Цветы зла. Перевод с французского языка Веры Адамантовой

Шарль Бодлер

«Цветы зла» французского символиста Шарля Бодлера выдержали нападки, судебный процесс, штраф, прекращение публикации, оставаясь поэзией восхищения и подражания. Хотя в России его мало переводили по разным причинам, он оставался лидером «модернизма», идеи сакральности поэзии. Перевод поэта – это приобщение к его творческому акту, цель которого найти равносильные средства на своём языке для воспроизведения тона, голоса поэта. Перевод В. Адамантовой стремится к этой цели, а судить вам, читатель.

Сплин и идеал

Альбатрос

Часто, чтоб развлечься, моряки

Ловят альбатросов, больших птиц моря;

Этих ленивых спутников пути,

Скользящих с кораблём по горькой буре.

Но, как только их кинут на доски,

Эти принцы лазури стыдливы, неловки,

Жалко складывают большие белые крылья,

И, как вёсла, они виснут рядом от бессилья.

Этот спутник крылатый, как он угловат и вял!

Недавно красив, он комичен и страшен,

Когда ему в клюв трубкой машут,

Иль подражают инвалиду хромому, который летал!

Так и Поэт похож на принца облаков,

Он не боится бури, смеётся над стрелками;

Изгнанник на земле, под гиканье свистков,

Он не может ходить гигантскими крылами.

Приподнятость

Над прудами, морями и долинами мира,

Над горами, лесами и сводами облаков,

Выше солнца и выше эфира,

За границами звёздных кругов,

Мой дух, ты с лёгкостью бежишь,

И, как искусный пловец, замирая от счастья,

Ты весело пространство бороздишь

С неистовым и мужским сладострастьем.

Лети далеко от этих страшных миазмов;

Очисть себя в воздушной высоте

И пей, как пьют божественный разум,

Светлый огнь в прозрачной чистоте!

Когда жизнь печали и скуки полна,

И мрак обременяет дни нам,

Счастлив тот, кто может ударом крыла

Устремиться к ярким, спокойным полям;

Тот, у кого мысль одолеет бессилье,

И, как жаворонок, полетит к небесам,

— Кто реет по жизни и поймёт без усилья

Язык вещей и цветов по утрам!

Соответствия

Природа — храм, где от живых столпов

Порой растут неясные слова;

Человек там проходит лес даров,

Которые даёт ему привычная среда.

Как эхо долгое расходится по звеньям

Глубокий и мятежный гул унять,

За тёмной ночью будет ясный день,

Так цвет, запах, звук должны в единстве отвечать.

Есть запахи — свежее рта ребёнка,

Как гобой мягки, как степи зелены,

Другие — тайные, богатые и тонкие,

Они бессмертию подчинены,

Так амбра, муск, бензой и фимиам

Несут и дух, и смысл словам.

Маяки (светочи)

Рубенс, река забвений, сад лени вечной,

Постель из свежей плоти, где любовь не знает сна,

Но куда жизнь течёт, крутясь бесконечно,

Как воздух в небе и как моря волна.

Леонардо да Винчи, мрачное зеркало без дна,

Где милые ангелы, нежную улыбку утоля,

Полные тайны, осеняют тёмные места

Ледников и сосен, запирающих их края.

Рембрант, грустный госпиталь, полный шептаний,

Украшенный только большим распятьем,

Где скорбная молитва изливается бранью,

И внезапный зимний луч пронзает проклятья,

Микеланджело, пустырь, где сквозь Геркулесовы Тернии,

Поднимаются ввысь, смешаясь с Христами,

Мощные призраки, которые во мгле вечерней

Рвут саваны, вытягивая пальцы, своими руками.

С яростью боксёра, с безумием фавна,

Собравший в себе дар слуги прекрасный,

С гордостью в сердце, человек хилый и славный,

Пюже, император рабов, задумчивый, страстный.

Ватто, именитых сердец карнавал,

Где мотыльки летят и сгорают в огне,

Где украшают легко, с блеском, бал,

Добавляя безумие в вертящемся сне.

Гойя, полный жестокого кошмара,

Где есть зародыши, которых варят на шабаш,

Где старухи в зеркале и детей нагих пара,

Для соблазна которых готовят демонов ералаш.

Делакруа, озеро крови, где живут злые гении,

В тени рощи вечнозелёные елей лекала,

Где под тёмным небом фанфар упоение

Проходит, как вздох Вебера под сурдинку усталый.

Эти проклятия, кощунства, жалобы бесконечные,

Эти экстазы, крики, слёзы — Te Deum, —

Эхо повтора тысячью лабиринтов вечных;

Для сердца смертных — это божий опиум!

Это крик, повторённый тысячами на часах,

Приказ, посланный рупором тысячам на посту;

Это горящий маяк на тысячах крепостях,

Зов охотников, потерявшихся в дремучем лесу!

Поистине, Господи, лучший свидетель

Нашего уважения, которого не счесть,

Из века в век, это пылких рыданий благодетель,

На берег вашей вечности, приходящий умереть!

Продажная муза

О, Муза сердца моего, любовница царей,

Найдётся ль у тебя в Хладе январей,

В чёрной скуке заснеженных ночей,

Для хладных ног тепло от головней?

Зажжёшь ль блеск ты мрамора плечами

Под редкими вечерними лучами?

Когда нет ни гроша и ни дворца,

Приемлешь ль злато ты с лазурного крыльца?

Чтоб есть свой хлеб, ты неизменно,

Как дитя-певчий, должна в ночи самозабвенно

Петь «Te Deum», пусть вера не крепка.

Иль, как паяц голодный в представлении,

Смешить, скрывая слёзы и мучения,

Когда от вульгарности — тоска.

Плохой монах

С больших стен старых монастырей

Эффект шёл от картин Святых Взываний,

Согревая бдения долгих ночей,

Умеряя строгость созерцаний.

Когда Христос расцветил те времена посева,

Не один известный монах, теперь встречен пустотой,

Творил, как в ателье, на похоронах и без гнева

Прославлял Смерть с особой простотой.

— Душа моя — могила, где как плохой монах,

Иду я в вечность и превращаюсь в прах;

Ничто не скрасит мрак моих ночей.

