Цветок эмигранта. Роза ветров. Антология

Коллектив авторов

Роза ветров в картографии – это векторная диаграмма в виде звезды с количеством лучей, которые кратны четырем. Символ, обозначающий основные азимутальные направления горизонта. На обложке нашей книги знак Розы ветров состоит из тридцати двух векторов. Главное в знаке Розы ветров – это понятие «ветер». Ветер является символом времени, пространства, скорости, а также возрождения и живительного дыхания божества. Четыре главных ветра по своему символическому значению связаны с четырьмя темпераментами, четырьмя стихиями, а также с четырьмя временами года. Практики считают, что Роза ветров в виде талисмана поможет добиться успеха в любом начинании, укажет наиболее благоприятный путь и убережет от ошибок. «Цветок эмигранта. Роза ветров» – так названа эта антология, объединившая современных авторов, разбросанных по всему миру и продолжающих писать на русском языке. В книге собраны стихи, образцы малой прозы и коллекции чёрно-белых фотографий – документы нашего времени и судеб наших современников, оказавшихся вне Родины и связанных любовью к родному русскому языку.

Владимир Гандельсман /Нью-Йорк/

Родился в Ленинграде. В семье был младшим из троих детей. Отец — капитан первого ранга Аркадий Мануилович Гандельсман (1910–1991), родом из Сновска, мать — Рива Давидовна Гайцхоки (1913–1998), родом из Невеля. Окончил Ленинградский электротехнический институт. Работал инженером, сторожем, кочегаром, гидом, грузчиком в салоне красоты на Невском. С 1990 года в США, преподавал в Вассаровском колледже русский язык; продолжает заниматься преподаванием русского и литературы.

По-весть

Помню, шагом шел нетвёрдым в одиночестве негордом

и забрёл — за коим чёртом? — по пути в кромешный бар.

Бар напрасный, бар случайный, жизнь, зачем судьбою

тайной…

От тоски ли чрезвычайной и семейных дрязг и свар

я набрался как сапожник и услышал сквозь угар,

как в окно влетело: «Карр-р!»

Карр-р. Карета. Некто в чёрном, взором огненным

и вздорным

озаряя ночь, проворным жестом вынув портсигар,

в бар вбежал и сел напротив, но погоды не испортив, —

я, как если бы юродив был, легко держу удар…

Сел и сел, сиди с дедалом, с неба рухнувший икар.

Тут он рот разинул: «Карр-р!»

Ну и что? Я не в обиде. Жизнь прошла в нетрезвом виде,

и кому сказать «изыди!», если сам себе кошмар?

Бар прокуренный и чадный, пересыпан непечатной

бранью мерзкой и надсадной, воздух — смрад и перегар…

Всё ж в реестре преисподней бар не худшая из кар.

Сотрапезник рявкнул: «Карр-р!»

Я спросил: «Придя оттуда, где, навалены как груда

или поданы как блюдо, мы мертвы, и млад, и стар,

свет пролей — на самом деле мы мертвы, когда не в теле?

Есть душа, о коей пели и поют, ценя свой дар,

менестрели? Эти трели — правда или же товар?»

Он кивнул и молвил: «Карр-р!»

«Если ж есть душа в загробном мире, телу неудобном,

в состоянии свободном лучше ль ей? И что там — пар

млечный? ангелов ли пенье? — не испытывай терпенье! —

света параллелепипед или звука белый шар?»

За окном сирена взвыла — на пожар промчалась car.

Призрак, выпив, вскрикнул: «Карр-р!»

Я в ту пору жил на Pelham, был декабрь, несло горелым,

надвигалась баба в белом, я забрёл в кромешный бар,

где с таинственным собратом, чернобровым

и крылатым,

расщепляясь точно атом, пил не то чтобы нектар.

Алкоголь — мой горький фатум. «Карр-р! —

в проезжем свете фар

гость мой дважды гаркнул, — карр-р!»

«Где мой первый друг бесценный? — я воскликнул. —

Что за сценой?

Говори, бродяга бренный!» — Но бродяга

с общих нар

встал и подал знак, чтоб следом шёл за ним я.

Верно, ведом

путь ему… И за соседом я ступил на тротуар.

Две парковки, три заправки, супермаркета амбар…

«Что замолк ты? Каркни!» — «Карр-р!»

Шли и шли. Снежинка косо пролетела возле носа.

Ни единого вопроса больше не было. Футляр.

Человек в футляре. Узость взгляда — есть, по сути,

трусость.

Изворотливость, искусность — вот и весь твой

скудный дар.

Современный борзописец мне кричит:

«О чем базар?»

Отвечаю кратко: «Карр-р!»

Кар-навал окончен вроде. С общих нар —

и на свободе,

рифма ей — на небосводе. Вот свеча, а вот нагар.

Вот дымок — смотри, он тает. Вот восток —

смотри, светает.

Слово чистое витает, открестясь от чёрных чар,

и округа обретает ясность черт. Не слышу «карр-р!».

Что-то я не слышу «карр-р!».

Помню, шагом шёл нетвердым за притихшим,

помню, чёртом,

помню, мы пришли на Fordham¹. «Кто ты есть,

скажи, фигляр?»

Ничего мне не ответил, только стал прозрачно-светел,

и тотчас, как я заметил, рассвело среди хибар.

Небо ожило, и ветер вымел все тринадцать «карр-р!».

Здесь твой дом. Прощай, Эдгар!

Примечания

1

Fordham — во времена Эдгара По сельская местность, где поэт провёл последние годы жизни и написал «Ворона». Сейчас район Бронкса; примерно в часе ходьбы от него — Pelham.