Русский акцент

С. Н. Ходоров, 2017

Роман охватывает четвертьвековой (1990-2015) формат бытия репатрианта из России на святой обетованной земле и прослеживает тернистый путь его интеграции в израильское общество.

Глава 9. Курсы геодезистов

Расстроенный Борис мрачно вышагивал по осенней Беер-Шеве. Только осень была какая-то смешная, совсем не европейская осень. Отсутствовала жёлто-багряная краска октябрьского увядания природы в моросящих каплях заунывного дождя. Наоборот, ярко светило солнце, его светлые лучи кокетливо скользили по лицу Бориса. Но настроение у него всё равно было осеннее. Подумать только, столько времени угробил на этот утопический бизнес, и все эти чёртовы начинания в один момент разбились вдребезги. Он остановился на мгновение у афишной тумбы прикурить сигарету. Вдруг его внимание привлёк большой листок ватмана, который отличался от других объявлений своим размером и тем, что текст был написан красным фломастером на русском языке. Объявление гласило, что Беершевский технологический колледж объявляет приём из числа новых репатриантов, имеющих высшее образование в области геологии, геофизики и географии, на курсы геодезистов. Как стало известно Борису позднее, речь шла о переквалификации перечисленных выше специальностей в сферу геодезических изысканий, поскольку эти отрасли в Израиле были почти не востребованы. И тут Бориса осенило, а почему бы и ему, несмотря на то, что он считается специалистом в геодезии, не записаться на эти курсы ради одной возвышенной цели — выучить во время занятий геодезическую терминологию на иврите. Курс проводился в вечернее время, поэтому не было ни каких преград для его посещения. На следующий день он отправил в колледж свои документы. Буквально через неделю его вызвали на интервью и он предстал перед комиссией в составе пяти неизвестных ему людей. Председатель комиссии, седовласый пожилой мужчина, вытащив из папки документы Бориса, откашлялся и негромко промолвил:

— Прошу прощения, но мы должны отказать вам в приёме на этот курс.

— Бесконечная череда отказов продолжается, если не в пространстве, то, во всяком случае, в текущем времени, — счёл нужным предположить про себя Борис.

— Вы уж, пожалуйста, не обижайтесь на нас, — извинилась перед ним моложавая женщина в синих джинсах и такого же цвета блузке, — но курс этот предназначен для желающих изучить геодезию, а не для тех, кто её знает.

— Из ваших документов, Борис, видно, — снова обратился к нему седовласый, — что у вас имеется докторская степень по геодезии, поэтому, — сделав многозначительную паузу, продолжил он, — мы предлагаем вам преподавать на этих курсах.

— Мы долго искали преподавателя на этот курс, — снова вступила в разговор женщина в джинсах, — и, кажется, нашли, если вы, конечно, не возражаете.

Ошарашенный Борис, не веря своей удаче, хвост которой замаячил на горизонте, озадаченно спросил:

— Простите, господа, вы и в самом деле, думаете, что я осилю преподавать не простой курс на сложном для меня иврите?

Все без исключения члены комиссии загадочно заулыбались, а один из них, который оказался президентом колледжа, торжественно сообщил:

— Да в том-то и дело, что мы попросим вас читать лекции на русском языке, который вы, наверняка, знаете лучше нас.

Джинсовая женщина радостно подтвердила:

— Это, надеюсь, будет лучше не только для вас, а и для ваших слушателей, которым воспринимать излагаемый материал будет намного легче на знакомом им языке, чем на иврите.

— Ещё хотелось добавить, — присовокупил к сказанному президент колледжа, — что для нас большая честь предоставить аудиторную кафедру доктору наук из Москвы.

Борис, краснея до самых ушей, смущённо промямлил:

— Так что, получается, что все мои студенты бывшие граждане СССР?

— Именно так, доктор Буткевич, — подтвердил он, — так вы согласны или нет?

Бориса ещё никто и никогда не называл словом доктор, и это приятно щекотало нервы и даже льстило, да и звучало как-то более солидно, чем сухое слово доцент. Он отчётливо ощущал, что абсолютно все члены комиссии смотрели на него с неподдельным уважением, с почтением не конкретно к нему, а к некому индивидууму, получившему учёную степень в российской столице. Так что Борису ничего не оставалось как горячо поблагодарить всех за доверие и радостно выкрикнуть:

— Конечно же, я согласен и готов обучать своих соотечественников геодезической науке.