О, монах бессильный! Как сохранить средь тесноты

В живом спектакле грустной нищеты

Работу рук и любовь моих очей?

Враг

Моя юность прошла, как бешеный гром,

Порой вперемешку с солнечным блеском;

Гроза свершила такой разгром,

Что в саду осталось мало плодов чудесных.

Но ближе к осени идеи уже дремлют,

И нужно браться за лопаты, вилы,

Чтоб заново собрать затопленные земли,

Где вода роет большие дыры, как могилы.

И кто знает, найдут ли новые цветы

В земле, в песок размытый, — мои мечты, —

Мистический продукт, который даст им силу?

О, боль! о, боль! Сжигает Время силы,

И смутный Враг, грызущий сердца кровь,

Её теряя, растёт и созревает вновь!

Неудачник (невезение)

Чтобы нести такой груз легко,

Сизиф, я о твоём мужестве мечтал!

Хотя я труд близко к сердцу принимал,

Искусство вечно и Время коротко.

Далеко от знаменитых погребений,

Ближе к кладбищу в глуби,

Как тамбур под парусом, сердце моё в скорби,

Идёт круто под марши хоронений.

— Многие ценности спят в захоронении

Во мраке и полном забвении,

Далеко от зондов в тесноте;

Многие цветы испускают в сожалении

Свой аромат нежный от прикосновения,

Как секрет в глубокой пустоте.

Ранняя жизнь

Я долго жил под портиком широким,

Солнцем окрашенным в тысячу огней,

Где от столбов прямых в порядке строгом

Шёл вечером отсвет от базальтовых теней.

Волны, катясь, гремели в небесах

И смешивали торжественно, мистически,

Мощный аккорд их музыки фантастической

С цветом заката солнца в моих глазах.

Здесь я жил в спокойном наслаждении,

Средь волн, лазури и чудес,

И, с запахом рабы нагие, под куполом небес,

Освежали пальмами мой лоб со рвением,

Для них одна была забота — продвигать

Секрет страданий, заставивших меня изнемогать.

Цыгане в пути

Племя профетическое, с жаркими глазами,

Вчера пустилось в путь, малюток унося

На спинах, к их аппетиту поднося

Сокровище, готовое под висячими сосками.

Мужья бредут пешком, силой цепких рук

Таща повозки, где семьи съёжились сейчас,

Устремляют в небо взор тяжёлых глаз,

Скорбя угрюмо о химере мук.

Со дна своей норы в песке, паук,

Смотря на проходящих, удваивает свой звук;

Сивилла¹ место зеленит, её горячая любовь

Топит скалу и чарует пустыню

Пред путниками, для них открыта ныне

Империя родная во тьме будущего вновь.

Человек и море

Человек свободы, ты полюбишь море навсегда!

Море — зеркало, где твоя душа объемлет,

Что отражает бесконечная волна,

А твой горький дух ей в бездне внемлет.

Ты любишь созерцать своё изображенье,

В него впиваясь руками и глазами, и печали

Часто замирают от твоего волнения

Под шум необузданной и дикой дали.

Вы оба угрюмы и скромны:

Человек, тебя тщетно мерят много лет;

О, море, никто не знает чар твоей волны;

Вы ревностно храните свой секрет!

Однако, уж веками, без милости, без угрызения,

Вы бьётесь за бессмысленную твердь;

Настолько оба любите резню и смерть.

О, вечные бойцы! о, братья непримиренья!

Дон Жуан в преисподней (в аду)

Когда Дон Жуан спустился в первый круг

И отдал Харону свою оплату,

Один мрачный нищий, Антисфена гордый друг,

Схватил его весло, как мщение, в расплату.

С обвислыми грудями, в одеяниях нескромных,

Под чёрным небосводом, женщин рой

Кривлялся, как стадо тварей вероломных;

За ним полз исступлённый вой.

Сганарелла, смеясь, просил залог под их игру,

А Дон Луис перстом дрожащих рук

Указывал на мёртвых, ползущих по кругу,

Дерзкий сын же морщился от всех их мук.

Чистая Эльвира, в трауре, испуская клик,

Забыв измену любовника и бывшего супруга,

Казалось, требовала его первой клятвы миг,

Когда он был её нежным другом.

Прямой в своих доспехах, большой каменный гость,

Держа штурвал, волну достойно разрезал;

Но спокойный герой, опёршись на рапиру, как на трость,

Смотрел презренно за корму и ничего не замечал.

Наказание спеси

(Анекдот)

В то прекрасное время, когда в Теологии

Весна расцветала в соку и энергии,

Говорят, что известный доктор оживил

Мёртвые сердца и их расшевелил.

В глубокой чёрной глубине он там

Дошёл до славы по своим делам,

По пути незнакомому, он сумел постичь

То, куда только чистый Разум мог достичь, —

Так достигши высоко, обуял его страх панический,

Он вскричал, полный спеси сатанической:

«Иисус Христос! Я тебя продвинул высоко!

Но, если захочу, уменьшу твоё торжество,

Без доспехов, у стыда и славы будет один ход,

И ты станешь только ничтожный, утробный плод!»

Внезапно его разум оделся пеленой.

Яркое солнце покрылось мглой;

Ужасный хаос клокотал в мозгу,

Храм, раньше живой, богатый, согнулся в дугу.

Под пышным потолком с фресками святыми

Молчание и ночь стояли не живыми.

Как в подземелье без ключа, как дикий зверь,

Он бродил по улицам теперь,

Не видя ничего, переступив порог,

Он лето от зимы отличить не мог,

Как грязный, скверный лоскут старых вещей,

Он стал мишенью радости и смеха детей.

Красота

Прекрасна я, о, смертные! как статуя,

А грудь моя — поэту вдохновенье

И гибель, плата за любви мгновенье,

Она безмолвна, вечна, как материя.

Как Сфинкс, я царствую в лазури и горжусь,

Что бела, как лебедь, холодна, как иней;

Я — ненависть движенья, что смешивает линии,

Никогда я не плачу, никогда не смеюсь.

