Кастелау

Шарль Левински, 2014

Азарт поиска охватит читателя, когда вместе с наивным американским киноведом он приедет в Европу 1980-х годов на поиски неведомых фактов из истории немецкого кино времен агонии гитлеровского режима. Наткнувшись на удивительную историю фильма-призрака и его съемок, проходивших в глухой альпийской деревушке Кастелау в последние месяцы войны, герой в полной мере изведает правду жизни в эпоху исторического лихолетья, когда любая секунда бытия может оказаться страшнее и гротескней, увлекательней и невероятней самого захватывающего фильма. Интрига развивается не в последовательном линейном изложении, а в ходе кропотливой реконструкции событий. Хитроумно сочетая правду и вымысел, документ и мистификацию, вплетая подлинные имена и факты из истории немецкого кино, в которой он проявляет недюжинную осведомленность, в ткань изобретательно сочиненной фабулы, Шарль Левински создает динамичный роман-коллаж, серьезный и смешной, занимательный и абсурдный, но в конечном итоге беспощадно правдивый. Шарль Левински (род. в 1946) – именитый швейцарский писатель, широко известный не только у себя на родине, но и за рубежом. «Кастелау» – четвертый его роман, издающийся в России. Это, несомненно, наиболее яркое, мастерски выстроенное, остросюжетное и глубокое произведение писателя, который не устает тревожить современников напоминаниями о болевых точках новейшей истории, снова и снова обращаясь к проблеме нравственного выбора в экстремальных условиях тоталитаризма.

Интервью с Тицианой Адам

(29 августа 1986 / Продолжение 2)

Два интервью за день? Ишь ты, прямо как тогда, с «Песнью свободы»: моя роль становится все значительнее, зато в конце… Так как все-таки насчет гонорара?

Ну конечно… Как отплясывать — так это мы всегда пожалуйста, а как музыкантам на пиво подбросить — так это мы на мели… Я-то думала, вы, американцы, все богатеи. Начинаете с мытья тарелок — и прямиком в миллионеры. Хотя знаете что? А это неплохая идея.

Вы пока что не миллионер. Значит, начнем с мытья тарелок. А также стаканов. Мне помощник нужен в кабаке управляться. Что-то вроде студенческого приработка. Со своей стороны гарантирую каждый вечер горячий ужин. А я вам за это буду рассказывать…

Ну хорошо, два раза в неделю. Но это мое последнее слово. Пятница и суббота. Когда вся эта пьянь сюда заваливается. А когда ваша диссертация будет готова… Один экземпляр для моего архива. По рукам? По рукам!

Тогда за дело. Только сперва курнем по-быстрому.

Спасибо.

[Пауза.]

Кто тогда на студии поджог устроил, этого я с уверенностью… Подозрения-то кое-какие у меня имеются, да только… За них ломаного гроша никто не даст. Это наверняка был кто-то, кто прекрасно знал, что к чему… Вот он и постарался… Зря, что ли, только одна декорация погорела? В соседних павильонах, что справа, что слева… Все целехонько. Не верю я в такие случайности. Случайность — это просто когда докопаться не могут, кто на самом деле…

И до чего шустро они потом все в Баварию перенесли! Это ведь подготовить надо было. Одних бумаг сколько. Покуда разрешение на выезд из Берлина получишь… Притом что все мы на важном военно-стратегическом предприятии числились. Съемочная группа всем кагалом. Нет, тут, конечно, все заранее было спланировано, даже не рассказывайте мне. Можете дурочкой меня считать, но уж не настолько. Наш Кляйнпетер, он, конечно, мастак был любую обувку на ходу починять, но все равно… Ежели кто на висте из рукава валета вытаскивает, пусть не рассказывает, что это портной его там забыл. Говорю вам, это был поджог.