В коридоре Бориса догнал один из членов комиссии, коренастый с толстеньким животиком пожилой мужчина. Он, слегка прикоснувшись к его плечу, заметно преодолевая боязнь обратиться к нему, стеснительно пробормотал:

— Извините, Борис, но мне поручили побеседовать с вами. Меня зовут Авраам Шварц, если вас не затруднит, пройдёмте ко мне в кабинет.

Там Авраам напоил Бориса кофе и сообщил ему, что они вместе будут вести этот курс. Он будет читать лекции и вести практические занятия по инженерной геодезии, а Борис будет вести лекционные курсы по высшей и математической геодезии, включая теорию фигуры Земли, астрономию и гравиметрию, понятно, что он Авраам на иврите, а он, Борис, на русском языке. Авраам ознакомил его с программами курсов и, как бы невзначай, подсунул ему листочек бумаги с начерченной там геометрической фигурой. Заискивающе улыбаясь, Авраам попросил его решить задачку. Только потом до Бориса дойдёт, что, по сути дела, это было, что называется тестом на вшивость, т. е. самая что ни есть настоящая проверка его профессиональных знаний. Борис трижды попросил Авраама повторить условие задачи, пока он не понял, о чём всё же говорится в ней. А когда понял, внутренне похолодел, в глубинных недрах мозговых извилин всё напряглось, подобно натянутой тетиве лука. Подобной задачи он никогда в жизни не видел, проблема, лежащая в её основе, была не столько геодезической, сколько кадастровой. А земельный кадастр в Советском Союзе в то время являлся наукой теоретической, никто и никогда в практической плоскости его нигде не рассматривал. Поэтому, у Бориса задрожали руки, когда он дочитал врученный ему листок до конца. Как и всегда во всех экстремальных ситуациях, он тут же включил свой внутренний аутотренинг, с помощью которого быстро приказал взять себя в руки, успокоиться и сосредоточиться на искомой проблеме, отгоняя в сторону все остальные. Через несколько минут психологическая установка возымела своё действие, и Борис направил свой мозговой штурм на решение задачи. Справедливо полагая, что в этом случае следует неведомое каким-то образом превратить в известное, он сумел свести кадастровую задачу в задачу математическую. Остальное уже являлось делом техники. Однако, несмотря на то, что математику Борис знал почти профессионально, техника решения оказалась не такой уж и простой. В конце концов, после составления системы уравнений ему удалось отыскать то, что просил Авраам. Весь процесс занял более получаса, и всё это время Борис спинным мозгом ощущал его острые взгляды. Когда же, наконец, он протянул Аврааму несколько, исписанных мелким почерком, листочков, то уловил в его взоре неподдельное изумление. Тот нервно перевернул эти страницы, не удосуживаясь даже заглянуть в них, и, только дойдя до последней, сверил, полученный Борисом ответ, с записанным в его блокноте. Авраам несколько раз произвёл сравнение результатов и, убедившись, что они совпадают с точностью до миллиметра, ошеломлённо выдавил из себя:

— Ты смотри, всё безупречно. Как это у вас так получилось, доктор Буткевич? Что это за новый, неведомый мне, метод решения вы изобрели?

— Да ничего нового здесь нет, — смутился Борис, — просто так сложилось, что кадастровых методик я не знаю, а математический аппарат спасает практически всегда.

— Теперь я вижу, что вы настоящий доктор наук, — чуть ли не выкрикнул потрясённый Авраам, — а наговорили тут, что у всех русских, прибывших, к нам купленные дипломы.