Поэтов я обликом своим влеку,

Как гордый памятник бесстрастья,

Они сжигают дни свои в несчастье;

Но делают, покорные, как я хочу:

Краса моих очей с чистотой зеркал

Возбудит навечно их любви накал!

Идеал

Никогда эти красавицы виньеток,

Негодные дары скабрёзного века творения,

В ботинках вышитых, на пальцах — кастаньеты,

Не смогут соблазнить моего сердца биение.

Я оставлю для Гаварни, поэту хлороза,

Его больных, журчащих красоток аврал,

Так как не могу найти в бледных розах

Цветок, похожий на мой алый идеал.

То, что нужно этому тайному сердцу, мгла,

Это вы, леди Макбет, могучая душа зла;

Мечта Эсхила в буйстве жалит раны;

Или ты в странной позе, великая Ночь,

Тихо рвёшь, как Микельанджело дочь,

Свои жеманные прелести в пастях Титанов!

Гигантша

В то время, как Природа в полном вдохновении

Рожала чудовищных детей в упорный взлёт,

С молодой гигантшей я б жить хотел в благоговении,

Как в ногах у королевы сладострастный кот.

Я б хотел знать, как её тело с душой горело,

Расти свободно на свой риск и страх,

Угадать, как в сердце пламя тёмное тлело,

Сквозь влажный туман, плывущий в её глазах.

Разглядывать свободно и прелестей не счесть,

Карабкаться на колено, где попросту присесть,

А иногда летом, когда всё млеет от жары,

Усталую, положить её вглуби полей

И уснуть беспечно в тени её грудей,

Как мирное сельцо у подножия горы.

Маска

Аллегорическая статуя в духе Ренессанса

Эрнесту Кристофору, скульптору

Рассмотрим чудо флорентийской грации;

В изгибах мускулистого стана

Элегантность и Сила живут с грацией.

В этой женщине трепещет рана,

Она божественно тонка, изящества полна,

Царить на пышном ложе создана,

К восторгам князя иль верховного жреца.

— Также, её улыбка — краса и пламень,

Где шествует Гордость на пределе;

А томный взгляд, насмешливый, как камень;

Лицо жеманное, под флёром в деле,

Здесь каждая черта победно нас взывает:

«Страсть меня зовёт, и Любовь меня венчает!»

Это существо с величием чарует;

Гляди, что делает её чудо-доброта!

Ближе, смотри вокруг, какая красота!

О, хула искусства! какой обман теперь!

У девы с дивным телом, с обещаньем чуда,

Наверху сидит двуглавый зверь!

— Да нет! Это просто маска, декора груда,

Вот лицо, сияющее тонкой гримасой,

А вот, смотри, сморщенная ужасно,

Настоящая голова, а лицо без конца

Опрокинуто и скрыто от лгущего лица.

Бедная большая красота! великая река

Слёз впадает в сердце мне сейчас;

Ложь твоя меня пьянит, а душа полна

Страданий, бьющих из твоих глаз!

— Но, отчего же она плачет? Такую красоту,

Кто сможет бросить к своим ногам?

Какая тайная боль грызёт её чистоту?

— Она плачет, безумная, так как она жила!

И всё живёт! Она хочет всех клеймить

До дрожи в теле, что жизнь всё не ушла,

Что завтра, увы! нужно опять жить!

Завтра, послезавтра и всегда! — как нам!

Гимн красоте

Пришла с глубин небес иль вышла из пучины,

О, Красота? Твой взор божественен и страшен,

Соединяй добро с преступностью змеиной,

И тебя сравнить с вином не страшно.

Твой взгляд несёт закат и восход;

Твой аромат в бурю вечер усыпит;

Твой поцелуй — зельё, и амфора — твой рот,

Где герой предаст, и мужество ребёнок искупит.

Спускаешься со звёзд иль выходишь ты из бездны?

Как собака, вслед идёт пленённая судьба;

Ты сеешь, как в игре, любовь и горе безвозмездно,

Ты правишь всем, и это дело божества.

Ты идёшь по трупам, Красота, пройдя все грани;

Из всех сокровищ Ужас тоже властен,

И Убийство средь самых близких злодеяний,

Как брелок на гордом животе, пляшет страстно.

Ты — свеча, и мотылёк к тебе летит в крови,

Горит, трепещет и говорит: «Вот пламя освящения!»

Любовник трепетно склонясь к своей любви,

Ласкает прах её без содрогания.

Пусть ты с неба, из ада, иль ты — зверь,

Неважно! О, Красота! Чудовище бездушное наивное всегда!

Если твой глаз, улыбка, нога — для меня дверь

В Бесконечность желанную, которую не знал никогда?

Ты — Сатана иль Бог, неважно? Ангел иль Сирена,

Неважно, если ты, — фея с яркими глазами, даёшь в кипении

Ритм, свет, запах, о, мой единый гений! —

Мир менее ужасен, менее тяжки мгновения?

Как небосвод ночной…

Как небосвод ночной ты в моём обожании,

О, ваза грусти, о, великое молчание,

Люблю тебя ещё больше, когда, напоив свой гнев,

Ты мне являешься, краса ночей, оцепенев,

Иронически, заставляешь меня биться лбом,

Когда руки покоятся в твоём плену голубом.

Я устремляюсь в атаку, скольжу в окружении,

Как на одном трупе рой червей в состязании,

Люблю тебя, о, зверь жестокий и железный!

Холодная краса, я у тебя, в твоей бездне!

Не удовлетворённая

Богиня странная, темна, как ночи,

В аромате мускуса и табака Гаваны,

Созданье мага, Фауста саванны,

Колдунья из эбена, ребёнок в полночи.

Ни опий, ни Нюи, ни Кап не сравняли

Эликсира твоих уст, где кичится любовь;

Когда желанье караваном бежит вновь,

Твои глаза — цистерна, где пьют мои печали.

О, эти чёрные глаза, вдыхатели души,

О, демон без пощады! убавь пламя мне в тиши,

Я не Стикс, чтоб целовать по девять раз,

Увы! и я не могу с Мегерской миной,

Разбить твой дух и затравить тебя сейчас,

В аду твоей постели стать Прозерпиной!