Да не знаю я. Правда, не знаю. Понятия не имею. Да, в конце концов, сегодня это и не… А тогда… А тогда, знай я, кто поджег… я бы его… Я бы ему спасибо сказала. Потому как иначе мне бы ни в жизнь из Берлина… Да еще куда? В Баварские Альпы, где они вообще не знали, что такое бомбежка… Где мне среди ночи уже не позвонят… Лишь бы прочь… Да я бы на колени перед ним встала. Тогда. Я ведь не знала, сколько всего еще…

Это притом что меня поначалу даже брать не собирались. «Только костяк съемочной группы, — так мне сказали. — А на твою роль на месте кого-нибудь подберем». — Иными словами: «Ты на фиг никому не нужна, а камеристку твою нам любая деревенская дура сыграет». Только со мной такие штуки не проходят. С кем угодно, но не с Тицианой Адам.

Зато Вернера брали. Хотя сценарий, казалось бы, уже написан. И, дескать, там, в Баварии, никакого значения не имеет, что он на самом деле… В смысле официально. «Он нужен, если понадобятся изменения в тексте, — так мне объяснили. — Применительно к обстановке». Можно подумать, актеры вообще тупицы и пару-тройку реплик сами сымпровизировать не в состоянии.

А я пока могу в его квартире остаться. Это Вернер мне предложил. От чистого сердца, конечно, только… На бумаге-то он вон как глубоко в людях разбирался, мой Вернер, зато в жизни совсем… Не от мира сего. Выражения такого не знаете? Ну, вроде как наивный. Хотя, с другой стороны… Но видели бы вы, как он чемодан упаковывал. Беспомощный, ну чисто мальчишка-несмышленыш, которого в первый раз в палаточный лагерь… Первым делом портативную пишущую машинку, это обязательно. Как будто там, в Баварии, о таком изобретении даже не слыхивали. Будто они там все еще гусиными перьями… Хотя по этой части он, в общем, прав оказался, но я тогда… Посмеивалась над ним. Полчемодана бумаги напихал. Двухцветную ленту для машинки про запас не забыл, зато трусы и вообще все нательное… И книг набрал видимо-невидимо. Целую гору. Словно в отпуск едет. И на полном серьезе ожидал, что я ему помогать буду, рубашки его… А потом поцелуйчики и прости-прощай. Дудки, не на такую напал.

Я в тот же день снова в Бабельсберг поехала. Вернее, вечером уже. На такси пришлось раскошелиться, хотя… С деньгами у меня тогда туговато было… Как и сейчас. Но все равно — такси. На этом их драндулете марки «ура, у нас бензин кончился!». Бочонок такой сзади с деревянными чурками. На древесном газу, короче. Всегда рыбой воняет почему-то… Копченой селедкой. У вас в Америке были такие?

Нашла, дура, кого спрашивать. Это ж когда было, откуда нашему мальчику такое знать?

Короче, приезжаю на студию, но в павильоны не иду, жду на улице. Я ведь знала уже, где начальство сидит… Вижу, в окнах у Кляйнпетера все еще свет, значит, и сам он никуда не делся. Он вообще своими сверхурочными славился. Иногда всю ночь в кабинете проторчит, а наутро… В буфете сидит, свеженький, как огурчик, будто только что из отпуска. И над сонными тетерями посмеивается, которым, чтобы окончательно проснуться и за работу взяться, непременно чашечку кофе выпить надо. Хотя какой там кофе — одно название… Поговаривали правда, что он себя этим зельем взбадривал, которым летчики… Но я лично не верю. Кляйнпетер — он просто по натуре такой был. Двужильный.

Поскольку он всегда работал допоздна, у него и спецпропуск на машину имелся. Он на своем личном авто на работу приезжал. Модель не особо элегантная, но все-таки. Как-никак на бензине. И место свое на стоянке, с именной табличкой. Такое, вообще-то, только режиссерам полагалось, ну и важным шишкам с господского этажа. Вот возле его машины я его и ждала. «Опель-олимпия». Он ее потом просто в Берлине оставил, когда мы…

Знаю, знаю, по порядку…

Было уже начало двенадцатого, когда он наконец вышел. В каждой руке по толстенной такой папке с бумагами. Не иначе, еще и дома ночную смену себе… И обалдел прямо, когда меня увидел. А я ему: «Мне срочно с вами посоветоваться надо, господин Кляйнпетер».