Борис не знал, что Авраам, если называть вещи своими именами, вообще не имел никакого образования. Просто более сорока лет назад, когда еврейское государство только зародилось, он окончил двухгодичные курсы по геодезии, которые по объёму излагаемого материала соответствовали советскому профтехучилищу. Однако у Авраама был огромный стаж практической работы и он, по сути, инженер-самоучка, дослужился даже до начальника геодезического отдела в крупной строительной компании. Если с практикой у Авраама всё обстояло просто замечательно, то с теорией всё обстояло не совсем гладко. Однако, видимо, кто-то из руководства всё-таки попросил Авраама время от времени контролировать Бориса. В один из дней, когда Борис вёл лабораторное занятие по математической обработке геодезических сетей, Авраам прямо в средине занятия вдруг бесцеремонно вошёл в аудиторию и с важным видом водрузился за стол. Он, разумеется, ни слова не понимал из объяснений Бориса, но по тем формулам и чертежам, которые были изображены на доске, должен был, если и не осмысливать, то, по крайней мере, догадываться, о чём идёт речь. Судя по выражению его лица, он всё же улавливал то, что объяснял Борис. Но в какой-то момент всё его лицо покрылось краской, глаза загорелись каким-то свирепым оттенком, а правая рука судорожно вытянулась вперёд. Затем, уже не в силах удерживать себя, он вприпрыжку, как молодой козлик, на всех парах помчался к доске. Не владея собой, он схватил красный мелок и безудержно, одним рывком, перечеркнул всё, что было написано белым цветом на доске. С громовым воплем «коль зэ лё нахон», что в переводе означало «всё это неправильно», он бросил раскрошившийся мел на пол и стремглав выбежал из аудитории. Борис оцепенел, ему потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя. Ещё никто и никогда в жизни не проделывал с ним такие немыслимые трюки. Если даже с большой натяжкой предположить, что Борис писал на доске форменную галиматью, что даже теоретически не могло произойти, то даже элементарная, не только преподавательская, а просто человеческая этика никоим образом не предписывала то, что совершил сейчас его израильский коллега. Жаль, что у Бориса в лексиконе не было такого запаса слов на иврите, чтобы доступно объяснить это Аврааму. Когда он в перерыв зашёл в преподавательскую, пурпур на лице его коллеги превратился в анемичную белизну: он настырно вонзал палец в открытую страницу учебника, приглашая Бориса взглянуть на неё. Несмотря на то, что текст учебника был написан на иврите, набранные курсивом формулы подсказали ему, что они выражают. Через мгновение Борис понял, чего добивается Авраам. В учебнике был подробно описан коррелатный метод уравнивания измеренных величин, он же на лекции объяснял студентам более эффективный и более простой параметрический способ. И тот, и другой, разумеется, приводили к идентичным результатам. Но откуда было это знать недоученному Аврааму. Когда Борис предложил ему сравнить его результат вычисления со своим, и тот увидел, что они абсолютно одинаковы, он искренне извинялся, долго держал его руку в своей и невнятно бормотал:

— Виноват, доктор Буткевич, бес попутал, просто хотел показать московскому профессору, что и мы здесь не лыком шиты, но не сложилось, простите.

Больше инцидентов между ними не возникало, они даже подружились, и каждую субботу Борис и Татьяна были желанными гостями на шикарной вилле Авраама, расположенной в негевском оазисе, окружённом вечнозелёными кипарисами и пальмами.

Настроение Бориса в последние дни с крайне негативной отметки поползло вверх, неуклонно приближаясь к положительной. Ещё бы, ведь он теперь не месил своими кроссовками непролазное грязище на строительной площадке, а стоял за лекторской кафедрой и сеял, как говорится, разумное, доброе и вечное. Если по поводу доброго и вечного у Бориса всё-таки имелись некоторые сомнения, то разумное зерно в его лекциях точно содержалось. По крайней мере, он чувствовал, что, если бы в колледже деятельность преподавателя разрешали бы оценивать аплодисментами, то он, с большой долей вероятности, заслужил бы их с выкриками «браво». Истины ради, Борис радостно отмечал про себя, что у него ещё никогда не было таких толковых, сообразительных, а главное рациональных студентов. Правда всему этому предшествовала своя подоплека. В то время как в Москве его студенты являлись вчерашними школьниками, то здесь все без исключения уже были дипломированными специалистами в таких сложных областях как геофизика и геология. Если для московских студентов в стенах альма матер будущая профессия казалась призрачной и неосязаемой, то рационализм нынешних заключался в приобретений новой специальности как жизненно необходимой. Работать с такой аудиторией было легко и приятно. Они молниеносно схватывали изучаемый материал и также быстро и успешно применяли его на практических занятиях. В Москве Борис, будучи доцентом, не проводил практических занятий: для их реализации у него было два ассистента. Здесь же никаких помощников ему по штату не полагалось. Возможно, что в этом был свой смысл. Только сейчас он осознал, что для большей эффективности обучения лекционный материл и лабораторные занятия должен вести один человек, это, выражаясь философским языком, обеспечивает чуть ли не абсолютное единство теории и практики. В этом плане, имелся ещё один немаловажный для Бориса аспект. Учебных часов на лабораторные занятия выделялось в два раза больше, чем на лекционный материал. Поскольку он работал не на ставке, а почасово, то получалось, что благодаря практическим занятиям, его зарплата увеличивается в два раза, что для него было совсем немало важно. Сам факт присутствия Бориса в реальном времени на своём месте приносил ему не только какие-то денежные дивиденды, а и огромное морально-психологическое удовлетворение. Впервые за первый год пребывания в Израиле он почувствовал материальную независимость, уверенность, как в себе, так и в завтрашнем дне.