Одета в блеск…

Одета в блеск, струистый выгиб тела,

Когда идёт она, как бы танцует,

Как проклятый жонглёр в такт напева,

С змеёй на палочке, гарцует.

Как песок тусклый и лазурь в пустыне,

Оба без чувств к людским страданиям,

Как морская волна, вечная поныне,

Она блестит в безразличном сиянии.

В лоске глаз от минералов чарующий экстаз,

В натуре этой странной, символичной,

Где ангел смешан со сфинксом античным,

Где всё, — злато, сталь, свет, алмаз,

Сверкает навсегда, как ненужная звезда,

Стерильной девы холодная краса.

Я кричал со дна бездны

Я о милости молю, только Тебя люблю одну,

Из бездны мрачной, куда моё сердце упало.

Здесь тусклая земля, не снять на горизонте пелену,

Где ужас и кощунство нависало;

Полгода сверху реет солнце без тепла,

Ещё полгода покрывает землю ночь;

Эта страна скупее, чем полярная земля;

— Ни ручьёв, ни травы, и звери бегут прочь!

Ведь нет ужаса в мире сильнее, когда

Есть холодная жестокость солнечного льда,

И, точно старый Хаос, эта огромная ночь;

Я завидую тем негодным зверям, когда им невмочь,

Они могут забыться в глупом сне,

Пока клубок мотает медленно время в тишине.

Вампир (кровопийца)

Ты, как удар ножа,

В моё жалкое сердце входила;

Как куча чертей и вина сильна,

Хороша, безумна, меня усладила,

Чтоб из души околдованной

Сделать ложе себе и поместье;

— Теперь я с позором прикованный,

Как каторжник, с цепью вместе,

Как к игре упорный игрок,

Как к бутылке пьяный,

Как к нечисти червь рьяный;

— Будь проклята, проклятие — мой рок!

Я просил у меча острого

Даровать мне свободу,

И я молил яда коварного

Одержать над трусостью победу.

Увы! — с презрением сказали

Коварный яд и острый меч:

«Ты недостоин, чтоб тебя убрали,

Не о проклятом рабстве речь,

Дурак! — При нашей власти

Если б мы тебя освободили,

Труп твоего вампира б воскресили

Твои поцелуи страсти.

Ночью я был…

С некрасивой Еврейкой я был ночью раз,

Вдоль её трупа мой труп лежал.

Рядом, у продажного тела я размышлял

О грустной красе, от которой получаю отказ.

Я представлял, как был от неё в восхищении,

Её сильный и грациозный взор,

Волос надушенную каску — её убор,

И память о любви приводит меня в оживление.

Так как любил я твоё благородное тело со рвением,

От твоих свежих ног до чёрных кос,

Разбудив глубокие ласки до слёз,

Если бы, одним вечером, с невольным рыданием,

Ты, о, королева жестоких! хотя бы раз

Смогла затемнить блеск твоих холодных глаз.

Посмертные угрызения совести

(посмертный укор)

Когда ты уснёшь, моя грозная дама,

Под памятником из мрамора чёрного, дорогого,

И, когда у тебя вместо замка и алькова

Будет только мокрый склеп и пустая яма;

Когда камень, притеснив твою пугливую грудь

И нежные бока, чтоб небрежно зреть,

Остановит твоё сердце биться и хотеть,

А твои ноги бежать куда-нибудь,

Могила, наперстник моей бесконечной мечты,

(А могила всегда поймёт поэта),

В долгие ночи, когда сны удалены,

Тебе скажет: «Низкая куртизанка, к чему вам это,

Не знать, почему мёртвые плачут с давних пор?»

— И червь изгложет твою кожу в укор.

Кот

Иди ко мне, любимый кот, моя краса,

Держи свои когти в лапках,

Пока я погружусь в твои прекрасные глаза,

Где смесь металла с агатом сладка.

Когда мои пальцы так нежно ласкают

Твою голову и спину эластичную,

И моя рука от счастья замирает,

Чувствуя, как твоё тело наэлектричено,

Тогда в сознании у меня жена. Взгляд её,

Как твой, любезное животное,

Глубок и холоден, бьёт, колет, как копьё,

И, от головы до подноготной,

Лёгкий воздух, опасный запах льнёт

И вкруг её тёмного тела плывёт.

Поединок

Два борца бросились друг на друга; их оружие

Пошатнуло воздух в блеске и крови.

Эти игры, бряцанья железа — подножие

Юности, жертвы хищной любви.

Мечи разбиты! их наша молодость ломала,

Милая моя! Но вскоре зубы и сталь ногтей

Отмстят за шпагу и за изменника-кинжала.

О, ярость зрелых душ, любви когтей!

В овраге, где бродят рыси и пантеры,

Наши герои, зло сжимая свои тела,

Катились, и их кожа цвела колючкой без меры.

— Это — ад, эта бездна друзьями поросла!

Без укоров, нелюдская амазонка, скатимся туда,

Чтоб жар нашей ненависти продлился навсегда!

Одержимый

Солнце скрылось под крепом. Как оно, спи,

О, Луна моей жизни! закутайся в тени,

Спи иль кури, как хочешь; молчи в мрачной лени,

И вся целиком в бездну Тоски нырни;

Я люблю тебя такой! Но, если хочешь один раз,

Как скрытая звезда, выходящая из мглы,

Поважничать в местах, где затмишь Умы,

Ладно! Кинжал остр, закалывай сейчас!

Зажги от люстры пламенем твой глаз!

Зажги под взором грубым желанье в экстаз!

Порыв иль страсть — всё от тебя мне в наслажденье;

Будь, как хочешь, ночь чёрная иль алая свирель;

Все фибры тела моего в исступлении

Кричат: «О, обожаю тебя, моя дорогая Джезебель!»

Призрак

1. Тьма

В бездонный грустный склеп пустой,

Куда Судьба уже меня сослала,

Где ни солнца луч, ни радость не сверкала,

Где только мрачная хозяйка Ночь одна со мной,

Я, как художник, кого Бог-насмешник

Осуждает на живопись, увы! тьмы;

Где, как повар роковой судьбы,

Я варю и ем своё сердце неспешно,

Иногда заблестит, заиграет, ляжет робко

Спектр, дар милости и красоты.

