я Генрих Хаазе, моя хаза с краю…

«Боргвард» [35], на котором они за мной прикатили, в том фильме был одним из главных персонажей. Небольшой прогулочный автобус с названием турфирмы «Бравур & Мажор» на боку, веселенькой розово-красной колеровки, лишь бы любому дураку сразу было ясно, что все приключения окончатся хорошо. Словом, одна из тех безмерно скучных, заранее предсказуемых историй, от которых впадаешь в тоску уже в процессе их сочинения. Август Шрамм в роли сварливого отпускника, который вечно ноет и жалуется, пока его сынок не влюбляется в молоденькую заведующую туристического бюро. Ну а дальше на пути влюбленной пары встает одна искусственная преграда за другой, когда, доползя наконец до сто десятой минуты, можно сыграть свадьбу.

И вот теперь как раз на этом автобусе мы едем в Баварию. Ничего получше раздобыть не удалось, все, что на колесах, до последней колымаги, конфисковано для армии. И только транспортные средства, специально декорированные для конкретного фильма, числятся в УФА не по разряду «автопарк», а по статье «реквизит». Раз и навсегда зарекаюсь хулить бюрократию.

Кстати, бригада техперсонала со всей необходимой аппаратурой тоже выехала, причем на два часа раньше нас. У них машины еще медленнее, тягач с прицепом и бронетранспортер. Тоже реквизит, из фильма «Ефрейтор Гебхардт». Горчичного цвета, с черными вермахтовскими крестами. Кто первым до Баварии дотащится, ждет там остальных.

Это все Августин Шрамм мне рассказал. Единственный, кто поначалу не побоялся со мной разговаривать. Другие-то таращились, будто я Носферату собственной персоной. Живой мертвец. Вообще не знали, как к моему появлению относиться, ведь официально меня как бы не существует вовсе. «Вы-то, любезный, откуда взялись в нашем автобусе? Вас все похоронили давно». Но мало-помалу попривыкли, в себя пришли. Хотя даже Тити делала вид, будто со мной незнакома. Мария Маар — та сразу демонстративно в окно вперилась и километров десять голову не поворачивала. Наверно, чтобы в случае чего потом сказать, мол, она меня даже не заметила.

Конец ознакомительного фрагмента.