Ну а завтрашний день не замедлил наступить. «Omnia tempus habent», что в переводе с латыни означает «Всему — своё время». Подоспело время окончания курса, студентам в торжественной обстановке выдали дипломы, а Борис, соответственно, получил уведомление, что в его услугах технологический колледж больше не нуждается. Его благосклонно приняли на временную работу, извлекли из него, что требовалось для успешной подготовки студентов и без всяких аплодисментов выпроводили на исходные позиции. Теоретически исходной точкой считалась работа в компании Игаля Дотана. Когда Борис сообщил Игалю о своём переходе на преподавательскую работу, тот, не долго думая, схватил его за отворот тенниски и решительно заявил:

— Послушай, Борис, я понимаю, что у тебя докторская степень, но тебе не место в академии.

— А где же, Игаль моё место? — полюбопытствовал Борис.

— Зачем ты спрашиваешь, — повысил голос Игаль, — разве ты не знаешь, где оно? Конечно же, в моей фирме. Я тебя никуда не отпускаю.

— Игаль, ну нельзя же так, — спокойно возразил ему Борис, — я люблю вести учебный процесс, боготворю научную работу, так что извини, пожалуйста, я не останусь.

— Нет уж, это ты извини меня, я тебе ещё не всё сказал, — замахал руками Игаль, — я повышаю тебе зарплату на тысячу шекелей и это, во-первых. А во-вторых, через несколько месяцев Давид уходит на пенсию и ты, обещаю тебе, займёшь место главного инженера.

— Спасибо за доверие, — улыбнулся Борис, — но я своих решений не меняю.

— Ты ещё пожалеешь, Борис, — угрожающе промолвил Игаль, — такими предложениями не разбрасываются. Учти, потом будешь проситься назад, не возьму.

Сегодня, стоя у главного входа в колледж, который в душе он окрестил разбитым корытом, он, вспомнив прощальные слова Игаля, понял, что обратная дорога к нему отрезана.

Единственным светлым пятном во всей этой истории был гонорар, который Борис получил за два месяца работы в колледже. Он составил ни мало, ни много двадцать четыре тысячи шекелей. Такую цифру не грех было поместить в учебник по астрономии. Игаль Дотан платил ему две тысячи четыреста шекелей в месяц. Простое арифметическое вычисление показывало, что, проработав всего два месяца в колледже, он получил зарплату, тождественную десяти месяцам работы у Дотана. Получалось, что даже из самых, что ни есть меркантильных соображений, несмотря на кратковременность работы, стоило преподавать в колледже. Когда Борис принёс домой банковский чек, Татьяна радостно всплеснула руками и, не отрывая восхищённого взгляда от выписанной в чеке суммы, спросила:

— Боренька, что же мы будем делать с такими большими деньгами?

Борис понимал, что деньги были, действительно, немалые. Ведь подавляющее число репатриантов получали пять шекелей в час, т. е. примерно сорок шекелей в день или около тысячи шекелей в месяц. В то же время у Бориса не было никаких сомнений по поводу расходования этих денег. Он не был приучен откладывать их на чёрный день или, как учили его израильтяне, вкладывать на специальные программы в банке с целью получения процентов. Поэтому, Борис без лишних раздумий и колебаний ответил жене:

— Я думаю, Танюша, ты не будешь возражать, если на эти деньги мы приобретём новый автомобиль, ты ведь знаешь, что новым репатриантам положена пятидесятипроцентная скидка.

Татьяна понимала, что машина ни есть предмет первой необходимости, видит бог, что в Москве прекрасно обходились без неё. Но она хорошо знала своего мужа, если он, что задумал, то не отступится. Словно угадывая мысли жены, Борис жалобно проканючил:

— Танюша, ну я понимаю, что есть вещи поважнее, но, с другой стороны, если не сейчас, то когда? Да и машина, которую я присмотрел, стоит, с учётом скидки, ровно двадцать четыре тысячи шекелей, ровно столько я и заработал.

— Ну что с тобой делать, Боря, — опечаленно проворковала Татьяна, — может ты и прав, ведь другой возможности у нас не будет.

Борис ещё не знал, что впоследствии он будет менять машины каждые пять лет. Но в тот день он отправился в автосалон и оформил покупку белокрылой «японочки» под названием «Субару» и уже через неделю новенькая машина стояла у далеко непарадного подъезда его обветшалого дома, где они снимали квартиру.