Своей грациозной восточной походкой,

Когда он достигнет полной высоты,

Я узнаю мою гостью, прекрасное создание:

Это Она! чёрная, и однако вся сияние.

2. Аромат

Читатель, вдыхал ли ты иногда

С опьянением и с долгим вкушением

Крупицу ладана в церковном дуновении,

Иль, когда плывёт от мускуса волна?

Магия и шарм в безумье опьянения

Воплощают в настоящем прошлого экстаз!

Так любовник с милого тела и глаз

В сувенир берёт цветок в упоении.

От её волос эластичных и густых,

С живым саше, в альков сакраментальный,

Запах поднимался, дикий и подвальный,

И от одежды из велюра и тканей дорогих,

Её чистой юностью наполнённой,

Шёл аромат меха опьянённый.

3. Рама

Как прекрасная рама прибавляет картине,

Даже если она очень хвалёной кисти,

Так может что-то странное в восторг привести

В отдельной безмерной натуре ныне.

Итак, драгоценности, мебель, металл, позолота

Обрамляли только её редкую красоту;

Ничто не оскорбляло её ясную чистоту,

Всё, казалось, служило бордюром к пустотам.

Даже говорили иногда, что она воображала

Любовь всего к себе; она погружала

Сладострастно свою наготу

В поцелуи сатина и белья в упоении,

И, медленная иль быстрая, в каждом движении

Показывала в детской грации обезьянью красоту.

4. Портрет

Болезнь и Смерть оставят только пепел,

Благодаря огню, которым всё пылало.

От этих пылких глаз, их взора трепет,

От этих нежных уст, где сердце утопало,

От этих сладких поцелуев, как бальзам,

Восторгов жгучих этих, как сиянья свет,

О, душа моя! Что ж осталось нам?

Только бледный, трёхкарандашный портрет,

Он, как и я, один умирает с тоской,

А Время, этот ущербный старик,

Дни стирает своей грубой рукой…

Чёрный убийца Искусства и Жизни миг,

Ты никогда не сотрёшь память рукой лукавой

Той, кто была моей утехой и славой!

Всегда та же

«Откуда у вас, — говорили вы, — эта грусть оцепенённая,

Как море, бьющая на чёрный утёс голый?»

— Когда однажды наше сердце было опустошённое,

То жить — это мука. Секрет всем знакомый,

Секрет простой, не тайное страдание,

И, как ваша радость, доступное всем.

Не ищите больше, о, прекрасное создание!

И, хотя ваш голос нежен, лучше, когла он нем!

Молчите, невежда! С лучезарной душой!

С детским смехом! Больше, чем Жизнь порой,

Смерть нас держит в сетях небылиц.

Оставьте, оставьте моё сердце упоённо лгать,

Утонуть в ваших прекрасных глазах и спать,

И дремать долго в тени ваших ресниц!

Всецельная

Чую в спальне Демона вздох,

Сегодня утром он застать

Меня пришёл врасплох

И говорит мне: «Хотел бы знать,

Во всей её красе,

Которой она пленяет,

В чёрно-розовом волшебстве,

Которым она обольщает,

Что самое нежное?» — О, моя душа!

Ты Ненавистнику отвечал:

«Поскольку Она так хороша,

Я ничего не выбирал.»

«Когда я в восторге восхищения,

Не знаю, что меня соблазняет,

Она, как Заря в своём ослеплении,

И, как Ночь, она утешает.»

«Её гармония так тонка,

Правя её прекрасным телом,

Чтобы бессильная критика

Согласиться сполна сумела.»

«О, мистическое превращение

Всех моих чувств в один взлёт!

В её дыхании — музыка воплощения,

В её голосе — аромата полёт!»

Что скажешь ты…

Что скажешь ты вечером, бедная одинокая душа,

Что скажешь ты, моё сердце, которое давно увяло,

Той, кто очень красива, очень дорога, очень хороша,

От взора которой вдруг в тебе всё засияло?

— Направим нашу гордость на её восхваление:

Ничто не стоит её нежной власти;

В её духовной плоти Ангелов дуновение,

А взгляд её нас одевает в покров ясности.

Пусть будет это ночью и наедине,

Пусть это будет на улице и в толпе,

Её призрак, как огонь, танцует в пустоту.

Иногда он говорит: «Я прекрасна, в приказе приведённом

Из-за любви ко мне, вам любить лишь Красоту;

Я — хранитель Ангел, Муза и Мадонна.»

Живой факел

Они идут предо мной, эти сияющие Глаза,

Которые умный Ангел намагнитил без сомненья;

Они идут, эти божьи братья, мои братья навсегда,

Отражая в моих глазах свои алмазные свеченья.

Спасая меня от ловушки и страшного греха,

Они ведут меня по пути Красоты;

Они служат мне, и я их раб навсегда;

Моё бытиё повинуется живому огню звезды.

Милые Глаза, вы блестите от ясности мистической,

Как горящие свечи днём; рдение

Солнца не потушит их пламя фантастическое;

Они празднуют Смерть, вы поёте Пробуждение;

Вы идёте, напевая пробуждение моей души,

Ни одно солнце не затмит живое пламя звезды!

Обратимость

Ангел веселья, знакома ль вам тревога,

Стыд, укоры, заботы, рыданья

И смутный ужас ночей страданья,

Когда сжимается сердце, как смятая бумага?

Ангел веселья, знакома ль вам тревога?

Ангел добра, знакомо ль вам презрение,

Сжатые кулаки в тени и злые слёзы,

Когда Месть прочит страшные угрозы,

И наш разум становится капитаном Мщения?

Ангел добра, знакомо ль вам презрение?

Ангел здоровья, знакома ль вам Лихорадка,

Ползущая по стенам грязной больницы,

Как ссыльные тащутся шагом, пресекая границы,

Ища редкое солнце и шевеля губы сладки?

Ангел здоровья, знакома ль вам Лихорадка?

Ангел красоты, знакомы ль вам морщины,

Старения страх и это мерзкое терзание

Читать тайный ужас признания

В глазах, где давно потеряны жадных глаз глубины?

Ангел красоты, знакомы ль вам морщины?