Мне, конечно, прямо там хотелось с ним объясниться. При лунном свете. Кругом ни души. Это совсем не то, что в машине, когда кавалер в баранку вцепился и только на дорогу смотрит… Тут женщине уже не так легко свои козыри в ход пустить… Если вы понимаете, что я имею в виду.

Вы только погладите, как он опять на меня уставился! Можно подумать, вы там, в Америке, все еще верите, будто детей аист приносит! Я хорошенькой была, тогда. Положим, не красавицей, красавица — это совсем другое, но чертовски хорошенькой. Сегодня это называется «секси». Когда все при мне и в лучшем виде. Не то что сейчас… «И лишь колонны мрамор, мерцая белизной, стоит обломком славы и роскоши былой». «Проклятие певца» [33]. Когда-то в школе наизусть учили. Именно что… Обломком славы и роскоши былой… А тогда…

«Не подвезете меня немножко?» — говорю. Ну как тут «нет» скажешь? Женщина, одна, на дворе считай что ночь, как ей отказать…

Благодарю, но сейчас я курить не собираюсь. Это у меня реквизит. Тогда, у Кляйнпетера в машине, я тоже сигарету в пальцах вертела.

Мне, говорю, очень важно, что он посоветует. Как себя повести в одной щекотливой ситуации… Когда знаешь что-то… как бы сказать… противозаконное… Даже, по-моему, антигосударственное… Обязана ли я заявить в соответствующие органы, даже если люди эти мне симпатичны и зла им я вовсе не желаю. Нарочно туманно так излагаю, но чтобы он почувствовал: я что-то вполне определенное имею в виду. Вот он, говорю, наверняка мне в этом деле может посоветовать… Потому что дело это и его лично тоже отчасти… Может, не совсем впрямую, но все-таки касается. И все сигарету в руках верчу. А сама точно знаю: когда он огня мне предложит, тогда мы и переговоры начнем.

Он машину остановил и мотор заглушил. Это, может, и хороший знак, а может, и наоборот. Свет включил, на потолке. Желтый такой, вроде как в спальне ночничок. И как рявкнет: «Терпеть не могу околичностей! Говори, что сказать хотела, или вылезай и домой топай!»

А я тогда писклявым таким голоском, как маленькая девочка… Я, может, и не величайшая в мире актриса, но насчет мужчин… Это все из-за Вернера, говорю, из-за этих сценариев нелегальных, которые он пишет, хотя ему ведь по закону запрещено, а если я про запрет знаю и не доношу, то получается, что я тоже вроде как соучастница, а за это ведь ужас что полагается… Но я совсем не хочу, чтобы у кого-то неприятности были, и ему, Кляйнпетеру, тоже ничего худого не желаю, хотя он ведь все это время в курсе был. Вот и пришла посоветоваться, как бы в этом деле без доноса… Ведь он такой умный, и опыт у него огромный.

Он помолчал, подумал немного, а потом дал мне прикурить.

Спасибо.

[Пауза.]

Даже не знаю, отчего первая затяжка в сигарете всегда самая вкусная.

Кляйнпетер глянул на меня этак. Совсем не так, как прежде. Вроде как с уважением даже.

— Вот уж от тебя никак не ожидал, — говорит. — Шантажировать меня давно никто не пробовал.

Он думал, я ролей хороших потребую. Или ставку повыше. Но я скромницей прикинулась. Меня, говорю, моя камеристка вполне устраивает. Но сыграть ее я хочу сама. Чего бы это ни стоило. Даже если картину не в Берлине доснимать будут, а в Альпах.