Ангел счастья, радости и света,

Умирающий Давид просил набрать силы

От эманации твоего тёплого тела;

От тебя же, ангел, молю только любви привета,

Ангел счастья, радости и света!

Заря духовная

Когда к распутникам румяная заря врывается,

Входя в сферу Идеала угрызения,

В деле таинственного отмщения,

Ангел в усталом негодяе просыпается.

Небес Духовных лазурь чувств и дум

Человеку разбитому, но в мечте и в страдании,

Открывается и углубляется бездны дыхание.

Так, дорогая Богиня, твой ясный чистый Ум,

В дыму останков глупых оргий прах

Памяти твоей всё ясней, розовей, милей,

И в моих глазах маячит всё быстрей.

Солнце зачернило пламя в свечах;

Всё же, всегда победоносная, твоя тень,

Душа сияющая, лучится в бессмертный день!

Гармония вечера

Наступает время, когда своим движением,

Как алтарь, цветок веет свой фимиам;

Вечером звук и запах приходят к нам;

Меланхолический вальс, томящее кружение!

Как алтарь, цветок веет свой фимиам;

Скрипка дрожит, как сердца ранение;

Меланхолический вальс, томящее кружение!

Небо грустно и прекрасно, как конец мучениям.

Скрипка дрожит, как сердца ранение,

Нежное сердце бежит от чёрного небытия!

Небо грустно и прекрасно, как конец мучениям;

Солнце утонуло в своей крови в забвении.

Нежное сердце бежит от чёрного небытия,

Собирая остатки блаженства и сияния!

Солнце утонуло в своей крови в забвении…

Память о тебе, как ковчег, храню в сердце я!

Флакон

Есть крепкие духи, для них материя любая

Пориста, — как будто чрез стекло проникая.

Открывая шкатулку, пришедшую с Востока,

Замок которой скрипит и кричит без срока,

Иль в пустом доме, в каком-нибудь шкафу

С терпким запахом времени, чёрном, как в гробу,

Иногда находят старый флакон, который несёт

Память всей жизни души, как ключом бьёт.

В нём, как в коконах, тысячи мыслей спали,

В тяжёлом мраке нежно трепетали,

Потом, расправляя свои крылья, взлетают,

Лазурные, глазурью розовея, золотом сверкают.

Вот опьяняющий сувенир, который порхает

В смутном воздухе; кружится; глаза закрывает;

Хватает сломанную душу и толкает двумя руками

К бездне тёмной, с миазмами и червями;

Он её кладёт на край бездны вековой,

Где пахнущий Лазарь, разрывая саван свой,

Шевелит при своём пробуждении труп страшный

Одной старой высохшей любви, погребённой и важной.

Так, когда я буду забыт, вне всякой моды

Людей, в углу ужасного комода,

Когда меня бросят, как старый унылый флакон,

Разбитый, пыльный, грязный, ненужный, клейкий,

— таков закон,

Я стану твоим гробом, любезный губитель!

Свидетелем твоей силы, мой повелитель,

Дорогой яд, изделие богов! Напиток,

Который меня гложет, о, жизни и смерти свиток!

Яд

Вино сделает из любой ужасной дыры

Люкс, чтоб восхититься,

И много сказочных дворцов может появиться

Из золота в его красные пары,

Как будто в сером небе солнышко садится.

Опий сметает все границы желания,

Удлинняет бесконечность,

Роет сладострастие и углубляет вечность,

И тёмные тусклые наслаждения

Заполняют душу за предел её падения.

Всё это не стоит яда, что льётся

Из твоих глаз, твоих зелёных глаз,

Озёр, где моя душа дрожит, кругом идёт не раз…

Безумно сердце моё бьётся,

Чтобы напоить горького падения час.

Всё это не стоит ужасных чудес

Твоей слюны, которая кусает,

Которая душу без укоров в забытьё бросает,

И, кружа её до небес,

Гонит к бездне смерти и изнемогает.

Серое небо

Словно затуманен твой мистический взгляд;

Глаза (голубые иль серо-зелёные?) глядят

То жестоко, то мечтательно; их нежность

Ловит от неба апатию и небрежность.

Напоминаешь, как тёплые, бело-туманные дни,

Чары сердца растопляют слезами они,

Когда нервы твои от чего-то сразу

В волнении ломают дремлющий разум.

Ты похожа иногда на горизонт прекрасный,

Который зажигает солнцем сезон ненастный…

Как ты, сияет пейзаж туманный,

Воспламеняя серое небо нежданно!

О, опасная женщина, о, соблазнительное время!

Полюблю ли твой снег и изморози бремя,

И извлеку ль я из жёсткой зимы

Наслаждения более острые, чем лёд и кандалы?

Кот

1.

В моём мозгу гуляет чинно,

Как в своей квартире кот,

Сильный, нежный и невинный,

Когда он мяучит, как поёт.

Так тембр его мягкий, тонкий,

Чтоб дописать его портрет,

Его голос всегда глубокий, негромкий,

В этом весь его шарм и секрет.

Голос жемчужный, так уверенно

В мою подноготную бьёт,

Я пьянею, как стих размеренный,

Меня это радует, как зельё.

Он усыпляет всю горькую боль,

Выражая любые экстазы;

Чтоб сказать самую длинную фразу,

Ему не нужно слов иль играть роль.

Нет, он не смычок, что ударяет

В сердце, как прекрасный инструмент,

Он великолепно заставляет

Петь свою живую ноту в тот момент.

Что за голос! Мистический кот,

Кот святой, странно-равнодушный,

Который, как Ангел, нас ведёт

Так же гармонично, как великодушно.

2.

От светло-бурого меха

Исходит аромат; когда его ласкал,

Поверьте, я сам благоухал,

Мне было не до смеха.

В квартире он герой порой;

Судья, глава иль фея,

Он учреждает нам империю;

Может он Бог или святой?

Мои глаза к коту любя

Притягиваются, как магнит,

Когда безмолвно он лежит,

А я смотрю сам на себя.

Я вижу крайне удивлённо

Огонь в его зрачках,

В этих живых опалах, фонарях,

Он созерцает меня устремлённо.

Прекрасный корабль

О, нежная волшебница, я поведу рассказ

О твоих красотах, о юности подчас!

Изображу тебя во всей красе,

Как детство дозревает в мечте.

Когда ты воздух качаешь воланом с блеском,

Как прекрасный корабль воду с плеском,

Идя под парусом, как судно,

Под ритмом нежным, ленивым и нетрудным.

На твоей пухлой шее и пышных плечах

Несёшь голову с грацией и пламя в глазах;

С видом победным и невинным,

Дитя гордое, идёшь своей дорогой длинной.

О, нежная волшебница, я поведу рассказ

О твоих красотах, о юности подчас!

Изображу тебя во всей красе,

Как детство дозревает в мечте.

Твой бюст, стремясь вперёд и опершись в муар,

Победоносно выделяет прекрасный жар,

Как будто выпуклые створки гардероба,

Как щиты предохраняют от любовного озноба;

Щиты-провокаторы в оправе розы шипа!

Шкаф с секретом любых мечтаний,

Вино, духи, ликёры — по желанию, —

Всё, что затуманит разум и сердца!

Когда ты воздух качаешь воланом с блеском,

Как прекрасный корабль воду с плеском,

Идя под парусом, как судно,

Под ритмом нежным, ленивым и нетрудным.

Твоих знатных ног под воланом не обойдёт

Желание тёмное, которое их жжёт,

Как две колдуньи средь мук

Фильтр чёрный в вазе свернут сплетеньем рук.

Твои руки, как бы играя в Геркулесов пыл,

Как два сияющих удава для твоих светил,

Сильны, чтоб любовника упорно сжать

И на твоё сердце наложить его печать.

На твоей пухлой шее и пышных плечах

Несёшь голову с грацией и пламя в глазах;

С видом победным и невинным

Дитя гордое, идёшь своей дорогой длинной.

Приглашение к путешествию

Дитя моё, моя сестра,

Это благодать для нас

Поехать вместе жить туда!

Любиться в добрый час,

Любить и умереть

В твоей стране сгореть!

Под солнечным дождём,

В серой мгле вдвоём,

Мой дух согрет теплом,

Мистически подчас,

Призывом твоих глаз,

Сквозь блеск их слёз не раз.

Там — всё порядок и красота,

Люкс, покой и страсти полнота.

Мебели сияние

Полировано годами,

Украсит нашу спальню;

И редкими цветами,

Смешав их дуновение

С амброй в упоении;

Роскошные потолки,

Зеркала так глубоки,

В восточном уповании,

Всё говорит там вдалеке

О таинствах душе

На её родном языке.

Там — всё порядок и красота,

Люкс, покой и страсти полнота.

На каналах, смотри,

Застыли корабли,

Ведь бродячие они;

Всё, чтоб утолить

Все прихоти твои,

Везут они со всех концов земли.

— День догорает,

Одевает устало

Город, поля и каналы

В гиацинт и золота цвет;

Весь мир засыпает

Одетый в тёплый свет.

Там — всё порядок и красота,

Люкс, покой и страсти полнота.

Разговор

Вы светлое и розовое, осенняя краса небес!

Но грусть во мне вздымается, как море,

Отхлынув, оставляет на губе мрачный вес

Жгучей памяти горькой тины горя.

— Твоя рука скользит по моей груди напрасно;

Что она ищет, подруга, это неистовство давно,

Где женщина вгрызается когтями и зубами страстно.

Нет больше сердца у меня; зверями съедено оно.

Моё сердце — дворец порочной толкотни;

В нём пьют, безумствуют, убивают себя!

— Аромат плывёт вокруг вашей нагой груди!…

О, Красота, жестокий кнут, так хочет твоя душа!

Пусть твои кипящие глаза, огнём страстей,

Сожгут эти лоскутья, пощаду зверей!

Осенняя песня

1.

Скоро дни будут холодной мглы полны;

Прощай, короткого лета миг сияний!

Я уже слышу, как падают в мрачном страдании

Звонкие поленья на мощёные дворы.

Вся зима утонет в моём теле, в мозгу:

Гнев, ненависть, дрожь, страх, труд поневоле всегда,

И, как солнце в своём полярном аду,

Моё сердце будет только красным куском льда.

Я слушаю, дрожа, как падает каждое полено;

От стройки эшафота эхо так не страшно.

Мой ум похож на стонущую башню,

Которую под тяжестью барана² не держат стены.

Мне кажется, я убаюкан шоком монотонным:

Где-то спешно забивают гроб со стоном.

Для кого? Лето было вчера; вот осень!

Мистический шум мне, как уходящая просинь.

2.

Я люблю зелёный свет у вас в глазах,

Нежная краса, но сейчас во мне горечь и страх,

И ничто, ни очаг, ни будуар, ни ваша любовь

Не стоит радужного солнца на море вновь.

И всё-таки, нежное сердце! Будьте матерью, любите меня,

Даже неблагодарного, даже человека разврата;

Будьте эфемерной нежностью, любовница, сестра,

Чудесной осени иль солнечного заката.

Короткая задача! Могила ждёт; в ней нет терпенья!

Ах! Позвольте мне, мой лоб на ваших коленях,

Вкусить, о белом жарком лете сожалея,

Луч поздней осени желтее и нежнее!

Одной Мадонне — обет в испанском вкусе

Любимая, Мадонна, я построю для тебя

Подземный алтарь глубоко, печаль моя,

В чёрном углу сердца, где я его рою,

Далеко от желаний и насмешек, и скрою

Нишу лазурную, из эмали и золота, для тебя,

Где ты, прекрасная Статуя, будешь стоять,

Одетая в мои Стихи, где рифма, как металл,

Отточена научно, как кристалл.

Я положу тебе на голову огромную Корону;

А из моей Ревности, о, смертная Мадонна,

Я вырежу тебе Манто, чтоб этот наряд,

Фасона грубого, варварского, закрыл твой взгляд,

Как убежище, скрыл твой шарм,

Не Жемчугом оно вышито, оно горе моим Слезам!

Твоё Платье будет моим трепетным Желанием,

Струистым моим Желанием перед прощанием,

Оно, как волна, поднимается и опускается к краю,

Твоё тело бело-розовое поцелуем одевая;

Я сошью тебе красивые Туфли из моего Уважения,

Из шёлка, для твоих ангельских ног в унижении,

Они, заключённые в мягкое объятие,

Как в верную форму, сохранят мою печать.

Если не смогу сделать, несмотря на моё искусство,

Ступеньку, отрезав от серебряной Луны моё чувство,

Я положу Змею, кусающую меня изнутри,

Под твои каблуки, чтоб совесть твою умалить,

Победоносная и вертлявая Царица,

Чтоб ты обманула её, злая клеветница;

Ты увидишь моих Мыслителей в ряду, как Свечи,

Перед цветущим алтарём Девственниц Сердечных,

Отражая звёзды на голубой потолок; как приговор,

Устремлять туда всегда пламенный мой взор;

И, так как всё во мне тебя любит, любуется тобой,

Всё будет покрыто Ладаном, Миррой, Бензоем и Смолой,

И без конца к тебе, вершине снежной и чистой,

Пары моего страстного духа поднимутся быстро.

Наконец, чтобы о твоей роли Марии сказать

И любовь с варварством смешать,

О, Чёрное Сладострастие! О, Семь Главных Страданий!

Палач, полный сожаления, без всяких ожиданий,

Я отточу семь ножей, и, как бесчувственный жонглёр,

Целясь в глубину любви, я забуду позор,

И воткну их все семь в Сердце, туда, что называют любовью,

В твоё Сердце, плачущее Сердце, истекающее кровью!

Привидение

Как ангелы с горящим взором,

Я вернусь в твой альков в эту пору

И проскользну к тебе с тишиной

Под тёмной тенью ночной.

Я осыплю тебя, моя суженая,

Поцелуями холодными лунными

И нежностью хитрой змеи,

Ползущей во рву земли.

Когда же забрезжит утро голубое,

Ты найдёшь моё место пустое,

И оно остынет до вечера так.

Пусть другие берут обаянием

Твою жизнь, и страданием;

Я же хочу облечь тебя в страх.

Грусть луны

Сегодня вечером луна мечтает с большей ленью;

Как красавица на подушках рукой своей

Ласкает, перед сном, лёгкой тенью

Контур своих грудей.

По её гладкой спине ходят мягкие волны,

Умирающая, она в обморок падает в изнеможении

И смотрит на белые призраки томно,

Которые млеют в лазури, как цветения.

Когда иногда на этом шаре, в своём тщетном страдании,

Она роняет скрытую слезу в молчании,

То один враг сна, поэт чародей,

Берёт её в ладонь, где она стала

Радугой, как от фрагмента опала,

И кладёт её в своё сердце, вдали от солнечных лучей.

Кошки

Суровые учёные, любовники горячие,

Любят одинаково в пору зрелого сезона,

Кошки сильные и нежные, — гордость дома,

Зябкие, как люди, и, как они, сидячие.

Друзья науки и сладострастия,

Ищут молчание и ненавидят мрак;

Эребус³ взял бы их в скакуны за просто так,

Если б они променяли гордость на подобострастие.

Когда они дремлют в достойной манере

Великих сфинксов, лежащих одиноко в сфере,

Кажется, они спят в бесконечном сне.

Их плодоносное тело полно искр магических,

И частички золота, как звёзды в тонком песке,

Трепещут смутно в их зрачках мистических.

Радостный мертвец

В жирной земле, где вольно улиткам жить,

Вырою сам глубокую яму себе,

Чтобы легко старые кости свалить

И спать в забытье, как акула в волне.

Не люблю завещаний, по кладбищам не хожу,

Не прошу у людей слезу и любовь,

Лучше, пока жив, я ворона приглашу,

Чтоб из моего каркаса поганого пустить кровь.

О, черви! Чёрные, вы без ушей и глаз,

Труп радостный не может обойтись без вас,

Философы-жуиры, сыны нечистот,

В моих остатках вам же жить без сожаленья,

И, скажите, есть ль ещё какое-то мученье

Для тела старого без души, кто больше не живёт!

Надтреснутый колокол

Так горько и нежно в ночной зимний час

Слушать, как огонь трепещущий дымит,

Как медленно встают воспоминания у вас,

Когда в тумане звон колоколов дрожит.

Блаженный колокол с сильной глоткой,

Который, несмотря на старость, бодр и в упор

Издаёт свой крик религиозный чётко,

Как старый солдат, несущий дозор!

Мне сладко в тоске надтреснутой души

Его пение в холоде ночной тиши,

Случается часто, что голос его слабеет,

От него хрипом забытого раненого веет,

Того, кто у озера крови, под кучей мертвецов,

Неподвижный, умирает от усилия бойцов.

Сплин (тоска)

1.

Плювиоз⁴ раздражён против целого града,

Из своей урны он льёт поток мрачного хлада,

А бледные жители кладбищ не в силах превозмочь,

И смерть на пригород хлынет, как ночь.

За подстилкой мой кот на окно бежит,

Худым паршивым телом без устали дрожит;

В водостоке бродит душа старого поэта,

С грустью зябкий призрак ходит в дебрях света.

Жалуется колокол, и полена дымятся,

Простуженные часы фальцета не стыдятся,

Кружатся волны трупных запахов безумных,

С водянкой по наследству от одной старухи,

Валет червей и пиковая дама, раскрывая руки,

Болтают скорбно о любовях мёртвых шумных.

2.

У меня больше сувениров, будто мне тысячу лет.

Вот большой комод, где порядка нет,

Где стихи, счета, процессы, записки и романсы,

Рулон волос, завёрнутых в квитанции,

Скрывают меньше тайн, чем в моём грустном мозгу,

Где, как в пирамиде, в склепе или в саду

Больше мёртвых, чем в общих могилах.

— Я кладбище, кого луна совсем забыла,

Где, как укор, мои болтаются стихи,

Озлобленные против мёртвых, мне самых дорогих.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Сивилла — фригийская Богиня плодородия (3 век до н.э.).

2

Баран — балка с головой барана для укрепления двери дома.

3

Эребус — Бог ада.

4

Плювиоз — пятый месяц республиканского календаря (от 20 янв. по 18 фев.)